Судя по выросшим в дальнейшем поступлениям от нефти в числе «бакинских доходов», так вскоре и случилось. В.В. Долгоруков в апреле 1727 года рапортовал, что у колодцев выставлено «охранение», а для того, чтобы qho присутствовало постоянно, в десяти верстах от Баку построена крепость с гарнизоном в 150 человек и тремя пушками{756}. «Кроме доходов с уезду, сбираются немалыя деньги за нефть и за соль. Соль берется из нескольких Озеров близ Баки, в которых она через жары солнечные поспевает, а нефть черпается из колодезей, которые имеются полдни езды от Баки в каменистом месте, из которых колодезей некоторые черную и некоторую белую нефть выбивают», — писал в 1728 году Гербер.
Для отечественной экономики азербайджанская нефть в ту пору оставалась товаром редким и экзотическим. В Россию она не вывозилась и большей частью потреблялась на месте как топливо и средство для освещения жилищ; при отсутствии дров приходилось ее использовать в этом качестве и российским солдатам. В Голландию, к давнему комиссионеру российского правительства, купцу И. Любсу, было отправлено три бочки нефти на предмет выяснения условий ее продажи; но спрос на нефть в Европе оказался незначительным: ее себестоимость и затраты на перевозку намного превышали цену на рынке{757}.
Объемы же местной торговли нефтью (ее вывозили в бурдюках караванами в Шемаху и Ирак и морем в Гилян) упали из-за военных действий и политических неурядиц. В конце XVII века она давала казне доход от пошлин порядка семи тысяч туманов[20] в год; посол Измаил-бек оценивал его в шесть тысяч туманов, а реальные сборы давали российской администрации в Баку примерно 16 тысяч рублей (1600 туманов) в год. Военные власти были не в состоянии сами заниматься эксплуатацией нефтяных колодцев, а потому отдавали их на откуп; очевидцы свидетельствовали, что многие из них были заброшены, а нефтяные «хранилища-«анбары» разорены{758}.
Более успешными оказались усилия Петра I по созданию в новых владениях виноделия и производства одной из самых дорогих пряностей — шафрана[21]. Последний поставлялся из Баку в качестве «подати с деревенских мужиков»: в сентябре 1725 года Матюшкин послал ко двору 29 фунтов пряности, а в апреле 1726-го бригадир Шипов оттуда же отправил 30 фунтов шафрана, «готовленного поевропейски», и 14 фунтов «в лепешках», то есть сделанного по местной технологии в смеси с воском или бараньим жиром (к этим дарам Левашов добавил «3 фантана вырезанные фигурами»){759}. Из дербентского «огорода ее величества» в 1724 году ко двору поступило 119 фунтов шафрана «поевропейски», а также гранаты- 490 «дуль» больших и 100 малых{760}; еще 66 фунтов пряности были отправлены в 1726 году.
Основанное здесь государственное хозяйство находилось под присмотром коменданта и функционировало вплоть до самого конца российского присутствия в Закавказье в XVIII веке. Здешние виноградники были усовершенствованы трудами присланных мастеров и обученной ими «команды» (в 1732 году под началом главного винодела, майора Турколя, здесь трудились прапорщик, три капрала и 14 солдат{761}). «Чихирный завод» уже в 1724 году произвел 60 «больших и малых бочек» белого и красного вина, его продажа дала 1521 рубль{762}.
Виноделие стало самой доходной отраслью колониального хозяйства, однако основным потребителем продукции оставалась сама российская армия — мусульмане ее не оценили. Открытые в Дербенте и Баку «кружечные дворы» стали для командования источником экстренного финансирования при «неприсылке денежной казны». Но спрос был невысок вследствие традиционных вкусов служивых: они, кажется, предпочитали более привычный отечественный напиток, привозимый неутомимыми маркитантами — благо торговля им с 1724 года разрешалась всем по «вольной цене». Но после того как астраханец Федор Кобяков добился права держать откуп в крепости Святого Креста, с поставкой водки начались перебои, и командующий Людвиг Гессен-Гомбургский просил Сенат, чтобы ее продажу «иметь маркитентерам… по-прежнему»{763}.
Остальные же проекты императора по освоению природных богатств прикаспийских провинций оказались свернутыми через год-другой после его смерти[22]. Конечно, охваченный мятежами и войнами Иран был не в состоянии поставлять на рынок нужное количество товаров, но и надежды Петра на превращение его новых владений в «зборищу для всего восточного купечества» не оправдались. Беспрерывные войны и утверждение в «турецкой порции» враждебных ханов перечеркнули перспективы расцвета торговых путей от моря на Шемаху и Тифлис. Военные власти оказались не лучшими хозяевами и часто предпочитали не возиться с хлопотным делом, а сдать ту или иную доходную статью на откуп. Кроме того, уже с 1727 года правительство (и, соответственно, командование корпуса) допускало уступку значительной части завоеванных территорий при заключении мира с шахом или с афганцами, и в этих условиях развитие экономики становилось излишней задачей.
Кроме того, планы Петра, как и во многих других случаях, опередили свое время. Страна еще не располагала экономическими возможностями для масштабного освоения заморских территорий, и призывы царя «строить компании» не нашли отклика; казаки и солдаты не могли заменить энергичных дельцов, моряков, торговцев, судохозяев, которых не хватало и в самой России.
Их не то чтобы совсем не было. Документы свидетельствуют, что и в тогдашних условиях находились искатели делового «интереса», которые, рискуя головой, отправлялись за море. Так, например, уже в 1722 году появился в Дагестане торговавший «от себя» астраханский посадский Петр Мясников. Весной 1725 года, в самый разгар «бунта» Адиль-Гирея, он оказался в резиденции шамхала Тарки с партией «хороших ружей», был там схвачен, потерял весь товар, посажен «под караул», но сумел уйти с помощью шамхальского брата, который спрятал незадачливого купца и вывез его из города. Мясников рисковал не один — в Тарки вместе с ним приехали 12 человек, и двое из них отважились забраться с товарами еще дальше в горы — к уцмию Ахмед-хану{764}. В апреле 1726 года «купецкий человек» Федор Фалеев не побоялся отправиться в Шемаху «для взятия долгов по писму де Дауд бека»{765}.
Но для масштабной эксплуатации новых территорий требовались не только отчаянные головы, но и развитая промышленность, нуждавшаяся в заморском сырье, и располагавшие крупными капиталами торговые компании. Члены Комиссии о коммерции А.И. Остерман и А.М. Черкасский в 1727 году мечтали, чтобы «с новозаведенных российских фабрик товары шолковые, шерстяные и иные сами заводчики или русские купцы, и армяня, и иноземцы, купя, отпустят в Персию». Для таких пионеров они требовали свободного (со стороны местной администрации) проезда и даже освобождения от пошлин, чтобы «за отпуск и покупку и продажу нигде не брать»{766}.
На деле же одним из главных потребителей в новых российских провинциях являлась сама армия, что доказывают прибывавшие в Аграханский «транжамент» и крепость Святого Креста партии муки, крупы, меда, лука, квашеной капусты, соленых огурцов, грибов, клюквы, чеснока. В 1725 году посадский человек Ф. Уранов повез в Баку 40 пудов мыла, А. Ильин вывез туда же в 1732 году 110 мехов солода, 25 мехов ржаной и 15 мехов пшеничной муки, всего на 97 рублей 50 копеек. Спустя два года он повез туда же 90 пудов мыла на 63 рубля. Купцов было немного: в 1725 году среди доставивших товары в крепость двенадцати негоциантов были шесть астраханских торговцев и три армейских маркитанта; в 1728-м 11 астраханских посадских людей доставили 13 партий товара, а семь маркитантов — девять партий; еще одну привез казак Нежинского полка. В Гиляне в 1726-1727 годах военные закупали у обывателей Решта бумагу, вьючные мешки, торбы, мыло.
