Шамхал решил действовать самостоятельно. Имам Кули-бек в июне 1724 года сообщал Матюшкину: Адиль-Гирей и уцмий Ахмед-хан отправились в поход на Шемаху, разоряли окрестные деревни, отгоняли скот, вымогали деньги и якобы заявляли при этом, что «они такое дело чинят по его императорского величества указу»{310}. Сам шамхал в беседе с отправленным к нему из Баку переводчиком-татарином Китаем Режеповым при знал, что действовал без указа, желая взять город «для его императорского величества, а туркам де в Шемахе быть не для чего и дела им до Шемахи нет». Грабежи закончились, как только шемахинцы согласились принять «наипами» сыновей шамхала и уцмия{311}.
Такая самодеятельность новых подданных не могла обрадовать русское командование, тем более что Шемаха по русско-турецкому договору 1724 года должна была принадлежать Хаджи-Дауду и относилась к турецкой сфере влияния. Однако прекратить подобные действия российские генералы не имели возможности. Главный идеолог петровской монархии Феофан Прокопович в своей проповеди 1725 года заявлял, что «горские и мидские варвары единым оружия нашего зрением устрашени, одни покорилися, другие разбежалися», но информированные люди знали, что это далеко не так.
Когда Адиль-Гирей решил выступить против русских, сказать трудно. Н.Д. Чекулаев полагает, что это произошло уже в апреле 1724 года{312}; однако его утверждение о причастности шамхала к нападению на посланных к шаху российских дипломатов Б. Мещерского и С. Аврамова некорректно, поскольку они ехали из Решта в Ардебиль и во владения шамхала не вступали; неизвестна и степень воздействия на шамхала турок. Однако взаимное недовольство достигло такой степени, что в октябре 1724 года указ Коллегии иностранных дел предписал Кропотову шамхала «каким-нибудь способом поймать, и держать ево в крепости Святого Креста за крепким присмотром в аресте до тех мест, пока возможно будет оного водою в Астрахань переслать». Для успокоения подданных Адиль-Гирея надлежало объявить, что он «за его великую неверность взят и что в прочем оной народ по-прежнему в милостивой его императорского величества протекции содержан будет, и другой шефкал на его место из их народов немедленно взять определится», и ни в коем случае «пожитков де ево, шафкаловых, ни градских жителей отнюдь не касаться»{313}.
Выполнить поручение оказалось не так-то просто. Генерал послал в Тарки своего флигель-адъютанта с приглашением шамхала на совет. Но Адиль-Гирей объяснил посланцу, что ему «в крепость Святого Креста ехать невозможно, войско де ево и тавлинцы все в собрании и пишут к нему, чтобы он к ним выехал сего ноября 23 дня, а ежели де не выедет, то хотят отложитца и итти в Шемаху, а ис Шемахи в Баку, в Дербень и на крепость Святого Креста войною, а он де не допуская их к тому намерению, как верной слуга его величества, хочет ехать с ними в Шемаху, которую хочет привести под руку его величества». На уговоры явиться для получения грамоты императора, в которой якобы «милостиво вас его величество по-хваляет и признавает в горах первым и поверенным человеком, и повелено с тобою во всем советовать и чинить обще, а без совету вашева ничево делать не повелено», шамхал поддался — но только с условием встретиться с генералом «на половине дороги от Тарков к урочищу Дурвасу».
Для переговоров тарковский владелец прислал своего визиря Имам-верди и советника Аджи Будая, перед которыми Кропотову пришлось разыграть спектакль с предъявлением подложной царской грамоты и «учинением» присяги в том, что «шемхалу задержания не будет», которой, по мнению генерала, гости поверили и обещались, дабы шемхала к тому веема привлечь». Однако и на этот раз шамхал не поехал, передав, что его подданные самовольно «намерены быть войною на донские ново-строящияся казачьи городки, а буде тое ночи не будет, то на другой день к ночи всеконечно будут быть, а на крепость Святого Креста пойдут ли, или нет, о том якобы не известен». Русскому командованию пришлось срочно отправить на помощь поселенцам отряд драгун, но горцы так и не появились. А сам Адиль-Гирей, по сведениям «куртумкалинского князя Мурзы Амилатова сына», отправился на встречу с уцмием, «а какая у них дума, того не ведает».
Игра в кошки-мышки оказалась безрезультатной. Кропотов должен был признать: «…буде по тем моим призывом реченной шемхал сюда не прибудет, то другими способами доставать ево, не толико бы з детми и одного, будет весьма трудно, ибо ежели с ним постулат по силе выше-изображенного, присланного ко мне из государственной Иностранных дел коллегии и его императорского величества указу, чтоб вызвать ево в которое место под претекстом для каких дел, то он малолюдством никогда не поедет, к тому ж у него везде есть кораулы и розъезды и, ежели хотя малые покажутца наши люди, то от них зажигают маяки во всех местах и многие их народы збираютца в одно место, которых может одним часом до десяти тысеч или более собратца, к тому ж нынче имеется известие, что их горских народов лезгинцов, тавлинцов, кумык и протчих есть в собрании восемдесят тысеч и оное от него, шамхала, посыпанному от меня адъютанту объявлено, с которого ево объявления при сем покорне приложенною копиею объявлено, и за таким случаем никоими делами поймать ево на дороге не возможно, а буде следовать к нему в Тарки для того, чтоб ево там и з детми поймать и того веема учинить не можно, понеже в команде моей веема малолюдно»{314}.
В декабре 1724 года в его распоряжении имелись лишь четыре тысячи «регулярных» войск (при 756 больных). Боевой генерал, похоже, даже пал духом, жаловался на отсутствие толковых штаб-офицеров и просил у Макарова отозвать его по причине «тяшкой каменной болезни»{315}. Кропотов отказался выполнить приказ командующего об отправке части находящихся в его распоряжении войск в Гилян. 20 декабря он доложил, что подданные Адиль-Гирея «непрестанно и едва не по вся дни и ночи нападают на новопоселенных донских Козаков городки и как у них, так и у малоросийских Козаков лошедей отгоняют и людей ранят, до смерти побивают и в полон берут»: «… а они от себя отпору дать не могут, для того что из донских сюда прибыло настоящих Козаков веема немного, а протчие являютца помещичьи беглые, которые к военному делу веема незаобыкновенны, а Козаков черкас сколько сюда прибыло с ружьем и без ружья, оному покорне при сем приобщаю ведомость, а прибывшие люди веема самые плохие, между которыми есть малолетные и престарелые, а действительных Козаков очень не довольно… и от помянутых неприятельских непрестанных нападеней в разные месяца и числа перестрелено и отогнато лошадей у донских 822, у молоросийских 394, всего 1216, да и впредь от непрестанных их набегов спокойства всегда быть не надеюсь, ибо ныне уже нисколько тысеч в лесу приуготовленных фашин и колья позжено, и, ежели приходящую весною 1725-го году пехотные три баталиона отсюда в Гилянь взяты будут, всепо-корне прошу, дабы указом его императорского величества повелено было сюда в прибавок прислать к весне регулярных две тысечи, без которых здесь, за объявленным от неприятельских людей неспокойством, никоими делы обойтись не возможно и за малолюдством не толико бы полевой отпор чинить, но и гварнизоны содержат будет неким»{316}. У драгун имелось лишь 434 «годных» лошади, а у казаков — 858.
Кропотов беспокоился не зря, хотя и преувеличивал военные возможности противника. Его уже не раз предупреждали о враждебной позиции шамхала. Так, в декабре уздени аксайского владельца Султан-Магмута объявили, что нападения на русских устроил сын шамхальского советника Аджи-Будая и во время одной из стычек погиб в бою; мстить за него отправился сын шамхала Казбулат, чьи люди убили 16 казаков. «Адел-Гирей вам неприятел, не изволте ему ни в чем верить, и что он к вам пишет, то все вас обманывает», — уверял в начале января «костековский князь» Руслан-бек{317}.
