Я смущена. Я обескуражена. Я лезу в карман джинсов и достаю оттуда монету достоинством в фунт. Старушка вздрагивает и чуть загораживает лицо свободной рукой. Именно так, наверное, отреагировал бы Супермен, если бы вы продемонстрировали ему свою коллекцию криптонитов.

— Нет! — взвизгивает старушенция к неудержимой радости двоих долговязых юнцов, стоящих неподалеку. — Мой попугайчик…

— Простите. Я не понимаю. Мне нужно сходить. — Я выкручиваю руку, высвобождая ее из цепкой старушечьей лапки. — Я ничем не могу вам помочь. — И еще раз, помедленней, чтобы до нее, наконец, дошло. — Я. Не могу. Вам. Помочь. — Правда, теперь ни жалости, ни сострадания в моем голосе уже не ощущается.

Она смотрит на меня пустыми глазами, словно не сознавая, что происходит вокруг. А в уголках ее рта я вижу намек на воспоминания о другой женщине, гораздо более молодой. Женщине, которая жила, любила и вдруг потеряла все.

Как это случается со всеми нами.

— Простите, — беспомощно бормочу я, а затем поворачиваюсь и ухожу. Я убыстряю шаг, а позади себя во влажном утреннем воздухе еще долго слышу старушечье хриплое завывание и развеселый хохот подростков.

Не понимаю, как Фиона выдерживает все это. Как она может жить здесь, в Ист-Энде, окруженная этими бесконечными трагикомедиями. Слишком много всего тут происходит, если хотите знать.

Что касается других районов, она искренне считает, что там происходит то же самое. Надо только иметь тонкое ухо и глаз журналиста, чтобы уметь различать такие истории, которые имеют место всегда и везде.

Все дело в культурном назначении, как заметил когда-то Сайрадж в одной из своих статей. Это то же самое, что постоянно брать взаймы из запасов истинных культурных ценностей, пока те не иссякнут. Получается что-то вроде «Робин Гуда наоборот». Богатые грабят бедных, чтобы их собственный статус не страдал. (Кстати, никогда Сайрадж не прибегал к этой зауми, когда дело касалось его коллекции футболок с Че Геварой.)

Но Фиона ничего этого не замечает. Ничто не может поколебать ее оптимизма. Ее можно назвать поклонницей Гая Ритчи номер один. Что касается меня, то мне необходим каждый день блеск Вест-Энда. Тогда, по крайней мере знаешь, ради чего живешь.

Вернувшись через два часа из Сейнсбери, сидя перед телевизором Фионы, я пожираю уже вторую упаковку чипсов «Принглз» и тупо смотрю рекламы, советующие мне портить себя, потому что «я достойна этого».

Я чувствую себя жалкой и несчастной. И это не только из-за старушки с ее инвалидом-попугайчиком. У меня внутри образовалось какая-то пустота, и ее не заполнить никаким количеством чипсов. Все дело в Люке. Вернее, в его отсутствии. Каждая клеточка моего организма так и требует, чтобы я подошла к телефону и набрала тот самый заветный номер, который в течение последних полутора лет раздавала знакомым, как свой собственный. Каким-то образом мне удается сопротивляться этому зову. Сегодня понедельник, упрямо повторяю я себе, причем больше для того, чтобы успокоиться. Никто не занимается сексом со случайными знакомыми по понедельникам, так что если Люк сейчас и развлекается где-то, то может быть только в кругу своих старых друзей.

Но что именно он делает сейчас? Мне просто нужно это знать, и такая необходимость начинает одолевать меня.

Я осталась одна вынужденно после долгого отрезка времени, когда нас было двое, и привыкнуть к моему новому положению — очень сложная задача, требующая от человека немалых усилий, а потому я не знаю, способна ли я справиться с ней. Даже если не принимать во внимание ментальную сторону проблемы, остается еще много вопросов. Как говорится во всех соответствующих учебниках и пособиях, чувство отчаяния и одиночества может перейти в неприятные физические симптомы, усиливая, например, головные боли, провоцируя появление язв, слабости, приступов тошноты и головокружения, учащенного сердцебиения. Это истощает весь организм в целом и способствует появлению всевозможных заболеваний. Вот теперь, надо вам сказать, я начинаю непосредственно ощущать на себе вред такого огромного количества информации, которым владею.

В этот момент звонит телефон. У меня возникает абсолютно иррациональное, но всеобъемлющее чувство, что это может быть только Люк. Или нет — я даже знаю наверняка, что это и есть Люк. Похоже, сама телефонная трель подсказывает мне, что я не ошибаюсь. «Люк-Люк, — блеет звонок. — Люк-Люк. Люк-Люк. Люк-Люк».

— Алло, — я поднимаю трубку, и мне кажется, что сердце сейчас разорвется от ожидания.

— Марта, это я. — Не помню случая, чтобы мне был так ненавистен голос Сайраджа, как в эту минуту.

— Как ты узнал, что я здесь? — интересуюсь я, даже не пытаясь скрыть своего разочарования.

— Я разговаривал с Люком.

Сердце снова начинает тревожно колотиться:

— И что же он тебе сказал?

— Только то, что ты его бросила, — как бы между прочим сообщает мне Сайрадж.

— А он не уточнял, почему это произошло?

— Он заявил, что это не мое собачье дело.

Вот это действительно похоже на Люка. Он всегда ненавидел Сайраджа. Кроме того, ему непонятно, как я могу спокойно общаться со своим бывшим любовником и при этом случайно не отдаться ему еще разок по старой памяти.

— Он… ну…

— С кем-то переспал? — Господи, неужели это так очевидно? Неужели со мной так неинтересно в постели, что пришлось искать разнообразия?

— Ну да, — совсем сникнув, подтверждаю я.

— Вот скотина!

— Это для меня не новость.

— А ты знаешь, с кем он тебе изменил? — Что-что? Что это еще за вопросики?

— Нет, не знаю. И не хочу даже говорить больше на эту тему.

— Прости. Марта, я просто не понимаю, как он мог так поступить.

Голос у Сайраджа теплый и успокаивающий.

— Ты это серьезно?

— Ну, разумеется.

— Ты извини, что я накричала на тебя. Я немного не в себе.

Иногда я жалею о том, что мы с Сайраджем расстались. Может быть, он временами и казался мне апатичным болваном с претензиями на высокий интеллект, но он тем не менее обладает почти женской способностью к сопереживанию, которое бывает очень кстати, как, например, сейчас. Между прочим, должна сказать, что я обратила внимание на эту его замечательную черту только после того, как мы расстались.

Мы болтаем какое-то время, и его неторопливая манера говорить действует на меня лучше всякой терапии. Потом Сайрадж спрашивает меня, не желаю ли я посетить новую выставку картин Магритта. Я соглашаюсь, у меня есть на то свои причины, хотя меня это ни к чему не обязывает, потому что в последнюю минуту я всегда могу отказаться.

Буквально через несколько секунд после того, как я кладу трубку, возвращается Фиона. Она выглядит так же безупречно, как и утром. Хоть она и говорит, что встреча прошла тяжело, ее голос звучит весьма жизнерадостно и оптимистично. Фи не забывает добавить, что босс был очень доволен тем, как она себя вела во время переговоров и как выступала.

— Просто фантастика. — Я заставляю свой голос прозвучать восхищенно.

— Ну, хватит об этом. Как у тебя прошел день?

— Неплохо, — тут же начинаю врать я. — Немного поработала, ходила по магазинам, чуток убралась.

— Ну, ты хоть чувствуешь себя немного получше — внутри, я имею в виду? — Глаза у нее большие и сентиментальные. Совсем, как у диснеевского зайчика.

— Ну, конечно. Со мной все в порядке. Если честно, я о нем даже и не думала.

Я лопочу это скороговоркой, чтобы больше не возвращаться к данному вопросу хотя бы сегодня.

— Хорошо. — Фиона проходит на кухню и начинает инспектировать холодильник и заполненные полки буфета. Продуктов здесь гораздо больше, чем обычно, причем все они достаточно калорийные.

— Ух ты, сколько всего накупила!

— Ты меня знаешь. Я могла бы закатить пирушку на всю Англию.

И снова я мысленно напоминаю себе о том, что это только временное решение жилищной проблемы, и уже завтра мне надо будет начинать подыскивать себе квартиру. Фиона, конечно, вслух ничего не произнесет, но я-то знаю, о чем она сейчас думает. Скоро вернется Карл, и станет чертовски неудобно все время помнить о том, что мое койко-место и их диван в гостиной — одно и то же. Фиона направляется в спальню и переодевается из делового костюма во «что-нибудь уютненькое», как она любит комментировать свое действо (непременно имитируя при этом тоненький и противный голос сутенера).