Я не Эйнштейн, но я вырос в доме, где все общались на нормальном языке, а не на уровне хрюканья. Я знаю, как правильно говорить. Как описывать вещи. Я знаю, что означают латинские слова. Я не могу их правильно написать. Но для этого Господь придумал программу проверки орфографии. Им всем было плевать на то, что я умею думать, ведь я не мог правильно написать. Одна гениальная учительница английского решила мне подсобить. Она принесла список слов, чтобы я тренировался. Кот. Рот. Молоко.

Это здорово подняло мою самооценку.

Не надо было мне рассказывать об этом маме. Она едва не сорвалась. Не посоветовавшись со мной, она решительно ворвалась в кабинет директора с «Одиссеей» в руках. Мама кричала: «Не смейте больше никогда подсовывать моему ребенку эти идиотские списки слов. Корова. Молоко. Мой ребенок прочел „Одиссею“ Гомера. Вы читали Гомера? Наверное, вы думаете, что так зовут чьего-то кузена…» Я готов был, потом убить ее за это, но я понимал, что она ведет себя, как… храбрая воительница. Мама не всегда поступала по законам логики и здравого смысла, но она защищала меня, и я не могу не быть благодарен ей за это.

Самое парадоксальное, что ее опека, которая выливалась для меня в лишние унижения, стала самым лучшим воспоминанием о том времени, когда она еще не была больна.

Однажды поздно ночью, около часу, я встал, потому что был голоден. Мама сидела за столом, положив ногу на второй стул, и делала за меня какой-то проект, который я должен был сдать на следующий день. Я даже не подумал о том, с какой стати ее нога лежит на другом стуле. Только потом до меня дошло, что она у нее болела. Уже тогда, наверное, мама ощущала какие-то симптомы. Волосы ее были присыпаны сахарной пудрой, так как она должна была изобразить припорошенную снегом иглу. Она пыталась приспособить старые варежки Аори, чтобы сделать сугроб, в котором прячется белый медведь. Заметив меня, мама лишь улыбнулась.

— Иди спать, дорогой, — проговорила она.

— Мам, брось ты это. Ты и так изобразила иглу и даже людей возле жилища…

— Как только ты поступишь в колледж, ситуация в корне изменится. Все станет на свои места, — сказала она, но у меня было такое впечатление, будто она разговаривает не со мной, а сама с собой. — Все это не будет иметь никакого значения. У тебя есть свои права, Гейб. У тебя есть законные права. Ты очень умный парень, Гейб. Просто эти тупицы, которых именуют педагогами-консультантами, ничего не понимают…

Она выглядела такой маленькой, белой и уязвимой, как свеча, стоявшая на блюдце. Я был в седьмом классе. Мне хотелось расплакаться. Дело в том, что я нашел задание, на которое нам выделили три недели. Оно лежало в кармане моего жакета вместе с вишнями в шоколаде. Я вспомнил, что его надо сдать на следующий день. Мама взялась за него, чтобы я мог подготовиться к другим занятиям и поспать. Она решила сама сотворить иллюстрацию этнической Америки и, когда я вытащил кусок хлеба из ящика, спросила меня:

— Как же мне изобразить котиков?

Я не понял сначала, о чем речь, и она объяснила:

— Животных северных широт…

— Но это совсем не обязательно. Тем более что люди охотятся на них из-за красивых шкурок. Мама, не надо делать этого.

— Интересно, а сардины подойдут?

Глаза ее от усталости уже были красными. Но она все равно использовала сардины. Мама запекла их и покрыла бесцветным лаком, чтобы они не пахли, но люди все равно косились на меня, проходя мимо моего проекта. Однако моя мама плевала на косые взгляды. Она всегда была такой.

Аори не знала, какой была мама. Тогда. До болезни. Я помню это за нее. Аори не помнит, потому что она была маленькая, а Кара — потому что превратилась в другого человека, в Кошку. Аори, конечно, знает, что ее мама лучшая на свете, но я воспринимаю ее новый образ не как настоящий, а просто как новый.

Когда дела пошли совсем плохо, я перестал доставать маму своими проблемами, не рассказывал ей ни о домашних заданиях, ни об уроках игры на фортепиано (учителя музыки никто не видел начиная с Рождества). У меня есть своя теория: если ты собираешься спустить дело на тормозах, то тебе не удастся это сделать. Этот номер проходил только у моей безумной сестрички Каролины.

Она по-прежнему сбегала посреди ночи к волосатому Райану. Дедушка перехватывал ее в одних чулках, с туфлями на четырехдюймовой платформе в руках. Контроль со стороны дедушки, очевидно, и стал для нее последней каплей, побудившей ее разработать план поиска отца. Раньше она лишь задумывалась над этим, но теперь ее «вынудили» к активным действиям.

Однажды я просматривал мамины бумаги и наткнулся на красную папку. Я обратил на нее внимание, потому что на папке было написано «Ерунда».

Внутри лежали стихотворения. Я прочел только одно и переписал его. Потом я читал и остальные, поэтому могу судить, что это было первым шагом на пути. Ранняя Джулиана Джиллис. Попытка. Благодаря этому стихотворению я понял, насколько больно ей было, и не только физически. Я понял, что она все знала. Вам всегда кажется, что человек, который заболел, не осознает масштабов проблемы, но это не так.

У нас были три фотографии, на которых мама запечатлена в ту пору, когда она училась в балетной школе Хьюстона. Это было на втором курсе ее обучения в университете Колорадо. Фотографии сделаны профессионалом. Наверное, парень, который фотографировал маму, мечтал переспать с ней. Папа сделал для них красивые рамки, подсветку, и в итоге получился триптих, который он повесил в холле.

Когда к нам приехала бабушка Штейнер, она сняла их и поместила по одной фотографии в каждой детской комнате.

Она не могла более прозрачно намекнуть на то, как мы должны воспринимать маму.

В комнате Аори висела фотография, где мама напоминает маленькую куклу: она стоит на пуантах, и даже ее пальцы изогнуты, как ивовые веточки. На фото в моей комнате мама кажется размытым пятном, потому что ее засняли в тот момент, когда она делала пируэт. Я не помню, какое фото оказалось в комнате Кары. Сестра забрала его с собой, когда уехала от нас. Она у нас сентиментальная.

Когда Кара разбудила меня в два часа ночи, я подумал, что маме стало плохо или что у бабушки Штейнер, которая всегда хваталась за сердце из-за выходок Кары (недавно она украла у нее из кошелька десять долларов), действительно случился сердечный приступ. Но Кара лишь сказала:

— Гейб, предлагаю заключить мир. Мне жаль, что я на тебя накричала. Правда. У тебя есть деньги?

У меня были чеки, которые мне подарили на день рождения. Примерно на двести долларов.

— Ничего я тебе не дам. Иди, попроси у Райана, — сказал я, — пусть он что-нибудь продаст. — Ты не понял. У меня идея. Нам надо исправить ситуацию.

Она заложила за ухо прядь своих белокурых волос, что было признаком того, насколько она серьезна. Я подумал о фотографиях мамы. Когда Кара танцевала, она была на нее так похожа!

— Ты занимаешься балетом? — спросил я ее.

— Нет, — ответила Кара.

— Почему?

— Закончился семестр.

— А у тебя был низкий результат.

— Нет, — честно призналась Каролина. — Я думаю, что мама не могла оплатить эти занятия. Именно поэтому нам надо что-то делать. Мы должны найти папу.