В школе была разношерстная публика: кто-то должен был вырасти и стать владельцем свинофермы, а кто-то банкиром…

Многие дети дразнили Каролину, за то, что она предпочитала спортивный стиль, одеваясь, как девочки в Нью-Йорке (черные брюки, белые блузки — что-то вроде униформы), а все остальные предпочитали стиль 1970-х (нарочитый шик и много блеска). Они и меня дразнили: ОС (то есть особый случай, так как я учился по индивидуальной образовательной программе). Иногда меня по-настоящему обижали, хотя я научился не обращать на это ни малейшего внимания. Дети кричали мне вслед: «Форрест Гамп» (скажу вам честно, что это не самое оптимистически настраивающее кино).

Я потратил два часа только на то, чтобы сделать физику.

Зачем вас заставляют учить физику и историю в колледже, который вроде бы рассчитан на аудиторию с высоким креативным потенциалом (если перевести на нормальный язык, это означает: на учеников с проблемами усвоения, то есть на грамотных, но не имеющих возможности это доказать)? Я знаю то, что мне положено знать. Скажите, мне понадобится знание химической реакции, которая делает кварц проводником электричества?

Я хотел бы снова вернуться к семейной теме. Мама, конечно, не может претендовать на то, чтобы называться моим доверенным лицом и исповедником, но я люблю ее, хотя иногда страдаю от ее желания защитить меня. Однако маму можно понять. Я не смог бы обвинить ее. За последнее время на ее долю выпало слишком много испытаний. Фактически она воспитывала нас одна, да еще и решала свои проблемы со здоровьем.

Я хорошо знаю и о «проблеме» по имени Лео, ведь я знаком с характером отца. Это что-то, не так ли? Знать своего отца. За последние четыре года я, правда, видел его всего дважды. Он приезжает навестить своих родителей один раз в год, чего вполне достаточно, верно? Если мне приходится с ним встречаться, то это происходит только в присутствии бабули и дедули Штейнер. Мы выбираемся куда-нибудь пообедать. Очень скромно. Ведь он не может позволить себе тратить много, потому что, хотя

Лео и практикует в том месте, где сейчас живет, однако у него нет приличного жалованья, а Джой, «его родственная душа», хочет, чтобы у нее все было высшего разряда, желательно с надписями «Сделано во Франции» или «Сделано в Италии». Лео относится к этому с пониманием, хотя было время, когда он требовал, чтобы моя мама пользовалась какой-то жидкостью для мытья посуды вместо лосьона.

Моя сестра Каролина (или Кошка), конечно, пишет мне. Она пишет о том, как радостно и весело ей жить. Кара находится на домашнем обучении. Бог ты мой, она даже писать грамотно не умеет! Я не умею грамотно писать, но она-то не я — она могла бы писать грамотно, если бы постаралась или будь у нее, хоть малейшее желание. Она считает себя гениальной, потому что прочитала все книги Даниэлы Стил. Это ее библиотека. Даниэла Стил и еще одна леди, чьи творения посвящены жизни маленького городка: она пишет то о пасторе, то о мяснике, то о пекаре.

Если учесть, с кем Каролина водит дружбу, включая ее лучшую подружку, у которой мозг сравним с чем-то вроде электролампочки времен Эдисона, удивляться не приходится. Она сообщает, что Марисса знает, как называются все части тела лошади, но не умеет прибавлять и вычитать, делая это на уровне нашей Аори. Моя сестра пишет об этом так: «Математика ведь не так уж сущесвена».

Лично я думаю, что Каролина, превратившаяся в Кошку, тоже «не так уж сущесвена».

Мне-то уж надо было приготовиться к тому, что может выкинуть моя сестра, после того как отец нас бросил, но я все равно был шокирован.

Я не отвечаю на ее письма. Я их просто читаю. Иногда отсылаю ей электронные письма. (У них в «Раю» имеются компьютеры. Вместе с тем они считают, что не стоит есть еду, после которой потом нужно мыть посуду, — такая еда, по их мнению, бесполезна для организма.) Я отвечаю ей: «Письмо зарегистрировано».

Мама радуется тому, что мы «поддерживаем связь», хотя я это вижу несколько в ином свете. Но моя мама могла бы найти оправдание и для вора-рецидивиста, настолько у нее покладистый характер. Она говорит, что Каролина «одумается», что я должен любить сестру, потому что однажды все изменится, и она одумается. Но чтобы одуматься, надо, по крайней мере, о чем-то думать, не так ли? Моя мама утверждает, что она просто ребенок, который сосредоточен на себе. Но почему я не такой ребенок? Почему Аори не такой ребенок?

Моя сестра рассказывает мне о Доминико, любви всей ее жизни. (По-моему, для парня это шикарное имя, не хуже, чем Аврора Бореалис.) Она пишет, что не понимает моего «несправедливого» отношения к Лео и Джой. Вот если бы я приехал и навестил их всех…

Конечно. Уже еду.

Я и представить себе не мог, что дело так обернется.

Вообще-то мне плевать. Но потеря для меня все равно ощутимая. Так плохо… Так грустно… Кара всегда была в себе и для себя, потребитель кислорода и чужого внимания.

В принципе, надо принимать во внимание и ее точку зрения. Но я не могу не вспоминать, как унизительно было осознавать, что отец бросил нас навсегда и именно мы с Каролиной узнали об этом.

Я, конечно, догадывался, что Каролина не отличается особыми нравственными достоинствами, но все-таки надеялся, что она способна на глубокие чувства и знает, что такое привязанность. Однако получилось так, что она доросла до пятнадцати лет и остановилась в своем развитии. Я полагаю, что она больше нас всех унаследовала генетическую программу Лео. И обстоятельства сложились таким образом, что эта программа «проявилась». Я не имею права говорить о сестре в прошедшем времени, но она для меня именно прошедшее время. Дом, который мы обнаружили во время нашего Невероятного Путешествия (о котором позже), располагался в конце улицы. На нем не было имени, только номер, и мне показалось, что это идеальное место для моей сестры. Она, как никто, подходит на роль тупой фрейлины тупейшей королевы Джой в тупейшем месте земли.

Я вам кажусь разочарованным идиотом?

Но я не идиот.

Я просто очень зол; до сих пор не могу прийти в себя после всего, что случилось. Хотя справедливости ради должен сказать, что моя жизнь обернулась лучше, чем я ожидал. Я знал сестру так же хорошо, как мама знала Лео. Мы были очень близки из-за небольшой (всего год) разницы в возрасте, из-за того, что через многое прошли вместе. Помню, что ей было шесть, а мне семь: я тяну ее в дом, и у нее все лицо в крови. Я зову Лео так, что у меня у самого звенит в ушах, потому что Кара ударилась о почтовый ящик соседей, когда пыталась делать пируэты на своем девчоночьем велосипеде. Затем мне на память приходит другая картина: мне десять, а ей — девять, и я спасаю ее от неминуемого позора, когда у нее началось расстройство желудка прямо на похоронах дедушки и бабушки Джиллис. Потом, когда мне было тринадцать, а ей двенадцать, я случайно натолкнулся на нее, когда она была в одних плавках, а между ног у нее явно виднелась прокладка. Я не мог даже встретиться с ней глазами целых две недели. Она умела постоять за себя: например, я помню, как получил веслом для каноэ прямо по спине, когда ей показалось что-то оскорбительным в моем замечании. Но если нужно было, то она и меня могла защитить. В тринадцать лет она бросилась на одного из моих обидчиков, пребольно ударив его ногой прямо в самое чувствительное для парня место, не испугавшись его, хотя он был на шесть дюймов выше и на пятьдесят фунтов тяжелее. И она не подозревала, что я наблюдаю за этой сценой.

Она умела круто постоять за себя и за своих, я не могу этого не признать.

Кара совершала безумства, которые кое у кого могли вызвать восхищение. Она пробовалась для участия в команде поддержки. Сестра была воспитана на традициях танца, привитых ей нашей мамой, поэтому не стала стесняться и при всех заявила, что скорее согласится, чтобы ей удалили зуб без наркоза, чем будет трясти задницей, обтянутой только теннисной юбочкой, перед скопищем неандертальцев. Она именно так и выразилась: «задницей». Это было в восьмом классе. Я подумал, что миссис Эриксон ударит ее в ответ. Я уже видел, как рука этой сволочной миссис Эриксон, хрупкой и светловолосой учительницы физкультуры, которая готовила команду поддержки, занеслась, но вовремя остановилась. Она схватила Кару за локоть, заметив краем своего голубого хитрого глаза, что за ними со стороны наблюдает директор.