Работая над этой книгой, я познакомился с Ефимом Александровичем Якубовичем, видел хранящийся в шкатулке среди его боевых наград памятный знак «За свободу славян», видел грамоту о присвоении ему звания почетного гражданина города Дольна Стрехова.
Может быть, сегодняшнему читателю покажется, что я задним числом сгущаю краски: ведь наши раненые, контуженные, больные воины находились в каждом селе, чуть не в каждой хате. И многие из них выжили, выздоровели, отсюда пошли к линии фронта и вновь встали в ряды армии либо партизанили в лесах или участвовали в подпольной деятельности — так или иначе приняли участие в Победе.
Многие выжили. Верно.
Но скольким воинам и скольким их спасителям не удалось встретить май сорок пятого года!
Вот ведь как получилось!
Местные жители видели, как защищали их землю, их жизни советские воины, отступившие сюда от границы. По праву называли их спасителями.
А когда красноармейцы и командиры оказались в страшной беде, теперь жители посчитали своим долгом защитить их, поставить на ноги, спасать и спасти.
Чтобы понять, какой опасности подвергались колхозники, достаточно ознакомиться с приказами и распоряжениями оккупационных властей и фашистских войск, имеющимися в архивах.
В этих документах без конца повторяется слово «бандит». Захватчики полагали бандитами и партизан, и подпольщиков, и оказавшихся на оккупированной территории воинов. Не без основания им казалось, что каждый советский человек представляет для них опасность как борец за свободу своего народа и Отечества. Они страшились любого! Подобный подход характерен для фашизма вообще. В разных уголках земли, где вспыхивает его зловещее пламя, головорезы всех патриотов подряд клеймят кличкой «бандит» — будь то во Вьетнаме или на Ближнем Востоке, в Никарагуа и Сальвадоре или на островах Тихого океана.
Колхозники оказались в смертельной опасности, ежечасно и ежеминутно рисковали жизнью.
В хате находился раненый майор, в сарае — целый лазарет, замаскированный сеном и соломой, а на улице, на столбе, в пяти метрах от этого тревожного гнезда, было наклеено «Объявление главнокомандующего германскими войсками о мерах наказания за нарушение населением приказов оккупационных властей».
Параграф 5 гласил: запрещается принимать на жительство к себе лиц, не принадлежащих к числу местного населения.
И под всеми параграфами (один запрет страшней другого!) — заключение:
«По всем лицам, действующим наперекор этому приказу, часовым приказано стрелять без предупреждения...»
Может быть, боялись либо просто не хотели срывать объявление. Даже спокойней так — кому из оккупантов придет в голову, что в двух шагах отсюда столько «лиц, не принадлежащих к местному населению», выздоравливает, чтобы снова вырваться в бой.
Тех, кому не удалось вырваться из кольца, оккупанты и их прислужники называли еще и бродягами. Велись облавы, прочесывание местности, охота за людьми. Специальным приказом убийство советских граждан объявлялось неподсудным, солдатам вермахта все было дозволено, а жестокость еще и поощрялась.
В госархиве Хмельницкой области сохранилось объявление, подписанное гебитскомиссаром доктором Ворбсом:
«...Каждый, кто поддерживает бандитов путем предоставления крова, продовольствия или другим способом, будет расстрелян вместе со всей семьей, а его имущество — сожжено».
Именно кров и продовольствие предоставляли колхозники тем, кого захватчики в ненависти и страхе именовали бандитами! Никакие предупреждения и угрозы, никакие зверства врага не могли ни испугать их, ни остановить героическую заботу народа о родной армии.
После перелома в ходе войны попадавшие в наши руки фашисты на допросах изворачивались и лгали, стараясь скрыть свои зверства. Многие выставляли как щит версию, будто сражались только с партизанами и в открытом бою.
История любого села вокруг Зеленой брамы, да и вообще любого села, опровергает эту ложь.
Надо помнить все. Всегда. И вот этот приказ 213-й охранной дивизии от 22 августа 1941 года:
«...Лиц, не проживающих в этой местности, которые не могут правдоподобно объяснить, с какой целью они сюда прибыли, следует по возможности передавать отрядам СД; для мальчиков и молодых девушек, которых противник использует особенно охотно, исключения не делать».
Передача отрядам СД означала уничтожение (после пыток).
«На Украине борьба закончена; кто воюет дальше, тот «бандит» — это из приказа от 28 ноября 1941 года, распространенного в Полтавской области.
Вот приказ фельдмаршала Вильгельма Кейтеля о предоставлении войскам права применять любые средства в борьбе с партизанами и населением, оказывающим им поддержку (16 декабря 1942 года):
«Противник использует в бандах фанатичных, воспитанных в духе коммунизма бойцов, не останавливающихся ни перед каким насилием. Здесь, более чем когда-либо, речь идет о том, «быть или не быть»...»
Подумайте, как кощунственно использован фашистом монолог Гамлета!
«...Если эта борьба против банд как на Востоке, так и на Балканах не будет вестись самыми жестокими средствами, то в ближайшее время имеющихся в распоряжении сил окажется недостаточно, чтобы справиться с этой чумой.
Войска поэтому имеют право и обязаны применять в этой борьбе любые средства без ограничения, также против женщин и детей, если это только ведет к успеху».
Колхозников, укрывавших красноармейцев и командиров, расстреливали, вешали, сжигали, но по-прежнему на чердаках и в клунях находились раненые воины; по-прежнему выздоровевших снаряжали в дорогу к фронту или связывали с местными партизанами.
Я был свидетелем этого торжества дружбы народов нашей страны не на расцвеченной флагами и звучащей оркестрами площади, а в обездоленных селах Украины.
В народном музее Подвысокого, в окрестных селах, ну, а теперь и в моем архиве сотни писем о бесстрашии и благородстве колхозников. Цитирую одно из них:
«Дождавшись ночи, я с большим трудом, неоднократно теряя сознание (был тяжело ранен, потерял много крови), дополз до села Копенковатого, где укрылся под кустом лозы, росшим у ручья на краю огорода Цвигуна. Благодаря Борису Цвигуну, его матери Пелагее Никоновне, Дарье Антоновне Гевель и ее дочери Оле, которые, рискуя жизнью, приносили мне продукты и медикаменты, я остался жив.
Пильщиков Федор.
Калининская область
Хочу подчеркнуть — в родительские хаты, домой мало кто вернулся. В селах оказались преимущественно не сыны, а усыновленные.
Северянин Александр Зыков, бывший тогда красноармейцем, сообщает: «После ранения я выздоравливал у Ковалей, Игната и Прасковьи; их дочери и сыновья считали меня за брата, погибшего в самом начале войны». Семья Ковалей выходила парня из Пинеги после первого ранения. Он прорвался через фронт, а по поводу второго и третьего ранений, полученных потом, в Крыму, лечился уже в госпиталях...
Но знаю я и случаи, когда в окружении оказывались здешние жители. Они воевали у родного порога...
Вот что рассказала Мария Левшанова (девичья фамилия Довбенко). Она в сорок первом в Новоархангельске только что окончила восьмой класс, а брат ее Антон служил вблизи границы.
В начале августа, когда округа гремела боями, многие местные жители прятались в овраге. В такое время возникает и гаснет много разнообразных слухов; вот один из них: в соседнем селе видели старшего лейтенанта Антона Довбенко.
Под обстрелом и бомбежкой побежала сестра искать брата, да опоздала — он ушел в бой. Знакомые из ближнего села потом вспоминали, как предлагали Антону переодеться и остаться: ты ведь в трех верстах от своей семьи, а враг одолевает...
Но старший лейтенант сказал, что лучше погибнуть на поле боя, чем стать дезертиром; передал для родных часы, деньги и короткое письмо, в котором просил простить, что не сумел оборонить родной дом, и предупреждал, чтоб не признавались врагу, что сын — коммунист и политрук.
