болгарским танкистам.

Прорывается к ним, приносит спасение.

Танкисты вспоминают, что 13 июля комдив-8 написал обращение к своим бойцам, звучавшее как вдохновенная песнь о будущей победе. К сожалению, текст этого доку­мента не сохранился, но я представляю себе, как мог напи­сать Фотченков. Он в Испании был комиссаром!

Встречался я с ним лишь однажды — 3 июля по заданию редакции армейской газеты «Звезда Советов» я находился в танковом корпусе. Боевые машины (по преимуществу с выработанными моторесурсами) стояли в садах под ябло­нями, все время звучал пионерский горн, оповещая о при­ближении вражеских самолетов.

Вместе с комдивом мы слушали знаменитую речь Ста­лина, впервые обращавшегося к нам — «братья и сестры», а потом «друзья мои».

Как только кончилась передача, Фотченков заторопился к своим танкистам: надо передать им своими словами, что говорил Верховный. Победа будет за нами, понимаешь. Никто не сомневается, но нужен лозунг, понимаешь! Как в Испании «но пасаран» — очень доходчивая клятва.

Ни 8-я, ни 10-я, ни 32-я танковые дивизии не были в Умани. Они провоевали весь первый месяц войны, и остав­шиеся в живых экипажи были отправлены за Днепр, кажет­ся в Прилуки. В 6-й армии оставалось лишь несколько танков, подчинявшихся непосредственно штарму. С ними-то и задержался на передовой Петр Семенович. Как это ему удалось? Полагаю, что полковник уговорил кого-то из высо­ких начальников, возможно, воспользовался протекцией своего друга, только что тоже отправившего на перефор­мирование свою дивизию и ставшего комкором,— Сергея Огурцова.

Трагична судьба пламенного комдива. В официальных источниках (архив Министерства обороны СССР) зафикси­ровано, что Фотченков попал в плен. Правда, нет сведений о том, что кто-либо видел его в плену. Не числится он и в не­мецких списках военнопленных. Немногие оставшиеся в живых ветераны, сражавшиеся рядом с Фотченковым в Зеленой браме, утверждают, что он погиб при первой попыт­ке вывести из окружения штаб группы Понеделина. Об этом рассказывал мне, в частности, генерал Л. И. Тонко­ногов, писали очевидцы.

Легенда утверждает, что последний танк, за фрикцио­нами которого находился комдив-8, кавалер орденов Ленина и Красной Звезды, комиссар интербригады в Испании, рухнул в воды Синюхи и ушел на дно. Может быть, танк еще будет обнаружен и поднят: река глубокая, исследование дна не производилось.

Вспоминая Фотченкова, я уже готов согласиться с за­падногерманским историком Гансом Штеецом, назвавшим окруженные в Зеленой браме части комиссарскими: крас­ноармейцы шли за комиссарами, ждали их команды, их слова, сражались до последнего, следуя примеру комисса­ров, веря в коммунистов, как в жизнь.

В тяжелейшей обстановке политработники учились у командиров, командиры — у политработников. Воинское искусство одних и коммунистическое вдохновение других и создавали особую атмосферу, отличающую Красную Армию как небывалое войско защитников страны и ее социалисти­ческого строя.

Как свидетель, никому не отдам предпочтения в му­жестве, в храбрости, в беззаветности. Командиры и комис­сары были достойны друг друга.

Рассказанное мной относится к политработникам всех степеней — от политбойца до члена Военного совета.

Руководящие деятели партии, члены Центрального Ко­митета, секретари обкомов, горкомов, райкомов повторяли судьбу и брали пример с революционеров, направленных Лениным в юную Красную Армию на борьбу с белогвардейщиной, с интервенцией четырнадцати держав: Фрунзе и Киров, Орджоникидзе и Шаумян, Куйбышев и Дзержин­ский были с юности кумирами комиссаров сорок первого года.

В разгар июльских боев в штаб 12-й армии прибыли видные партийные работники — Петр Митрофанович Лю­бавин и Михаил Васильевич Груленко. Они были назначены членами Военного совета и сразу же включились в работу: в корпусах и дивизионах, в арьергардных боях и на марше они вносили в тяжкую атмосферу тех дней некоторую разрядку. Не преуменьшая опасности и избегая общих фраз, они вникали в противоречивую суть обстановки — выдержанные, спокойные, твердые в решениях. Очень раз­ные, они были, как вспоминают оставшиеся в живых това­рищи, чем-то похожи друг на друга,— надо полагать, уже тогда, за без малого четверть века жизни нашей страны, сложился тип партийного работника, беззаветного продол­жателя большевистского дела.

Дооктябрьское поколение большевиков называли про­фессиональными революционерами. После победы рево­люции это гордое наименование мы стали относить к прошлому.

А вот когда стали известны строго секретные фашист­ские приказы и директивы о подготовке нападения на СССР, оказалось, что Гитлер и его банда больше всего страшились тех, кого они называли профессиональными революционерами.

Предписывалось охотиться за ними, уничтожать в первую очередь.

С гордостью думаю я о Любавине и Груленко как о профессиональных революционерах!

Петр Митрофанович Любавин родился в конце прош­лого века и четырнадцатилетним пошел по слесарному делу. Ему исполнилось двадцать, когда создавалась Крас­ная Армия, и он стал одним из первых ее бойцов. В пар­тию он вступил на фронте. Когда пришла победа, красно­армеец снова пошел в слесаря. Его заметили, товарищи выдвинули его на руководящую партийную работу, а по­том как парттысячника послали учиться в Днепропетров­ский химико-технологический институт. Коммунист стал инженером, секретарем парткома завода, а вскоре его из­брали секретарем горкома, а потом и третьим секретарем Днепропетровского обкома ВКП(б).

Перед войной он был уже первым секретарем Донец­кого (тогда — Сталинского) обкома партии. В архиве со­хранились стенограммы его речей; на областной парт­конференции в марте 1940 года он говорил, обращаясь к шахтерам и металлургам Донбасса: «Мы должны каждо­дневно укреплять оборонную мощь нашей страны».

Оказавшись после долгого перерыва вновь в красно­армейской среде, этот человек в гимнастерке без знаков различия походил на рядового бойца, только люди с ор­деном Ленина и тогда встречались редко, да и сорокатрех­летних рядовых в войсках, пожалуй, еще не было.

Михаил Васильевич Груленко родился в 1904 году в Конотопе, в семье столяра. Семья большая — он был де­вятым ребенком. Это обстоятельство вынудило рано про­ститься с детством. В дни Октябрьской революции Ми­хаил Васильевич стал рабочим. Одним из первых вступил в комсомол. Его избирали в Путивле и в Шостке секрета­рем райкома. Потом — совпартшкола, политотдел свекло­совхоза под Харьковом. В 1939 году Михаил Васильевич оказался в рядах освободителей Западной Украины, был избран первым секретарем Станиславского обкома ком­партии.

Собирая сведения о нем, я узнал о его неугомонном характере, об обязательности (обещал сделать — сделай!), о том, что он любил книги, любил в часы досуга в кругу товарищей или дома песню спеть. В единственном и по­следнем письме с фронта, уже из окружения доставлен­ном «с оказией» его жене и дочери в Днепропетровск (их приютили там семьи тогдашних секретарей обкома пар­тии Л. И. Брежнева и К. С. Грушевого), Михаил Василье­вич писал: «Я глубоко убежден, что конечная победа будет за нами. У нас для этого все есть... Правда, потре­буется много жертв и напряжения...»

При прорыве из окружения по решению Военного со­вета Любавин шел на одном танке, Груленко — на дру­гом. Танки их прокладывали путь пехоте. Артиллерия противника открыла по ним сильнейший огонь. Танк Любавина был подбит первым, механик-водитель ранен. Член Военного совета помог раненому выбраться из не­подвижной машины, оказал ему первую помощь, а потом вскочил на подошедший танк Груленко, продолжавший развивать наметившийся успех контратаки.

Уже в шести километрах от Подвысокого был выве­ден из строя и этот танк. Члены Военного совета присо­единились к группе стрелков. Два секретаря обкомов партии шли на противника с винтовками в руках, кололи штыками. В неутихающем бою, без единой передышки с ночи пятого августа до рассвета седьмого не выходили они из боя. Не все бойцы знали Любавина и Груленко в лицо, но каким-то солдатским чутьем понимали, что с ними идут комиссары, и держались поближе к ним, ста­рались защищать их, насколько это было возможно в той обстановке.