А своя жизнь, свое спасение?

Задача одна — прикрыть колонну.

Рев тракторов, лязг гусениц ошеломляет противни­ка, он бросается вспять. Это моторизованная психическая атака второй четверти XX века. Едва высветлило, против­ник опомнился, понял — никакого танкового соединения перед ним нет. (Все же потом в хвастливых сводках он бу­дет кричать о сотнях танков!)

Кинжальный огонь вражеской артиллерии. На рас­свете — налет бомбардировщиков. Машины горят, но колонна движется. Она растянулась уже километров на десять.

Может быть, прорвались?

Но впереди, справа, слева — засады...

Подбит танк генерала Ивана Николаевича Музыченко. Генерал ранен.

Вот каким запомнилось то утро рядовому взвода раз­ведки 88-го полка Федору Тюрину. Он пишет из города Шахты, где проживает, выйдя на пенсию:

«Лавина наша еще стихийно катилась по степи. Воз­ле леска (эх, карту бы мне!) нас остановил полковой ко­миссар. Рукав засучен, рука толсто перебинтована. Он тя­нул к себе всех, как магнитом. Так как мы все тут переме­шались (из своего полка мы, разведчики, никого уже не встретили), то каждый считал, что полковой комиссар и есть комиссар именно его дивизии. Я тоже считал, что это наш, которого ни разу в глаза не видел.

Мне казалось тогда, что нас вокруг комиссара тысячи три-четыре пеших и 500—600 верхом на лошадях. Лично я, да и не только я, узнали здесь, что мы еще к своим не вышли, а вышли в тыл, и к очередному бою комиссар в короткий час сколотил боевые группы. Бой в полдень был пострашней ночного».

6 августа

При полном отсутствии связи командования группы с подчиненными войсками, притом, что врагу удалось раз­бить окружение на несколько колец, все равно важнейшие сведения каким-то неведомым и невероятным образом ста­новятся достоянием всех. Распространяются слухи, но, увы, они не ложны.

Сражающиеся отряды — на многих участках уже сбор­ные, они включили в себя бойцов и командиров из разных частей и родов войск. (Все стали пехотой, у всех ору­жие — только штык, а если еще сохранилась — то и гра­ната.)

Хотя отряды и группы создаются мгновенно, в этом рас­каленном котле они мгновенно спаиваются в боевом единстве.

Связь разрушена, но «солдатский телеграф» работает.

Становится известно, что командармы Понеделин и Музыченко попали в засаду, схвачены врагом, пле­нены.

Передают подробности: Музыченко был блокирован в танке, Понеделина свалили наземь в рукопашной... А ко­мандиры корпусов? Снегов был захвачен тяжело ранен­ным, на носилках, Кириллов был оглушен...

Но все же! Невероятно, немыслимо!

Штаба группы более не существует.

Признаться, все ошеломлены этой вестью.

Иные не верят, утверждают, что командармы сложили головы во вчерашнем бою.

Другие готовы сгоряча взвалить на Понеделина и Му­зыченко всю ответственность за катастрофу.

Тут же яростные контрдоводы: ведь командармы пред­принимали все меры, возможные в сложнейшей обстанов­ке. Наконец, не они ли вместе с бойцами пошли в прорыв, показывая пример личной храбрости и отваги?

...Ивану Николаевичу Музыченко тридцать девять лет. Участник гражданской войны, краснознаменец. Родился в Ростове-на-Дону в семье матроса, окончил два класса учи­тельской семинарии, стал красным командиром. Потом учился военному искусству — одним из его учителей был Павел Григорьевич Понеделин. Это человек, пользовав­шийся большим уважением в Красной Армии. Учитель, сын крестьянина, он вырос в Ивановской области и добро­вольцем вступил в Красную Армию в дни ее основания. Он был соратником Фрунзе. В 1918 году стал коммунис­том.

На гражданской войне командовал полком, а потом бригадой, ранен, награжден двумя орденами Красного Знамени.

Будучи на рубеже тридцатых годов преподавателем военной академии, оказался наставником многих, впо­следствии отличившихся и ставших знаменитыми воена­чальников.

В Ленинградском военном округе он прошел путь от комдива до начальника штаба округа, был награжден ор­деном Ленина. Он участвовал в подготовке нового Устава и принял 12-ю армию за месяц до войны...

Разрозненные группы продолжают сражаться.

Вскоре на наши головы посыплются поганые листовки с фотографиями якобы изменивших Родине генералов и текстами будто бы сделанных ими пораженческих заявле­ний. Лишь через много-много лет американский историк Даллин в своей книге «Немецкое правление в России 1941—1945 гг.» опубликует найденный им в немецких ар­хивах доклад о допросе 9 августа.

Вот, оказывается, что сказал советский генерал только что схватившим его врагам:

«М у з ы ч е н к о. Русские будут сражаться до последней капли крови даже в Сибири, потому что, когда речь идет о судьбе родины, ошибки, совершенные режимом, не име­ют значения».

Надо иметь в виду, что это не стенограмма, а немецкое штабное изложение его слов, записанное каким-то воен­ным переводчиком, потом включенное в некий сводный до­клад, а теперь переведенное с немецкого на английский и уже с английского — на русский. Уверен, что слово «ре­жим» Музыченко не мог употребить, такого слова не было в его словаре, вообще в нашем словесном обиходе тех вре­мен.

Но позиция командарма-6 ясна и определенна!

Что касается листовки с ошеломляющей фотографи­ей — наш командарм Понеделин в окружении немецких генералов поднимает бокал шампанского,— то перед нами искусный образец монтажа — ловко сфабрикованная фаль­шивка. В тексте, с орфографическими ошибками отпеча­танном на русском языке, командарм ко всему прочему назван еще и «предводителем дворянства».

Я видел провокационные листовки своими глазами. Не знаю, сохранились ли образцы в каком-либо архиве. Дело в том, что листовки приказано было уничтожать, приказ выполнялся неукоснительно и с удовольствием.

В боях сорок первого года нашлось еще одно примене­ние листовкам: их накалывали на штык, вместе со штыка­ми они в атаке обагрялись вражеской кровью...

7 августа

Весь вчерашний день я провалялся среди убитых сле­ва от дороги, на которой, когда я очнулся, громоздились разбитые машины, повозки, орудия, тракторы.

Что-то мне снилось, как в старину говорили, грезилось, но сразу исчезло и растворилось в безжалостной действи­тельности. А жаль. Может быть, я побывал по ту сторону жизни.

Был уже вечер, и я обнаружил, что в разбитой руке у меня расщепленная винтовка, что гимнастерка почер­нела и задубела от крови. Когда меня перевязывали, по­нял, что ранен и в голову. Злило то, что вижу каждым глазом как бы отдельно — два изображения.

К счастью, я не знал, сколько потерял крови, навер­ное, именно неведение позволило мне подняться и заша­гать. Куда? Раненым положено уходить в тыл. Не было тыла, вокруг бой. Ночью 7 августа я опять очутился в дубраве.

Оказывается, не я один вернулся в Зеленую браму.

В украинской газете «Сильски висти» опубликовано воспоминание Александра Шаповалова, командовавшего взводом в 75-м полку 10-й дивизии НКВД. Бойцы из ко­лонны нашего неудачного прорыва объединились в отряд и ринулись обратно — на исходные позиции. Они ворва­лись в горящее село. Окраина уже была занята врагом. Егеря располагались на отдых. Под неожиданным натис­ком они в панике бежали.

Отряд из 80 человек вряд ли мог рассчитывать на серь­езный успех. Просто Шаповалов и его товарищи знали, что воин обязан сражаться, и приняли решение навязать егерям неожиданный бой. Шаповалову и еще троим уда­лось вырваться.

8 августа

Тяжелейшие бои по всей округе.

Произошло как раз то, чего мы более всего опасались: на разных участках — отдельные очаги нашего сопротив­ления, кольца, из которых не выбраться.

Южнее брамы дерутся возле Мартыновки и Терновки, севернее — у Небеливки, Нерубайки, Оксанино, Каменечья.

Крупней других узел сопротивления у Терновки, уже на левом берегу Синюхи.

Имена этих сел вновь — и грозно — прозвучат лишь весной 1944 года в сводках Совинформбюро. Будет сказа­но, сколько тысяч солдат и офицеров противника взяты в плен или сами сдались.