Но смущённо забегавшие глаза выдали его с головой.

— Откель, мымра?! А не ты ль девку ту поколол?

Федька попытался улыбнуться, но, встретившись с хмелеющим взглядом царя, отскочил к двери.

— Откель, смерд?!

Опричник вылетел из опочивальни.

Утром, после обедни, Грозный приказал вывести Сыркова на двор.

— Сказывай! Честью прошу — куда казну схоронил!

Фёдор скривил лицо в презрительную усмешку.

— Авось кромешники твои и без подсказа найдут! На то и воры, чтоб чужое пёсьим духом учуять!

— Ну-у, ты!

— Ну, яз! Эка, признал-таки!

Грозный покрутил в кулаке клин бороды.

— Не в Волхове ли потопил?

Полоняник таинственно прищурился.

— А ты, поглазел бы, московской князь!

Малюта замахнулся на Сыркова ножом, но вдруг, осенённый удачной мыслью, повернулся к царю.

— А не поглазеет ли сам хозяин казну свою в Волхове?

На длинной верёвке потащили Сыркова по городу. У реки Друцкой сорвал с его шеи крест.

— Пригож с водяными и безо креста!

Усевшись с близкими в ладью, Грозный намотал на руку конец верёвки, которой был связан торговый гость, и приказал отчалить от берега.

— Живуч же ты, Фёдор! — развёл царь удивлённо руками, когда вытащенный из реки Сырков пришёл в себя. И склонил добродушно голову на плечо. — А что гожего, добрый человек, видывал ты под водой?

Сырков собрал весь остаток угасающих сил и судорожно сжал кулаки.

— Великой князь! Видывал яз, како собрались водяные Волхова, Ладоги, Ильменя и, твоей души сдожидаючись, рядили изрядно, в какую преисподнюю да каким кромешникам бросить её, окаянную!

Иоанн улыбнулся.

— Добро ты узрел! — И с жутким спокойствием потрепал пытаемого по лицу. — Волю яз поглазеть, како душа моя в преисподней будет кипеть!

Он помолчал немного и, смакуя, прибавил:

— Подвесить его к дыбе, да тако, чтобы колени в котёл приходились с кипящим варом, да варить, покель душа моя не приобыкнет да покель не поведает он, куда казну схоронил.

Извиваясь в страшных мучениях, Сырков упорно молчал до тех пор, пока не почувствовал, что теряет рассудок.

— Под трапезной… Третья половица ошую окна! — захлебнулся он и без чувств упал на Басманова.

Когда короба с казной и драгоценностями были найдены, опричники изрубили в куски тело Сыркова и бросили в Волхов.

— Ляхам челом ударь! — ревел исступлённо Малюта. — Да пониже римской ереси поклонись!

В тот же день казнили всех знатных новагородцев, обвинённых в тайных сношениях с Польшей.

Река кипела криками утопающих и молодецкими песнями опричных людей. Рогатинами, копьями, баграми и топорами били стрельцы по головам осмеливавшихся вынырнуть из воды.

Скуратов, распоряжавшийся казнью, изнывал от усталости, но никому не доверял, сам деловито привязывал детей к женщинам, кошек к груди стариков, камни к ногам юношей и по счёту передавал стрельцам.

— Топи их, еретиков!

Расправившись с Новагородом, Иоанн облачился в смиренные одежды и пошёл колымагами на Александровскую слободу.

Связанных холопей после долгих свар поделили между собою опричники и угнали в свои поместья.

Обоз из трёхсот подвод с золотом, серебром, драгоценными камнями, деньгами и иной добычей, захваченной в хоромах знатных новагородцев и в ста семидесяти пяти разорённых монастырях, сильные отряды ратников препроводили в слободу.

Отслужив благодарственное молебствование, Иоанн отправился к церкви святой Евдокии встретить обоз.

Упрятав деньги и драгоценности в церковное подземелье, Грозный сам помог вделать в церковь соборные врата, увезённые из Новагорода.

Ключи от врат он не передал келарю Вяземскому, а предусмотрительно повесил себе на грудь.

Рогозяный Дид и Шкода вернулись с разведки, полные гордого сознания блестяще выполненной задачи.

Вытащив из ладьи добычу, завёрнутую в рогожу, Шкода взвалил её на плечи и, не отвечая на любопытные расспросы обступивших его запорожцев, пошёл к кошевому.

Казаки двинулись за ним возбуждённой гурьбой и, не надеясь добиться у товарища толку, высказывали самые чудовищные предположения о тюке. Едва кто-либо пытался приблизиться к добыче, — Рогозяный Дид свирепо сучил рукава и так скалил зубы, что и у самых отчаянных головорезов отшибало охоту связаться с ним.

— Ото ж я тебе, батько, бубенцов достал для волов. Чтобы, когда будешь ехать, вызванивало легонько да нечистую силу в поле пугало, — таинственно подмигнул Шкода атаману и бросил поклажу на землю.

В рогоже что-то хрястнуло и беспокойно заворочалось.

Загубыколесо томительно-медленно раскурил люльку, сочно затянулся угарным дымом и, сунув руку за пояс штофных шаровар, с наслаждением почесал низ живота.

Тут уж не мог стерпеть даже выдержаннейший по спокойствию Сторчаус.

— Вижу я, коханые мои паны, — ядовито ухмыльнулся он, — что атаман по щирому своему сердцу задумал поделить тот гостинец: половину бубенцов своим волам оставить, а другую долю — панам молодцам на тарпанов отдать.

И выхватил из ножен молнией сверкнувшую на солнце кривую саблю… Шкода едва успел удержать его руку.

— Ты ж, бисов Сторча, чуть не отправил на шибеницу некрещёную душу!

Сгоравшие от любопытства запорожцы расцвели в блаженной улыбке.

Нерыдайменематы, не задумываясь, наступил на тюк.

— Поперхнись я первою чаркою, коли бубенцы те по-татарски не брешут.

Прошмыгнувший между ног Шкоды Гнида, бесшабашно посвистывая, пырнул ножом по швам рогожи.

— Вылезай трошки побалакать до купы, — нежно попросил он и постучал кулаком по тому месту, где должна была находиться голова полоняника.

— Язык? — всё ещё не доверяя себе, заискивающе уставились запорожцы на Рогозяного Дида.

— А может быть, и язык.

И только когда из рогожи высунулась бритая голова татарина, Рогозяный Дид многозначительно переглянулся со Шкодой и важно заложил за спину руки.

— Не пойму я вас, паны молодцы! Зачем мы и в поле ходили, ежели не языка изловить?

Он снял шапку и любовно погладил свой оселедец.

— А ещё не случалось такого, чтобы Шкода да Рогозяный Дид с разведки без скурвых сынов ворочались!

Широко раздувшимися ноздрями татарин жадно глотал воздух и, казалось, не обращал никакого внимания на запорожцев. Пушок его бороды, едва окаймлявшей приплюснутое лицо, при каждом вздохе корежился и подбирался к вискам жёлтою муравьиного стайкою. Узенькие щёлочки глаз сомкнулись, и лишь лёгкое колебание бесцветных бровей говорило о том, что полоняник исподволь наблюдает за окружающими.

Атаман внимательно оглядел языка и пустил в него едкую струю дыма.

— Покажи нам очи свои! Чего, скурвый сын, очи прячешь от нас!

Татарин облизал языком губы и что-то забулькал горлом.

— Да, ей-Богу, он разумеет мову христианскую! — разочарованно развели руками казаки. — Стреляный, видать, горобец!

Писарь наклонился к полонянику и что-то спросил его по-татарски.

Бритая голова татарина собралась серыми бугорочками и стала похожей на прибрежную известковую выбоинку, источённую водой, временем и насекомыми.

— Брысь! Не кохайся с паскудой! — крикнул раздражённо Рогозяный Дид и, вцепившись в грудь полонянника, поднял его с земли.

— Будешь балакать?!

До вечера бился Рогозяный Дид с языком, тщетно пытаясь что-либо выпытать от него.

Кошевой приказал разложить костёр.

Татарин сразу оживился и стал проявлять большую словоохотливость.

После допроса его заковали в лянцюги и увезли в кышло.

— Ежели набрехал, — погрозился Василий, — изрублю тебя, како того Угря на Москве.

Татарин отчаянно затряс головой.

Выводков передал полоняника в селение и наказал беречь его пуще очей.