— Ну… «Когда Гарри встретил Салли». О! Я знаю фильм, который ты наверняка видел. «Охотники за привидениями». Ты смотрел «Охотников»?

— Нет.

— Я возьму его напрокат. В следующий раз, когда твой папа разрешит.

— Интересно, что за фильм они снимают? — спрашивает Уильям.

— Почему бы не спросить?

— Правда?

— Конечно.

Мы пересекаем сад. Один из «близнецов» снимает камеру с треноги и убирает в сумку, второй сворачивает круглый белый экран.

— Извините, — обращаюсь к ним я.

Женщина в красной шапочке смотрит на нас.

— Нам просто интересно — вы тут снимаете кино?

— Мы ищем подходящее место для съемок.

— А какой фильм вы снимаете?

— «Лила-крокодила».

Уильям ахает.

— «Лила-крокодила» — это по книге «Лила-крокодила»? — спрашивает он.

Женщина смеется.

— Ну да, вроде того.

Уильям так взволнован, что встает на цыпочки.

— Обожаю эту книгу. Мама читала ее мне. А потом я сам читал. Обожаю книгу. Обожаю Лилу.

Один из лысых говорит:

— В первый четверг марта мы будем снимать массовую сцену в детском зоопарке. Для эпизода, где мистер Грампс отправляет Лилу в зоопарк.

— Обожаю эту часть, — выдыхает Уильям.

— Можешь прийти, — говорит женщина. — Нам нужно побольше народу. Примерно в два часа.

— Эмилия, можно? Пожалуйста.

— Не знаю, Уильям. Нужно поговорить с твоей мамой. По четвергам ты дома.

— Поменяйся с ней. Ну поменяйся. Пожалуйста! Я обожаю «Лилу-крокодилу», это моя любимая книжка. Лучшая книжка на свете!

Каролина ни за что не позволит мне забрать Уильяма в четверг. Она скажет «нет», а потом выставит все так, будто я, злобная мачеха, пообещала то, что не смогла исполнить.

— Во-первых, твоя любимая книжка — «Янтарный телескоп». Я ни разу не слышала, чтобы ты говорил о «Лиле». Я бы запомнила, если бы ты сказал, потому что в детстве моей любимой книжкой был «Дом на Восемьдесят восьмой улице». Мой папа мне часто ее читал. Она даже стоит у тебя на полке, но, готова поклясться, никто, кроме меня, ее никогда не открывал.

Когда папа читал истории про Лилу, он изображал всех персонажей, включая Гектора Валенти, танцора, бывшего хозяина Лилы. Папа заставлял его говорить с ужасным южным акцентом.

Уильям качает головой.

— «Янтарный телескоп» — моя любимая книжка в этом году! Ты просто плохо меня знаешь, Эмилия. Если бы знала меня хорошо, то помнила бы, что «Лила-крокодила» — моя самая-самая любимая книжка. Она лучше, чем «Дом на Восемьдесят восьмой». Намного лучше. Я просто давно ее не перечитывал, потому что читал другие книги. Но это не значит, что я ее разлюбил.

Потом до него доходит. Уильям улыбается. Широко, как крокодил.

— А если ты тоже любишь Лилу, то почему не хочешь сниматься в кино?

— Мы это обсудим, — говорю я. — А сейчас пойдем к Гарлем-Меер. Мы сможем порыбачить. Там на льду делают лунки и позволяют посетителям ловить рыбу.

— Не хочу ловить рыбу. Хочу сниматься в кино. Пожалуйста, Эмилия. Пообещай, что мы пойдем.

— Я сказала, что мы это обсудим. Пошли к Меер.

— Но…

— Мы подумаем, Уильям.

Он неохотно идет за мной вокруг пруда. Туристический центр на дальней стороне великолепно отреставрировали, это настоящая жемчужина северной части парка. В последний раз я видела ее, когда гуляла здесь с отцом и была всего парой лет старше Уильяма, — контраст разительный. Однако, когда мы приближаемся, суровый парковый служащий недоверчиво смотрит на нас. Кто же ловит рыбу в феврале?

— Озеро промерзло до самого дна, — предупреждает он.

— Но рыба-то никуда не делась, — замечаю я. — Сомневаюсь, что вы ее перевезли.

Служащий не желает нам потакать. А мы с Уильямом не проявляем интереса, когда он предлагает посмотреть экологическую выставку в туристическом центре.

— Мы просто можем пойти и поискать рыбу, — говорю я. — Нам не обязательно ее ловить. — Мне отчаянно хочется сохранить хорошее настроение, но мой бодрый голос звучит фальшиво, а Уильяму явно недостает энтузиазма. — Жаль, что мы так и не прихватили с собой чемерицу, — говорю я. — Можно было бросить ее в пруд.

Он молчит.

Когда мы выходим из туристического центра, начинается мелкий дождь. Я снова вышла из дому без зонта.

— Дождь, — объявляет Уильям.

— Совсем маленький. Давай поиграем в рыбаков.

— Лучше пойдем домой. Мне холодно, и я не хочу промокнуть.

— Ты знаешь, что значит слово «меер»? «Озеро» по-голландски.

— Мне все равно. — Он хмурится.

— Да брось, Уильям. Мы столько прошли. Нельзя же уйти, не посмотрев на Гарлем-Меер вблизи. — Я хватаю его за руку и бегу к воде. Дождь холодный, но я пытаюсь веселиться. Представляю, как мы выглядим со стороны: мама с маленьким сыном, которые со смехом бегут под дождем. Точнее, смеюсь только я. Уильям тащится за мной. Когда я пытаюсь ускориться, он сопротивляется. Когда мы подбегаем к воде, он дергает руку, пытаясь высвободиться. Я поскальзываюсь и выбрасываю обе руки вперед, чтобы не упасть, но при этом по-прежнему держу Уильяма, и в результате он летит наземь. Пятой точкой приземляется в грязь на самой кромке озера, а ноги проламывают тонкий ледок и проваливаются в ледяную воду.

— Ох, черт, — злюсь я. — Черт, черт, черт…

Я поднимаю Уильяма.

— Ты в порядке? Прости, пожалуйста.

— Ты бросила меня в озеро! Ты бросила меня в озеро!

— Неправда.

— Правда. Я уже второй раз из-за тебя упал. Сначала на катке, а теперь ты бросила меня в озеро. Я снова промок, и джинсы у меня все грязные. Мама страшно разозлится, Эмилия. Она тебя просто убьет.

— Это случайность, Уильям. Я поскользнулась. И мне очень жаль.

— Я хочу домой, — ноет он. — Ненавижу это озеро. Здесь холодно. Ненавижу парк.

— Хорошо, только успокойся. Мы сейчас поедем домой.

Уильям даже не смотрит, когда мы минуем памятник Дюку Эллингтону. Я пытаюсь привлечь его внимание к девяти обнаженным кариатидам, изображающим муз.

— Смотри, — говорю я, — Сэр Дюк стоит рядом со своим роялем. Он даже не играет.

Уильям бредет рядом со мной и даже не поднимает голову.

— Высота памятника — семь метров пятьдесят сантиметров, — отчаянно продолжаю я.

Уильям молчит.

— Сэр Дюк — это прозвище, которое придумал Стиви Уандер. Наверное, он был единственным, кто так его называл. Ты ведь знаешь, кто такой Стиви Уандер?

Я пытаюсь изобразить Стиви Уандера, мотая головой и барабаня по воображаемым фортепианным клавишам. Правда, единственная песня, которую я помню, — это «Черное и белое».

Уильям не то шипит, не то ворчит, как рассерженный кот. Я замолкаю и смотрю на этот жуткий памятник. Колонны заканчиваются у муз между ног и выглядят как гигантские фаллосы. Неужели бедный Дюк Эллингтон заслужил такой уродливый мемориал?

Разумеется, мы не можем поймать такси, и вскоре я взбешена не меньше Уильяма. Поверить не могу, что мальчик снова вымок из-за меня. Поверить не могу, что забыла зонтик. Все повторилось. Наконец, когда мы промокли насквозь, так, что волосы прилипли к голове, я останавливаю «левое» такси. Уильям артачится, но я заталкиваю его на заднее сиденье. Плечевых ремней безопасности там нет, но в салоне чисто и сухо.

— Угол Центрального парка и Восемьдесят первой, — говорю я.

Мы молчим, а потом я оборачиваюсь к Уильяму:

— Уильям, наверное, это тоже должно стать нашим секретом.

— Ни за что, — отвечает он.

Мы заходим в вестибюль и натыкаемся на Джека. Он болтает о бейсболе с новым консьержем.

— Иногда, мистер Вульф, я слегка завидую американским фанатам. Неохота это признавать, но…

— Ты меня просто убиваешь, Родриго.

— Говорю это только вам…

Джек качает головой:

— Честное слово, ты пал в моих глазах.

— Папа! — кричит Уильям. Он протягивает руки, но это не столько желание обняться, сколько жалоба.

— Привет, Уилл. Что с тобой? Ты весь в грязи.