Олатунджи Бабалалу, который прислушивается к разговору, разуверяет меня:

— Общеобразовательные школы бывают просто прекрасными. Я сам учился в общеобразовательной школе в Мбоси…

От ответа меня избавляют громкие шаги на лестнице, ведущей в подвал. Появляется Леннон, красный и потный.

— Эмилия! — кричит он. — Спуститесь, пожалуйста!

— Что случилось? Уильям в порядке? — Я бегу к дверям, едва не налетев на стол и чуть не сбив с ног женщину в ярко-зеленом сари.

Я прыгаю через две ступеньки за раз, Леннон торопится следом. Внизу, в подвале, который сестра превратила в игровую комнату — с круглыми подушками, уродливым ковром персикового цвета и древним магнитофоном (но, разумеется, без телевизора, видеоигр и всего остального, что способно повредить неиспорченный детский разум) — я вижу десятка полтора детей, столпившихся под плакатом с надписью FELIZ CUMPLEAÑOS, EMMA[9].

— Где он? — кричу я. — Где Уильям?

Моя племянница, которая мусолит кончик ярко-рыжей косички, указывает на кушетку.

— Он прячется под диваном.

Я хватаю кушетку за один конец и приподнимаю, полагая, что сдвинуть эту штуку мне удастся лишь нечеловеческим усилием, но штуковина оказывается такой легкой, что летит на середину комнаты, прямо к детям. Они вопят и бросаются врассыпную.

Уильям лежит на полу, свернувшись клубочком, накрыв голову руками. Я сразу понимаю, что случилось. Это очевидно. Запах просто ужасающий.

— О нет… Уильям, ты обкакался?

Он съеживается еще больше.

— Мы играли в салки, — встревает Леннон. Он стоит рядом со мной и пытается не дышать носом, отчего его голос звучит как во время простуды. — По-моему, он просто боится двигаться. Это случилось внезапно — только что с ним было все в порядке, а потом он… ну… сделал это.

Я опускаюсь на колени рядом с Уильямом и, старательно удерживая подступившую тошноту, осторожно протягиваю руку.

— Уильям? Уильям! Ты в порядке?

Он сдавленно стонет.

— Уильям… Почему ты просто не сказал Леннону, что тебе нужно в туалет?

Он начинает рыдать, и я понимаю, что не следовало это говорить. Но я растерялась. Я понятия не имею, как вести себя в подобной ситуации, как быть с унижением Уильяма.

— Уильям, давай пойдем и переоденемся, хорошо? Да, милый?

— Уходи!

Я наклоняюсь, чтобы поднять его, но тут же останавливаюсь, не решаясь прикоснуться к штанам, по которым расплывается темное зловонное пятно.

— Оставь меня! — кричит он. — Я хочу маму! Позовите маму!

Конечно, он хочет Каролину. Она знает, что делать. Она говорит на его языке, ей не нужно притворяться. Мои педагогические способности, которых едва хватает, когда все в порядке, безнадежно подводят меня, когда Уильям унижен и страдает. Ему нужна мать, и подделка не годится.

— Твоей мамы здесь нет, детка, — шепчу я.

— Папа!..

— Папа ненадолго вышел. За «Рисовым чудом».

О Господи! Я понимаю, что это моя вина. Мороженое. Из-за мороженого у мальчика случился ужасающий приступ диареи.

— Я здесь, Уильям. Я здесь. Я тебе помогу. Я могу тебе помочь.

— Я тебя не хочу! Ты не моя мама! Я хочу маму! Хочу маму! — Он вырывается, дрыгает ногами, лягается изо всех сил и попадает мне в живот. Охнув и согнувшись от боли, я падаю на колени.

— Уильям, пожалуйста, — прошу я. — Милый, пойдем со мной. Ты накакал в штаны, и нужно тебя переодеть.

— Ненавижу тебя! — визжит Уильям. — Ненавижу!

— Дай-ка я, — негромко произносит Элисон.

Я даже не заметила ее, но теперь понимаю, что она, видимо, спустилась в подвал следом за мной и наблюдала за происходящим вместе с остальными гостями. Элисон отодвигает меня в сторону, склоняется к Уильяму, гладит его по голове и что-то шепчет на ухо. Сначала он мотает головой и продолжает плакать, но через пару минут начинает успокаиваться. Наконец, прерывисто дыша, распрямляется и встает. Элисон подает ему руку, и они медленно выходят из-за кушетки. Уильям старательно смотрит в сторону и прижимается к Элисон, когда они поднимаются по лестнице. Я иду за ними по пятам.

Когда мы оказываемся наверху, Элисон оборачивается ко мне:

— Я его быстро вымою, а ты лучше останься здесь. Мы сейчас вернемся.

— Не стоит, — отвечаю я. — Я сама могу все сделать.

— Нет! — Уильям прижимается к моей сестре. — Не хочу Эмилию. Хочу тебя.

— Я справлюсь, — уверяет Элисон и направляет Уильяма к лестнице, ведущей на второй этаж. — Эмилия, пожалуйста, займись тортом. Свечки в ящике стола рядом с плитой.

Поднимаясь по лестнице, она смотрит на меня и беззвучно, одними губами, произносит: «Не беспокойся». Легко ей говорить.

Остальные гости вернулись к светской беседе, хотя есть нечто неловкое в том, что они теперь не обращают на меня внимания. Одна из женщин сочувственно улыбается, но остальные прячут глаза.

Пока я занимаюсь свечками — девять по числу лет и еще одну авансом — возвращаются Джек и Бен. Я собираюсь с духом, чтобы рассказать о случившемся, и тут же слышу, как он бежит на второй этаж. Конечно, очень дурно было мечтать о том, чтобы избежать рассказа об унижении Уильяма, но мне действительно становится легче при этой мысли.

Я выношу украшенный торт из столовой и ставлю в центре стола. Через несколько минут Элисон спускается, неся свернутую одежду Уильяма.

— Я это заберу, — бормочу я.

— Давай, положу в пакет.

Я иду за ней на кухню. Она кладет одежду в полиэтиленовый пакет и завязывает его узлом, а потом моет руки.

— С ним все в порядке?

— Да. Просто испугался. У него понос. Он страшно смутился, и вдобавок дети над ним посмеялись. Эмма непременно напишет ему длинное письмо с извинениями.

— Вовсе не обязательно.

— Конечно, напишет.

Я раскачиваю пакет на пальце.

— Это моя вина. У него непереносимость лактозы, а я заставила его есть мороженое.

— Зачем?

— Я сомневалась, что у него настоящая аллергия. Думала, это выдумки Каролины. Ну же. Скажи, что я ужасный человек.

Элисон нетерпеливо вздыхает.

— Ты вовсе не так плоха, Эмилия. Ты инфантильная и эгоцентричная, но вовсе не такая уж плохая.

— Спасибо, сестренка.

— Что? Ты хотела, чтобы я соврала?

— Нет. Ты права. — Я морщусь. Запах пробивается даже сквозь пакет. — Уильям меня ненавидит.

— Нет.

— Он сказал, что ненавидит.

— Нет. Он еще ребенок, ему грустно, и он сконфужен. Вот и все. Дети в его возрасте не испытывают ненависти. Это взрослая эмоция.

— Да. Я знаю, что ты права.

Нет, Элисон ошибается. Кажется, она недооценивает Уильяма. Он способен испытывать все взрослые эмоции, включая ненависть.

— Идем, — Элисон подталкивает меня к двери. — Пора резать торт.

Когда мы пересекаем Бруклинский мост, голос Уильяма нарушает тишину в машине:

— Ненавижу Бруклин.

Это первые слова, которые он произнес после того, как вышел из ванной вместе с Джеком. Под пальто на нем надеты белая футболка и комбинезон Эммы, закатанный на лодыжках.

Мы молчим.

— Я вижу, где были башни-близнецы, — говорит он.

— Хорошо, — отвечает Джек.

— Эмме девять лет, — продолжает Уильям. — Она почти в два раза старше меня. Дважды пять — это десять. Девять — это на один меньше десяти.

— Правильно.

— Но она даже не умеет читать.

— Перестань, Уилл, — говорит Джек. — Ты расстроен, но это не повод говорить об Эмме гадости.

— Мне всего пять, а я уже читаю серьезные книжки.

— Уильям! Я сказал, хватит.

— Она глупая. Эмма глупая девочка.

— Уильям!

— Она не глупая, — вмешиваюсь я. — Просто у нее проблемы с чтением.

— А какая разница? — спрашивает он.

Джек гладит его по щеке.

— Помолчи, Уилл.

Когда мы приезжаем домой, я обнаруживаю сообщение от Саймона. Поскольку вчера вечером я их подвела, он предлагает пойти в кино сегодня. Я немедленно перезваниваю и принимаю предложение. Мне нестерпима мысль провести остаток дня в обществе Уильяма. Джеку я говорю, что, разумеется, ему нужно побыть наедине с сыном. Стараюсь не показывать, как меня радует его согласие.