— Это могла быть идеальная комбинация для брака. У нас есть пословица, которая гласит: противоположности сходятся, — заметил я.

— У нас тоже так говорят. В самом деле, вначале это была удачная комбинация. После окончания университета, поженившись, они перебрались в Краснодар, где и началась его политическая карьера. Постепенно, не спеша, не прошло и десяти лет, как он оказался на вершине местной власти, стал человеком номер один в крайкоме партии. У него было все: красивая жена, двое прекрасных детей, удобная квартира, комфортабельная дача, автомобили с водителями, довольно много денег, не считая всех подарков, подношений и привилегий, о которых он не просил, но которые получал в силу своего положения. В том провинциальном городе, в том отдаленном южном крае его чтили, побаивались и уважали как маленького царька. Деревенский паренек, выходец из крестьянской семьи, своего добился. Если бы он этим удовлетворился, мог бы оставаться в Краснодаре до конца своих дней.

— Но он не удовлетворился…

— Он стремился к большему. И она тоже хотела большего. Но погоня за все более высоким положением изменила отношения между ними. Дома, с глазу на глаз, она говорила о его должности Первого секретаря Краснодарского крайкома как о чем-то весьма жалком и незначительном. Ты, уверяла она, стоишь куда больше, чем любой руководитель области или края. Но трудности в восхождении к власти были огромны: зависть, интриги, подсиживание, недоверие, идеологические судилища, необходимость неизменно представлять официальную точку зрения в бурный и сложный переходный период между Сталиным и Хрущевым. Безжалостная, жестокая борьба, настолько безжалостная, какой только может быть борьба между коммунистами в нашей стране. И чем больше возрастали трудности, тем острее ощущал он необходимость излить кому-нибудь душу. Но с кем он мог поговорить, с кем? В университете у него был друг, приехавший на учебу в Москву из Чехословакии, естественно тоже коммунист, но несколько иного толка, особенно по сравнению с большинством тогдашних членов партии. Они с этим чехом были схожи. Вели друг с другом доверительные беседы насчет всего того загнивания системы, которое происходило у них на глазах. Но впоследствии, когда он сделал карьеру в КПСС, он прервал с чехословацким приятелем всякие отношения. Вот так, разом, без всяких объяснений. Иначе он рисковал скомпрометировать себя симпатиями к «пражской весне», к Дубчеку. Понимаете?

— Мне кажется вполне нормальным, что у советских руководителей, если они пекутся о своей карьере, могут быть опасения такого рода.

— Да, конечно, но разве можно так жить? А кроме этого студента-чеха, у него никого не было, это был его единственный друг. Вы никогда не задавали себе вопроса, почему за все эти годы гласности и перестройки не появился ни один его старый знакомый, который рассказал бы о нем какие-нибудь подробности? О том, каким он был раньше? Советские и иностранные журналисты рыскали повсюду, приезжали даже в его родную деревню под Краснодаром, расспрашивали его бывших школьных соучеников, бывших учителей, коллег по партийной работе, и все впустую — не обнаружилось совершенно ничего интересного… Цензура тут ни при чем. Единственная причина — его одиночество. Свое восхождение к власти он совершал в одиночестве. И даже когда это восхождение завершилось, когда он достиг самой вершины, он остался одинок, не хотел иметь рядом «соратников», «учеников», «продолжателей», не откровенничал даже с ближайшими сотрудниками, с которыми проработал много лет. Он никому не доверял.

— Даже жене?

— Совершенно ясно, что она бы никогда его не предала. Но если бы он стал делиться с ней своими страхами, обнаружил слабости, то мог бы ее разочаровать. Она считала его железным человеком, твердым, как кремень, живым воплощением социалистических принципов. Поэтому даже дома ему приходилось играть свою роль до конца. Он с детства мечтал стать актером. Лицедейство у него в крови. И судьба заставила его актерствовать всю жизнь.

— Может, он не актерствовал. Может, он на самом деле такой. Есть великие люди, сильные личности, которые…

— Да вы не можете себе даже представить, какому давлению он подвергался. Он испытывал ужасающие стрессы, невероятное внутреннее напряжение. Нет, он нуждался в помощи, испытывал эту необходимость все сильнее, впадал в отчаяние, не зная, к кому обратиться…

— И что же?

— Тут он встретил меня. И с того дня на протяжении двадцати лет мы с ним больше не расставались. Со мной он мог выговориться, мог излить душу. Может быть, потому, что я младше его, может быть, потому, что была его землячкой или просто потому, что у меня другой характер, чем у его жены. Как бы то ни было, я оказалась подходящим человеком и появилась в подходящий момент. Думаю, что без меня он бы не справился. Разумеется, ему никогда и в голову не приходило оставить жену. Она была матерью его детей, и он еще ее любил. Кроме того, развод с ней явился бы громким скандалом. На это он не мог пойти.

— Но разве у вас, Наташа, не было желания не делить его ни с кем? Неужели не ревновали?

— Я любила его. Мне было достаточно хотя бы изредка его видеть. Знать, что он беседует по душам только со мной. Мне никогда не хотелось иметь детей, иметь собственную семью, может быть, поэтому мой брак так скоро распался. Муж мой был так же молод, как я, витал в облаках. В Президенте же я видела уверенного в себе мужчину, практичного, по-отцовски заботливого, также и из-за разницы в возрасте. Я чувствовала себя защищенной. А ему нравилось меня опекать. Его жена не нуждается в защите, в опеке, она такая сильная женщина…

— Что он рассказывал о своей жене?

— Она всегда была образцовой женой и матерью. Иногда ей в голову приходили настолько удачные мысли, что он их использовал в своих политических баталиях. Но ему действовали на нервы ее тон, манера держаться, как у немки-гувернантки, как у учительницы или профессорши на кафедре. Она вечно готова поучать. Разъяснять тоном человека, который знает все на свете лучше других. Он ей не мешал, не протестовал. За сорок лет семейной жизни они ни разу не поссорились. Но если не спорить, не ругаться, то разве друг друга узнаешь? Мы же с ним, наоборот, ссорились. Иногда случалось, что он мне говорил: хватит, не хочу тебя больше видеть. Но каждый раз возвращался.

— Но как вам удавалось так долго хранить в тайне ваши отношения? Жизнь политических лидеров проходит на глазах у всех…

— Да, верно. Видите ли, именно поэтому мораль Коммунистической партии допускает существование случайных любовниц. У человека могут быть определенные запросы, но они должны оставаться чисто сексуальными. Так у Брежнева, уже на старости лет, была добрая сотня любовниц, потом он потерял голову из-за своей медсестры, и ему никто не мешал. В КГБ существует специальный отдел, занимающийся поиском девушек для партийного руководства: красивых, здоровых девушек, которых премируют, оплачивают или шантажируют (это решается в каждом случае отдельно), тем самым добиваясь их молчания. Вы, наверно, этого не знали, не так ли? Президент мне рассказывал, что этот секретный отдел КГБ начал работать после смерти Берии. В числе хрущевских реформ было также запрещение похищать девушек — похищать, чтоб уложить к себе в постель на один час, на целый день или на неделю, а потом прогнать, угрожая, что если они скажут кому-нибудь хоть словечко о том, что с ними произошло, то им не сносить головы. Или же отправлять их на тот свет сразу же, чтобы не рисковать, как, говорят, и поступал Берия. Такое не должно больше дозволяться никому, заявил Хрущев, даже главе служб государственной безопасности. Но всегда существовало табу, нарушать которое Партия не позволяла: заводить постоянную любовницу. Любовницу, которая практически становится как бы второй женой. Заниматься сексом коммунисту позволялось, при условии, что об этом никто не узнает. Но любовь — назовем ее незаконной, тайной — это смертный грех. Можно любить Ленина, Партию, Родину, работу, семью, в том числе и жену. Но любить другую женщину — нет, никогда. Это строжайше запрещалось. Это могло подать дурной пример. Заставить думать, что существуют какие-то сложные чувства, страсти, что в жизни не только два цвета — белый или черный. Если кто-то хочет сменить жену, для этого есть развод. Но Партия не позволила бы даже собственному руководителю иметь жену и одновременно другую женщину. Разве у человека могут быть две жены? Что это еще за гарем, как у арабского султана? Это не для коммунистов. Понимаете? Президент пошел на самый большой, какой только возможно, риск — завести и в течение двадцати лет скрывать эту связь.