…Плывут тени зверей и замирают на каменных сводах.

«Идем же, идем!..»

«…Муж мой, я приду!..»

– …Муж мой, очнись! Что с тобой? Тебе плохо? Ата в страхе уже не шепчет – говорит и трясет его, едва не плача.

– Нет-нет… Голова что-то… Переел. (Чуть было не сказал: «устал»!)

– Ох, как ты меня пугаешь иногда! – прошептала Ата, склоняясь к нему на грудь.

(Нужно сказать. И кажется, теперь он готов.)

– Ата! Послушай… Нам нужно уходить. Совсем. Ее тело напряглось и замерло.

– Как же так? Ведь… Почему? Куда?

– Их колдун говорил со мной сегодня. Веление Духов. Мне здесь не место. Я никогда не стану сыном Сизой Горлицы, – так он сказал.

Ни слова в ответ. Дрогнуло сердце: на миг ему показалось – не слышно даже ее дыхания. Потом – ровное, бесцветное:

– Куда же мы пойдем? И когда?

– Завтра поутру. Когда охотники уйдут на Обряды. Пойдем на юг, а потом…

(Да, на юг. Север для него закрыт.)

– На юг? – В шепоте Аты чувствуется откровенный страх. – Но там же степняки! Они нас убьют.

(Да. За это время и он много чего наслышался о тех, кто кочует по степям, в низовьях Хайгры и Кушты, у края Великой Воды. Злые колдуны и свирепые воины, они не щадят никого… Но что делать, если южная тропа – воля Духов?)

– Такова воля Духов. Не бойся, они нас оберегут.

Тишина.

– Ата, мне нужно идти к себе. Я еще должен собраться. Подготовься и ты. На рассвете. Ровное, бесцветное:

– Хорошо.

– Ата, ты готова?

Аймик слегка поеживался от утренней прохлады. День, впрочем, обещал быть жарким. Он почти не спал: прислушивался, когда уйдут мужчины. Перед самым рассветом все они должны быть на месте бойни, чтобы, едва появятся кончики рогов Небесного Оленя, начать Обряд Благодарения и Очищения. Прощаться нельзя. Прощальные слова передадут Малута и Айюга. Сборы были недолгими: ничего лишнего. Ате, конечно, помогут женщины…

– Ата!

Она неслышно появилась во входе – и Аймик оцепенел. Босая, простоволосая, в неподпоясанной рубахе…

– Муж мой, я не могу разделить твою тропу.

Чуть подрагивают припухшие губы. Глаза сухие, но под ними темные круги, и веки покраснели; видно, плакала всю ночь… Из глубины жилища доносятся приглушенные женские голоса… Уговорили.

С трудом выдавилось:

– Как же так? Ведь мы…

Голос сорвался, и фраза осталась неоконченной. И Ата торопливо начала оправдываться:

– Я же тебе говорила… Я же не одна! Ну как я пойду теперь невесть куда…

(Вот оно что. «Не одна!» Все-таки Хайюрр… Конечно! Разве могло быть иначе? И сам давно бы мог заметить, только не хотел…)

Она лепетала что-то совсем ненужное, что-то о Хайюрре, который, конечно же, все устроит, как и обещал, что Аймик может остаться, что ему лучше остаться…

Он прервал эту бессмыслицу:

– Я пошел.

И она замолчала на полуслове и прошептала:

– Ну что ж…

Потом, пошарив, протянула ему доверху набитый заплечник:

– Возьми. Еда.

Он молча кивнул и, пристроив мешок на спине, повернулся, чтобы уходить.

– Аймик!

Он замер. Сзади, уже спокойно:

– Я провожу тебя до тропы. Можно? Он вновь кивнул, не говоря ни слова.

Они шли через стойбище детей Сизой Горлицы – рядом, но не вместе, – чувствуя на себе взгляды женщин и подростков… Хорошо еще, никто не выполз наружу…

У жилища колдуна Аймик остановился, сорвал с шеи мужской амулет и молча кинул его ко входу.

…Вот и тропа. Та самая, по которой они пришли сюда. Втроем.

– Скажи Хайюрру, скажи остальным: Аймик никому не хочет зла. Колдун сказал: «Такова воля Духов!» Аймик уходит, чтобы исполнить их волю.

– Скажу.

– Прощай. Теперь это твой дом, твоя родня. Будь счастлива.

– Прощай. Да хранят тебя твои Духи.

Он внимательно посмотрел в ее лицо, стараясь запомнить эти серые лучистые глаза, эти мягкие губы, и, не обняв на прощание, даже не коснувшись ее дрогнувшей руки, повернулся и пошел вниз по тропе.

Не оглядываясь.

Уходя – уходи.

Ата смотрела вслед покинувшему ее мужу, изо всех сил сдерживая слезы. Сейчас он скроется за поворотом, а потом вновь появится, и его уменьшающуюся фигурку можно будет видеть вон до тех кустов, где тропа нырнет в речную долину, и даже там… как соринка…

Нет! Если она заплачет сейчас, то ничего не увидит из-за слез. Потом…

И она смотрела и смотрела, пока не исчезла даже крошечная соринка, словно слезами вымытая, смотрела, а руки поглаживали живот…

Аймик не обернулся. Ни разу.

К концу лета после своего ухода от детей Сизой Горлицы Аймик встретился в южных степях с теми, кого охотники на мамонтов всегда считали злыми колдунами и безжалостными убийцами.

Покинув стойбище детей Сизой Горлицы, он спустился к реке, где общинники держали наготове несколько небольших плотов и отдельные бревна. Был еще кожаный челнок, старый, но добротный, невесть когда и как попавший к охотникам на мамонтов. Аймик хотел спустить на воду один из плотиков и плыть на нем вниз по течению, но в последний момент опомнился: негоже брать не свое у тех, с кем жил бок о бок. Ограничился тем, что переправился на другой берег и устроил плот в прибрежных кустах, найти его – невелика задача. Сам же почему-то свернул на восток. Где-то там, говорил Хайюрр, протекает Кушта…

Он дошел до Кушты, всячески избегая людей, обходя стороной их стойбища и тропы. Он связал себе плот – кожаными ремнями и прутьями. И поплыл, стараясь держаться в тени, не обращая внимания на редкие оклики то с одного, то с другого берега. Погони не было, но два или три раза в воду тюкались дротики. После этого Аймик стал еще осторожнее. Людей избегал он вовсе не потому, что боялся за свою жизнь. Просто одна только мысль о том, что придется с кем-то говорить, вызывала тоску и отвращение. Еда? Она ему не нужна; еще не вышел запас; а опустеет мешок или свежатины захочется, так с ним Разящий и два копья… Впрочем, ест он мало. Кров? Он не нуждается в крове, а настанет время – как-нибудь перезимует. Преданный людьми, избранный Духами… что ж, он доберется рано или поздно до тех, кто его избрал. Доберется и скажет: «Вот он я, Аймик! Чет же может помочь вам простой охотник? Для чего вы, бессмертные и всесильные, разрушили жизнь смертного и слабого?!» И не все ли равно, каков будет ответ, какова кара…

Так он и плыл, не зная, как далеко до устья этой реки, не ведая, там ли конец его пути. Старался держаться близ берега, порой направлял плот длинной жердью, порой просто лежал лицом вниз, прикрыв глаза, вдыхая живой запах воды… Долгое время он не был даже уверен, по той ли реке, что прозвана Куштой, скользит его плот, знал лишь, что плывет на юг. А это – главное. И лишь увидев однажды над собой ширококрылую птицу, казавшуюся почему-то не белой, а черной, лишь услышав ее крик, убедился окончательно: да, это она, Кушта, что прозвана здешними охотниками на мамонтов не толькоКормилицей, но еще вдобавок и Черной Лебедъю.

Аймик понимал: рано или поздно, а с людьми все же придется встретиться. И желал лишь одного: чтобы это случилось как можно позднее (Пусть следующей весной. А лучше – летом.) И чтобы это были не дети Сизой Горлицы.

Неизбежное случилось раньше, чем надеялся Аймик. Как обычно, он лежал на плоту ничком и дремал, готовый мгновенно проснуться при малейшем изменении того, что происходит вокруг. Солнце, уже совсем холодное, осеннее, все же нагрело спину, а снизу веяло уже не прохладой – настоящим холодом. Ветра не было, и плот мерно покачивался, влекомый течением, раз за разом взбулькивала вода… Но вот покачивание как-то изменилось, и Аймик открыл глаза.

Впереди справа, уже совсем недалеко, в Кушту впадала какая-то другая река, а там, на косе, стояли люди и, прикрыв ладонями глаза, смотрели на плот и на Аймика. В руках – копья, но никто не делал угрожающих жестов, никто не хватался за металку.