…Существо опрокинулось на землю, а черный блестящий клюв птицы все бил и бил туда, где в глубине глазниц горели красные огоньки. Существо издало пронзительный визг – так верещит смертельно раненный длинноухий. Только этот визг был во много раз сильнее – он впился в голову Аймика как дротик, раскалывая ее на куски. И от этой нестерпимой боли он потерял сознание.
…Он вздрогнул, очнулся и понял, что лежит укрытый одеялом на том самом месте, куда лег накануне. Рядом с сыном… (Дангор?)
Сын, свернувшись лисенком, спокойно спит, и дыхание его ровное. И копья на прежнем месте.
(Сон! Хвала Великим, это была только Мара. Но почему…)
Аймик только сейчас понял, что все переменилось. Птичий крик смолк… Отступила давящая тяжесть… Те, другие, бесследно исчезли. И Дад… Аймик рывком вскочил на ноги.
Ночь уже вошла в свои права, и Небесная Охотница вознеслась над вершиной холма, заливая Мир мягким светом. А на ее фоне, там, на холме, возвышалась неподвижная высокая фигура, от плеч до ног закутанная то ли в плащ, то ли в балахон. Лица не видно, только две белые крестообразные полосы. Великий Ворон!
– Конечно. И с тобой тоже.
– Ох, ну и сон же мне привиделся!.. Кто это?
Дангор испуганно уставился на незнакомца.
– Это тот, кого мы искали. Великий Ворон. Он прогнал тех, других. Забудь и о них, и о своем сне.
9
– Хей-е, Аймик! Явился-таки наконец? Возьмешь в жены или как?
Дрогнуло сердце! Почудилось на миг: все как прежде… Голос-то тот же самый. Нет! То, что появилось…
Согбенная, расплывшаяся, еле передвигающаяся… (Великие Духи!Даона же слепая…)
– Что, Аймик? Небось нехороша? Не то что ты, да?
(Смеется! Великие Духи, как она еще может смеяться?)
И вот она уже совсем рядом, и шутки кончились.
– Аймик! Дай-ка я тебя разгляжу!
К лицу тянутся худые, дряблые руки…
– Элана!..
– Тихо, тихо! Не бойся, глаз не выцарапаю… Да, ты все еще красив. Не то что я.
(«Красив? О чем ты, Элана?»)
Аймик не часто мог видеть свое лицо. О том, что стареет, конечно, знал – равно как и то понимал, что старость не красит. Но судить об этом мог только по своему самочувствию (а последние дни он стариком себя не ощущал). Ну еще по рукам и ногам отчасти (а они все еще крепки. И кожа не столь уж дряблая). Нет, конечно, он помнил, как изменилась Мада за те годы, что он провел в плену у лошадников. И у Инельги… Но ведь не так ужасно. Да еще вдобавок этот молодой голос…
А слепая старуха продолжала насмешничать:
– И с чем же ты пришел, сбежавший от нас Избранный?
Аймик прокашлялся и едва вымолвил каким-то хриплым, совсем стариковским голосом:
– Вот… Сына привел.
– О! Сына?
Повинуясь знаку отца, Дангор, хотя и зажмурившись, покорно подставил лицо этим ужасным, скрюченным, трясущимся рукам…
– Вижу, вижу! – засмеялась старуха. – Хорош сын, хорош! Только небось в отца пошел? Девчонок боится?
– Вот уж не знаю! – засмеялся и Аймик.
(Первый ужас уже отступал; теперь его переполняла грусть. Не только о прежней Элане. О несбывшемся – тоже.)
– Он у меня, по правде сказать, девчонок-то ине видел.
– Вот оно как!.. Здесь девиц много – хватит на его долю… Если ты и впрямь к нам его привел.
– Да. Если дети Ворона усыновят моего сына, как когда-то хотели усыновить меня, – он останется здесь навсегда. Сыном Ворона.
– …А жены ему лучше моей правнучки не найти, – подхватила Элана и невидяще махнула рукой в сторону, откуда послышался грохот камней.
Аймик посмотрел в ту сторону – и остолбенел: на них смотрела и улыбалась… прежняя Элана. Юная, та самая, что когда-то в незапамятные времена прочила себя в жены Аймику-чужаку… Судя по всему, она обкладывает край своего жилища каменными плитками и сейчас только что высыпала очередную их порцию из подола длинной замшевой юбки, расписанной красными узорами. По случаю последних теплых дней – босиком и обнажена по пояс. Грудь такая же высокая, манящая… Аймик невольно переводил взгляд с одной Эланы на другую, словно вопрошая себя самого: кто же из них настоящая Элана?
– Что, признал наконец-то? – дребезжаще смеялась старуха. – Вижу: признал!
А девушка без смущения разглядывала молодого чужака, красного, как узоры на ее юбке, упорно высматривающего что-то у себя под ногами.
10
Расставались поздней весной. Люди Ворона вставали на обычную бизонью тропу, Вестника ожидал его последний путь, а Великий Ворон… его тропы от людей скрыты.
Провожали двое: Тейк, один из тех, кто водит людей Ворона по бизоньим тропам (Кайта уже давно нет в этом Мире. Старик ушел еще раньше), и Дард, молодой сын Ворона. Перерожденный. Бывший когда-то в прежней жизни безродным Дангором.
Женщин здесь нет; это мужское дело. Даже Элга, невеста Дарда, осталась в стойбище. Их свадьба будет только осенью; у степняков с этим строго. Но… она уже разделила постель с перерожденным, и по всему видно: очень этому рада. Что ж, ее право… Жаль, прабабушка уже не побывает на их свадьбе; зимой ушла по Тропе Мертвых…
Ноги еще мокры от росы, но скоро Небесный Олень выпьет ее всю и побежит дальше, к вершине Лазурных полей.
Сказаны слова благодарения, сказаны слова прощания – пора расходиться. Но Великий Ворон поднял правую руку:
– Дард! Меня теперь долго не будет с вами. Выслушай и запомни.
Сделав робкие полшага вперед, Дард весь словно подался навстречу черным глазам, сделавшимся вдруг огромными, затмившими весь остальной мир… Откуда-то налетевший ветер холодил его голое лицо, приподнимал длинные, распущенные по плечам волосы, загибал назад перья на родовой шапочке сыновей Ворона.
– Ты теперь не безродный; у тебя есть братья и сестры. И жена будет, и дети. Помни же…
(Небо набухло грозной синевой; казалось, голос Великого Ворона гремел прямо оттуда.)
– …Враг не оставит тебя в покое. Он злобен, коварен и могуч. И лжив. Тебя же, ускользнувшего от изначального Посвящения Тьме, Враг ненавидит особенно люто. И будет стремиться отомстить. Не только одному тебе, но и тем, кто принял тебя в свой Род. (Где они? В этом ли Мире?)
– …Но теперь ты можешь одолеть Врага. Ты сам. Только ты сам. Не забывай же никогда: ВРАГЛЖИВ! Особенно тогда, когда то, что он нашептывает, похоже на правду…
(Небо стало прежним – мирным утренним небом хорошего дня на переломе весны к лету. Они вновь были в знакомом Мире, и последние слова Великого Ворона звучали как обычная человеческая речь.)
– Дард, сын Ворона! Жизнь твоя будет долгой и счастливой… Если ты выстоишь! А чтобы не забывал, прими от Вестника, чья кровь течет и в твоих жилах, памятный дар.
Отец… (Нет! Вестник.)
…протянул обеими руками что-то длинное и тонкое, завернутое в кусок кроваво окрашенной кожи.
Дард осторожно развернул сверток. В его ладонях лежала сломанная стрела…
(Та самая, сразившая Дада. И спасшая его самого.) …и материнское костяное лощило. Любимое. («Его мне отец сделал в подарок, на свадьбу. Видишь, какая резьба на рукояти! Красиво?» «Да-а. А это что такое?» «Это я».)
Дард припал лицом к отцовской груди:
– Я не забуду… Ни за что не забуду!
Великий Ворон и Вестник прощались на склоне холма.
– Прощай. Мне туда. – Великий Ворон махнул рукой… (Крылом?)
…указывая на блещущую в солнечных лучах вершину. – А тебе туда. Вниз и дальше на север. Навести детей Сизой Горлицы.
«И о них ведь знает! — думал Аймик, провожая взглядом высокую фигуру, уже скрывающуюся за гребнем холма. – Откуда?»
Перед тем как скрыться по другую сторону холма, Великий Ворон обернулся и сказал:
