У Пруткова подражательный момент только во внешней картине: море и небо в грозу, да в размере коротких строф. А пародия начинается уже с эпиграфа: «Посвящено сослуживцу моему по министерству финансов г. Бенедиктову». Как будто все правильно. Прутков — директор Пробирной Палатки, а та относится к Министерству финансов. Но улыбка в том, насколько неуместно в посвящении лирическому поэту напоминать о его финансовой службе. А дальше пародируется всё: «сюжет» (от бури разыгравшейся к буре угомонившейся), «накал страстей», сумрачный колорит прототипа, причем его абстрактный пафос повсюду снижается конкретным реализмом пародии, начиная от точного указания места действия: Балтика между Петербургом и Кронштадтом, вплоть до такой блестящей во всех отношениях детали, как Архимедов винт плывущего парохода. Так «подражает» Козьма Прутков. «Чиновник: Есть нужные бумаги к докладу. Поэт: Вы дайте мне лесу! Дремучего лесу!» (В. Г. Бенедиктов). Карикатура Н. А. Степанова. 1857 г. Чуть позже он еще раз обратится к этой теме, логично заключив, что если кто приплыл в Кронштадт, то не век же ему там оставаться, надо бы и в Питер вернуться. ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ КРОНШТАДТА Еду я на пароходе, Пароходе винтовом; Тихо, тихо все в природе, Тихо, тихо все кругом. И, поверхность разрезая Темно-синей массы вод, Мерно крыльями махая, Быстро мчится пароход. Солнце знойно, солнце ярко; Море смирно, море спит; Пар, густою черной аркой, К небу чистому бежит… На носу опять стою я, И стою я, как утес, Песни солнцу в честь пою я, И пою я не без слез! С крыльев [209] влага золотая Льется шумно, как каскад, Брызги, в воду упадая, Образуют водопад, — И кладут подчас далеко Много по морю следов И премного и премного Струек, змеек и кругов. Ах! не так ли в этой жизни, В этой юдоли забот, В этом море, в этой призме Наших суетных хлопот Мы — питомцы вдохновенья —, Мещем в свет свой громкий стих И кладем в одно мгновенье След во всех сердцах людских?! Так я думал, с парохода Быстро на берег сходя; И пошел среди народа, Смело в очи всем глядя. «Ударным», поразившим воображение современников, стало стихотворение Бенедиктова «Кудри». Оно и в самом деле написано искусно, даже виртуозно, на одном дыхании. Способность долго удерживать в поле зрения выбранную тему, сосредоточиваться на ней, не отвлекаясь ни на что постороннее, говорит и о культуре мышления, и о художественном вкусе, и о богатстве фантазии. Можно не сомневаться в том, что фантазия художника тем богаче, чем она сосредоточеннее на одном единственном предмете его интереса. Это — фантазия, устремленная вглубь, а не та, что «растекается мыслью по древу», рассеянно переключая внимание с пятого на десятое. Многие ли поэты XXI века могут в пятидесяти пяти строках романтически, а не ернически воспеть, например, девичьи кудри? Пожалуй, нет. Эта способность утрачена. Другое дело, что Козьма Прутков чутко уловил в пафосе Бенедиктова чрезмерность и красивость, чуждые гармонии и красоте. По-видимому, именно это и побудило Козьму скользнуть мысленным взором чуть ниже, чтобы навсегда соединить бенедиктовские «Кудри» со своей пародией «Шея».
Владимир Бенедиктов КУДРИ Кудри девы — чародейки, Кудри — блеск и аромат. Кудри — кольца, струйки, змейки, Кудри — шелковый каскад! Вейтесь, лейтесь, сыпьтесь дружно, Пышно, искристо, жемчужно! Вам не надобен алмаз: Ваш извив неуловимый Блещет краше без прикрас, Без перловой диадемы, Только роза — цвет любви. Роза — нежности эмблема — Красит роскошью эдема Ваши мягкие струи. Помню прелесть пирной ночи: Живо помню я, как вы, Задремав, чрез ясны очи Ниспадали с головы. В ароматной сфере бала, При пылающих свечах, Пышно тень от вас дрожала На груди и на плечах; Ручка нежная бросала Вас небрежно за ушко, Грудь у юношей пылала И металась высоко. Мы, смущенные, смотрели — Сердце взорами неслось. Ум тускнел, уста немели, А в очах сверкал вопрос. (Кто ж владелец будет полный Этой россыпи златой? Кто-то будет эти волны Черпать жадною рукой? Кто из нас, друзья-страдальцы, Будет амбру их впивать, Навивать их шелк на пальцы, Поцелуем припекать, Мять и спутывать любовью И во тьме по изголовью Беззаветно рассыпать?) Кудри, кудри золотые, Кудри пышные, густые — Юной прелести венец! Вами юноши пленялись, И мольбы их выражались Стуком пламенных сердец, Но снедаемые взглядом И доступны лишь ему, Вы ручным бесценным кладом Недалися никому: Появились, порезвились — И, как в море вод хрусталь, Ваши волны укатились В неизведанную даль! [210] Козьма Прутков ШЕЯ Моему сослуживцу г. Бенедиктову[211] Шея девы — наслажденье; Шея — снег, змея, нарцисс; Шея — ввысь порой стремленье; Шея — склон порою вниз. Шея — лебедь, шея — пава, Шея — нежный стебелек; Шея — радость, гордость, слава; Шея — мрамора кусок!.. Кто тебя, драгая шея, Мощной дланью обоймет? Кто тебя, дыханьем грея, Поцелуем пропечет? Кто тебя, крутая выя, До косы от самых плеч, В дни июля огневые Будет с зоркостью беречь: Чтоб от солнца, в зной палящий, Не покрыл тебя загар; Чтоб поверхностью блестящей Не пленился злой комар; Чтоб черна от черной пыли Ты не сделалась сама; Чтоб тебя не иссушили Грусть, и ветры, и зима?! вернуться Необразованному читателю родительски объясню, что крыльями называются в пароходе лопасти колеса или двигательного винта. (Прим. К. Пруткова.) вернуться Бенедиктов В. Г. Стихотворения. М., 1991. С. 58. вернуться В Полном собрании сочинений 1884 года издано с подзаголовком: «Посвящается поэту-сослуживцу, г-ну Бенедиктову». |
