Второй парадокс государственного бытия — некая «обратная реакция» — состоит в том, что всегда находятся силы, которые воспринимают смягчение политического режима не как свидетельство духовного роста, а исключительно как слабость власти, якобы вынужденной идти на уступки. Эти силы пользуются расширением свободы не в созидательном, а, наоборот, в разрушительном смысле.

Возникшие в России радикальные группы использовали в борьбе с императором те самые способы, которые так прижились в современном нам мире. За императором устроили самую настоящую охоту. На него был совершен ряд покушений, и в конечном счете 1 марта 1881 года Александр пал жертвой революционного террора.

Более полувека русской истории связано с именами Николая I и его сына Александра II. Это время наполнено массой исторических событий: мятежей и войн, имитаций реформаторской деятельности и подлинными преобразованиями, утеснениями гражданских свобод и небывалым их расширением. Однако если сравнить между собой «сухой остаток» двух царствований, то все-таки в памяти потомков Николай Павлович остался как Царь-охранитель, поддерживавший status quo в России и в Европе, тогда как Александру Николаевичу судьба отвела роль Царя-освободителя, даровавшего свободу крепостным крестьянам и открывшего путь для развития страны.

Это главные итоги их жизней.

Вот насколько строг и серьезен тот исторический фон, на котором развивались похождения Козьмы Пруткова. В одной из своих ипостасей (государственного чиновника) он имел прямое отношение к официальной России — к России Высочайших манифестов, реформ и указов; казенных учреждений и служебных иерархий; генеральских квартир и орденов за любоначалие и беспорочную службу; к России Петербурга.

Но в жизни — даже самой регламентированной — всегда есть место шалости. И другой своей ипостасью (литератора) он самым непосредственным образом пародировал первую ипостась (чиновника), поскольку вместо поэта как «вольного сына эфира» являл собой благонамеренного сочинителя, ставившего самому себе в пример господ булгариных и федоровых — известных литераторов и одновременно самоотверженных тружеников Третьего отделения. Иначе говоря, Козьма Прутков занял своеобразную позицию — лакейски прислуживая власти, он в то же самое время над нею потешается.

Юмористическая ниша, созданная Неёловым, Мятлевым и другими, не могла пустовать долго. Однако из всех смельчаков, которые отважатся ее заполнить, именно Козьма Прутков, при всей своей симпатии к прижизненной бронзе и мраморным бюстам, окажется самым пластичным, самым естественным и живым. Но до этого нам предстоит еще «дочитаться», обратившись к детству и юности его опекунов — тех, кто создаст выразительный образ пиита, закинувшего за плечо вольно льющиеся складки широкой альмавивы.

Как бы ни довлела над нами «злоба дневи», как бы ни складывались внешние обстоятельства, какими бы неблагоприятными ни были небесные знамения, каких бы земных или космических катаклизмов ни ожидали встревоженные народы, но, по счастью, у каждого человека есть свой внутренний мир, своя тихая гавань, именуемая понятием частная жизнь. Правда, случается, что и в этой гавани штормит, и здесь вскипают страсти — да еще какие! — и все-таки это переживания частной жизни, далекой от терзаний внешнего мира. Именно в ней — в жизни персональной, заповедной — происходят главные события личного со-бытия: любови, свадьбы… здесь рождаются дети… отсюда уходят в иные миры…

Между двумя сторонами жизни — официальной и личной — сплошь и рядом возникают необходимые и неизбежные компромиссы. Один из них — институт опеки.

По В. И. Далю, опека — «надзор, установленный законом, над лицом, имуществом его, в известных случаях: по малолетству владельца, по несостоятельности его, по безрассудству, сумасшествию…»[75]. Так личная жизнь опекаемого становится общественной заботой его опекунов. Что касается Козьмы Пруткова, то в такой опеке он вовсе не нуждался, будучи и взрослым, и состоятельным, и вполне в своем уме. Опека, учиненная над ним его доброхотами, носила характер фигуральный, иносказательный. Это была творческая опека опытных литераторов над новичком, делающим первые шаги на литературной ниве. Но поскольку опекуны создали новичка как автора-персонажа, то прежде, чем говорить о нем, остановимся на них, ведь описание их жизни составляет неотъемлемую часть жизнеописания самого Козьмы Петровича.

Литературных опекунов было четверо. Все они находились в тесном родстве друг с другом: три родных брата и один двоюродный. Все были имениты, родовиты, все в той или иной мере наделены творческим даром. Родные братья носили благородную фамилию Жемчужниковых, двоюродный скромно именовался: граф Толстой. С них мы и начнем наше жизнеописание Козьмы Пруткова.

Древний дворянский род Жемчужниковых внесен в родовую книгу Орловской и Калужской губерний. Известно, что в 1616 году в Вятке служил воеводою Василий Терентьевич (Богданович) Жемчужников. Его потомки исполняли должности стольников (смотрителей за царским столом) и стряпчих (некогда хранителей царской утвари, позже ходоков по судебным делам, следивших за правильным течением дел).

По материнской линии род Жемчужниковых и Толстого восходит к бравому казаку Григорию Розуму, проживавшему в начале XVIII века на Украине (тогда на, а не в, как теперь), на хуторе Лемеши близ дороги из Чернигова в Киев. У Григория и его жены Наталии было два сына — Алексей и Кирила. Старший, Алексей, выучился грамоте у местного дьячка, пел в церкви, был очень хорош собой и обладал красивым голосом. Однажды во время богослужения в церковь случайно зашел полковник Вишневский, проезжавший в Петербург из Венгрии, где он закупал вино для царского двора. Голос Алексея и он сам так понравились Вишневскому, что тот взял певчего с собой в столицу. Это решило судьбу казака. Его заметила цесаревна Елизавета Петровна. Алексей стал ее сердечным другом, был возведен в дворянское достоинство и получил должность гофинтенданта — «снабженца» двора.

По-видимому, новый гофинтендант так успешно «снабжал» царевну всем необходимым для придворной и частной жизни, что, став императрицей, Елизавета венчалась с Алексеем под Москвой в церкви села Перова, подарив ему и это село, и многие другие земли (между прочим, Петровско-Разумовское — теперь часть Москвы). Так украинский казак-хуторянин вошел в роль супруга русской царицы. Тут же была выдумана легенда о древности рода Разумовских, прямым наследником которых являлся якобы Алексей Григорьевич. Мистификация удалась. Во всяком случае, император Священной Римской империи Карл VI пожаловал казаку титул графа Римской империи.

Описывая характер царицы и образ жизни, сложившийся при дворе, историк семейства Разумовских А. А. Васильчиков отмечал: «Елизавета Петровна была полным олицетворением русской помещицы прошлых времен. Ленивая, прихотливая, не имевшая определенных часов ни для сна, ни для еды, ни для одевания, ненавидевшая всякое серьезное занятие, то излишне фамильярная, то за безделицу сердившаяся и бранившая царедворцев самыми неизбранными словами, вечно окруженная барскими барынями, приживалками, рассказчицами, она любила толки и в слушании их проводила большую часть дня. Никогда доселе не представлялось такого разгула для всех мелких доносов, наушничества, пронырства и каверз… Немедля по воцарении Елизаветы образовались партии, только и думавшие о том, как бы одна другую низвергнуть. Вражда их забавляла государыню…»[76]

Алексей же Григорьевич как будто интригами не занимался, а более заботился о культурной жизни двора: завел итальянскую оперу, оркестр бандуристов, украинский хор. Младшего брата Кирилу Алексей отправил учиться за границу — во Францию и Германию, напутствовав его очень патриотично, дабы отроку не вздумалось, пленившись европейскими дивами, отвлечься от занятий точными науками или, чего доброго, задержаться в Европах лишку. В Берлине Кирила Разумовский брал уроки у знаменитого математика Леонарда Эйлера, а по возвращении в Россию восемнадцатилетним юношей был назначен президентом Императорской академии наук (своя, то есть братова, рука — владыка). Вскоре Кирилу избрали гетманом запорожского войска, и он получил в собственность город Почеп с уездом и другие местности. Ломоносов, как член академии, приветствовал своего юного патрона пышной одой от лица музы поэзии Каллиопы: