«Повесть временных лет» сообщает, что печенежский князь Куря взял себе отрубленную голову князя, «сделал чашу из черепа, оковав его; и пили из него (печенеги. – А. К.). Свенельд же пришел в Киев к Ярополку». «История» Льва Диакона содержит сообщение, аналогичное летописному: печенеги «перебили почти всех росов, убили вместе с прочими Сфендослава, так что лишь немногие из огромного войска росов вернулись невредимыми в родные места»^{564}. Судьба черепа князя заинтересовала летописца не случайно. В некоторых поздних летописях – Ермолинской (вторая половина XV века), летописных сводах 1497 и 1518 годов – не только сообщается, что печенеги сделали золотую чашу из черепа князя, но и приводится надпись на ней: «Чужих ища, своя погуби»^{565}. Львовская летопись (XVI век) еще больше «удлиняет» эту надпись: «Чужих паче силы жалая, и своя си погуби за премногую его несытость»^{566}. В Тверском летописном сборнике XVI века соответствующее место утрачено (вырезаны два листа), но в другой летописи, сходной с Тверской, к фразе «чужих ища, своя погуби» добавлен комментарий: «…и есть чаша сия и доныне хранима в казне князей Печенезских, пиаху же из нее князи со княгинею в чертозех, егда поимаются, глаголющее сице: каков был сии человек, его же лоб (череп. – А. К.) есть, таков буди и родившее от нас. Тако же и прочии вой его лби изоковаше сребром и держаху у себя, пиящю з них»^{567}. Как видим, какой-то поздний книжник решил, что не только череп Святослава, но и черепа всех его воинов-героев печенеги разобрали на сувениры. Но к чему все эти книжные игры с черепами? Фольклорист Р. С. Липец, разбирая указанный эпизод, отметила имеющееся в нем противоречие. В летописях сообщается, что «из черепа Святослава печенежский князь вместе с княгиней пили перед соитием, чтобы зачатый ребенок получил свойства хотя поверженного, но могучего и славного врага». Здесь, «в воинских обычаях и военной магии», слились воедино стремление «подчеркнуть свою победу, воспользоваться посмертно свойствами врага и почитание его храбрости». При этом, «так как ценилась голова именно храбрых воинов, то есть обладающих наиболее нужным в воинской среде качеством, нередко и пить из такой чаши давали только „хорошим воинам“»^{568}. А потому надпись, которую придумали поздние летописцы, здесь явно лишняя: «Везде эти надписи делаются с целью поношения. В летописном сказании надпись на чаше также носит отпечаток жестокой иронии и мало гармонирует с магическим использованием чаши Курей, как сакрального и благодательного сосуда»^{569}. Впрочем, даже и без унизительной надписи летописная история гибели Святослава выглядит как событие закономерное и неизбежное – расплата за грехи князя. Ведь оценка, данная Святославу летописцами, в целом отрицательная. В походах князя книжники видели лишь разорение, ущерб земле и людям. Не случайно летописец особо подчеркивал, что Святослав совершал подвиги с помощью одной своей дружины, а не во главе объединенных сил всех подвластных Руси племен, как его предшественники и преемники. Основная масса русов оказывается непричастной к далеким предприятиям князя. А после отказа князя креститься все последующие его поступки – лишь очередные шаги, которые приближают Святослава к расплате. Язычник, ругавший христиан и грубивший своей святой матери, «лютый муж», променявший Русь на чужую землю и находивший упоение в войнах, сребролюбец, рискующий своей жизнью ради приобретенного богатства, просто не мог закончить свои дни иначе^{570}. И потому каждое новое поколение летописцев, переписывая в свой свод «Повесть временных лет», старалось еще раз уколоть Святослава. В результате и появлялись «надписи на черепах», процитированные выше.

На этом можно было бы и закончить, если бы не последний вопрос, возникающий при чтении летописной статьи о гибели Святослава на днепровских порогах. Каким образом сумел спастись Свенельд? М. М. Щербатов считал, что Свенельд «спасся в нещастном бою, бывшем в порогах, и пришел уведомить Ярополка о смерти его отца»^{571}. Это положение находит подтверждение в словах Льва Диакона о том, что «немногие» русы все же вернулись домой. Конечно, если бы Свенельд погиб рядом со своим князем, это более соответствовало бы дружинному идеалу его времени. Но он, видно, решил иначе. Более неприглядную картину поведения воеводы рисует Устюжский летописный свод (составленный в первой четверти XVI века), в котором прямо говорится, что Свенельд «убежа з бою»^{572}. Однако выразительность даже этой информации меркнет в сравнении с выводами, сделанными историками из слов В. Н. Татищева, сообщившего в своей «Истории Российской», со ссылкой на загадочную Иоакимовскую летопись, что Святослав «вся воя отпусти полем ко Киеву, а сам не со многими иде в лодиах»^{573}. Поскольку Свенельд остался жив, из слов историка XVIII века следовало, что русское войско, собираясь домой, еще в Болгарии разделилось на две части, из которых одна пошла посуху с осторожным воеводой, который это предлагал сделать и самому князю, а другая, меньшая, со Святославом отправилась в ладьях к Днепру. Б. А. Рыбаков даже писал, что Свенельд бросил своего князя, изменил ему и т. д.^{574} Действительно, получается, что Свенельд отправился в Киев вовсе не для того, чтобы привести Святославу помощь. Для этого не нужно было уводить у Святослава большинство воев. Разбираясь в отношениях князя и воеводы, не стоит забывать, что Свенельд входил в ближайшее окружение Ольги и имел собственную дружину. В Болгарии он, вероятно, сохранял, как и большинство предводителей русского воинства, независимость от князя. Не случайно «Повесть временных лет» называет Свенельда воеводой отца Святослава, но не самого князя. Поражение в войне могло привести к развалу балканской армии русов, и до того не представлявшей из себя единого целого^{575}. Свенельд в этих условиях освобождался от любых обязательств в отношении Святослава. Большая часть русов, оставив потерявшего их поддержку Святослава зимовать в Белобережье, действительно могла направиться во главе с воеводой в Киев.

В общем, поведение Свенельда объяснить можно. Видимо, перед «Рюриковичами» воевода не особенно благоговел. В 40-х годах X века он был как-то причастен к гибели Игоря, а после смерти Святослава, в 70-х годах X века, – к гибели Олега Святославича. Гораздо менее понятно отношение к происходящему Ярополка Святославича. Если Свенельд бежал с поля боя, бросив тело Святослава на поругание, то Ярополк ни в коем случае не должен был брать его к себе на службу. Если Свенельд увел от Святослава большую часть армии, оставив последнего голодать в Белобережье, то Ярополк, при первой возможности, должен был схватить Свенельда. Если же Свенельд был послан в Киев за помощью, то непонятно, почему Ярополк ее не отправил. Любопытно, что у молодого киевского князя был свой воевода Блуд, а Свенельд, судя по рассказу летописи, продолжал возглавлять дружину, приведенную им в Киев, сохраняя самостоятельность.

Можно, конечно, предположить, что Ярополк просто не успел помочь отцу или дела его после ухода Святослава на Дунай были в таком расстройстве, что и сил-то помочь у него не было. Однако еще С. М. Соловьев высказал иное предположение, обратив «внимание на характер и положение Святослава, как они выставлены в предании. Святослав завоевал Болгарию и остался там жить; вызванный оттуда вестью об опасности своего семейства нехотя поехал в Русь; здесь едва дождался смерти матери, отдал волости сыновьям и отправился навсегда в Болгарию, свою страну. Но теперь он принужден снова ее оставить и возвратиться в Русь, от которой уже отрекся, где уже княжили его сыновья; в каком отношении он находился к ним, особенно к старшему Ярополку, сидевшему в Киеве? Во всяком случае ему необходимо было лишить последнего данной ему власти и занять его место; притом, как должны были смотреть на него киевляне, которые и прежде упрекали его за то, что он отрекся от Руси? Теперь он потерял ту страну, для которой пренебрег Русью, и пришел беглецом в родную землю. Естественно, что такое положение должно было быть для Святослава нестерпимо; не удивительно, что ему не хотелось возвратиться в Киев, и он остался зимовать в Белобережье, послав Свенельда степью в Русь, чтоб тот привел ему оттуда побольше дружины, с которой можно было бы снова выступить против болгар и греков, что он именно и обещал сделать перед отъездом из Болгарии. Но Свенельд волею или неволею мешкал на Руси…»^{576}. Если отставить предположение о желании Святослава вновь начать войну в Болгарии как маловероятное, в остальном с Соловьевым можно, кажется, согласиться – Святослава в Киеве никто не ждал. Более того, он всем только мешал. А вот убийство отца печенегами вовсе не помешало установлению Ярополком хороших отношений с ними вскоре после (а может быть, и до?) расправы со Святославом на днепровских порогах. Недаром в ходе последовавшей вскоре борьбы Ярополка и Владимира Святославичей приближенные советовали Ярополку бежать к печенегам и собрать там армию. Ряд авторов, считая Ярополка и Свенельда причастными к гибели Святослава, пытались выяснить причины их поступка. Л. Н. Гумилев усмотрел в этом происшествии происки киевских христиан, возглавляемых Ярополком и Свенельдом и не желавших возвращения в Киев язычника Святослава «с озверелой солдатней»^{577}. И. Я. Фроянов признает основным мотивом поведения молодого князя и старика-воеводы не религиозный, а политический интерес. Они сознательно обрекли Святослава на гибель, боясь потерять власть^{578}.