События развивались нелегко. Здесь, в центре выступа, как и на правом фланге, сопротивление гитлеровцев было жестким. Однако пехотинцев хорошо поддерживал артиллерийский полк Асатурова, командиры стрелковых частей грамотно использовали и собственную артиллерию. В результате к 18 часам они достигли: 282-й полк майора К.С. Монахова — безымянной высоты в одном километре юго-восточнее Выдрина, 315-й стрелковый полк под командование нового командира М.П. Бояринцева — высот западнее и восточнее Клемятина, 32-й полк майора Шитова находился в километре от юго-восточной окраины Клемятина, то есть немецкий гарнизон в деревне Клемятино был охвачен с трех сторон, но не сдавался, стойко защищая свои позиции. А командарм требовал продвижения вперед. Поэтому штаб дивизии в оперативной сводке дал следующее пояснение: «Причины медленного продвижения — малочисленность подразделений и большая ширина фронта» (ЦАМО РФ. Ф. 1087.Оп. 1. Д. 8. Л. 29).

Бой продолжался. В 18 часов связной доставил Утвенко записку: «Лично руковожу боем. Бросил на Клемятино последний резерв с задачей захвата. Надеюсь ночевать в Клемятине. КП-315 М. Бояринцев» (ЦАМО РФ. Ф. 1087. Оп. 1. Д. 5. Л. 63).

Задача эта оказалась непосильной малочисленному 315-му полку. Ночью вошел в Клемятино 32-й полк Шитова, а Бояринцев остановился перед хутором Клемятин.

282-й полк овладел Выдрином. Досталась эта деревенька ему тоже нелегко. Бой за нее врезался в память и будущему маршалу победы Жукову, и Утвенко с Даниловичем, и, пожалуй, многим другим, дожившим до завершения войны.

А было это так.

Полк под командованием майора Монахова, как и на других участках фронта опергруппы, оказался под сильным минометно-артиллерийским и пулеметным огнем. Бойцы залегли. Достичь хотя бы первой траншеи обороны противника и сразиться с ним врукопашную было невозможно. А Утвенко, ссылаясь на приказ командования, требовал продвигаться вперед. Наконец подразделения полка Монахова с криком «Ура!» ворвались во вражескую траншею; тут уже перевес оказался на стороне русских, немцы действительно начали драпать. Выдрино было освобождено. Но не тут-то было. Гитлеровцы с двух сторон опять открыли артиллерийский огонь. Монахов запросил у Утвенко артиллерийской поддержки. Утвенко обратился к своим артиллерийским полкам. Но, будто с неба свалился, на КП дивизии появился, как написал в своих воспоминаниях Данилович, молодой капитан, имевший широкую лопатообразную русскую бороду без единой седины в ней. Представившись, он сказал, что имеет задачу произвести по обороне противника залп из реактивных установок. При согласовании целей и времени залпа капитан попросил около двухсот человек на оцепление его огневых позиций и прикрытие, мотивируя свою просьбу совершенной секретностью вверенного ему оружия.

Комдив Утвенко и начальник штаба Данилович предложили капитану подавить позиции противника между деревнями Клемятино и Выдрино. Было условлено, что сначала подразделения дивизии произведут артиллерийско-минометный налет по позициям неприятеля своими силами, а через десять минут по окончании их работ дадут залп реактивные установки. Командование знало, что уже неделю действует в армии дивизион реактивных минометов, но на своем участке еще их не видело и не слышало.

Оказалось, правда, что батарея капитана к этому дивизиону не относится, но встреча комдива и капитана была скрашена тем, что они оказались знакомыми еще по Воронежу. Бородатый капитан был не кто иной, как теперь широко известный командир первой батареи реактивных установок Иван Андреевич Флеров.

Батарея Флерова совершила марш из района деревни Пнево, что на на Днепре, под Ельню, и по приказу Жукова оказалась на позициях 19-й дивизии. Залп ее прогремел далеко за полночь, что и позволило полкам дивизии прочно закрепиться в Клемятине и Выдрине.

Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях» (т. 2, с. 114) по поводу боев за Выдрино пишет:

«При атаке одного из рубежей на подступах к Ельне наш стрелковый полк (номера его, к сожалению, не помню) овладел д. Выдрино, где находился опорный пункт врага. Соседи несколько отстали, и поэтому ближайшая к деревне местность на флангах атакующего полка не была полностью очищена от противника. Это немедленно сказалось на положении полка. Воспользовавшись создавшейся ситуацией, неприятель сосредоточил весь огонь минометов из соседних опорных пунктов по деревне. Наступление задержалось.

Однако командир полка не растерялся. Он связался с поддерживающей артиллерией и поставил перед ней задачу — подавить опорные пункты немцев, мешающие его части двигаться вперед. Только после того, как эта задача была выполнена, полк смог продолжить наступление».

Запомнившийся Жукову командир был майор К.С. Монахов, которому через двадцать дней он доверил 106-ю дивизию.

Жарко было и на позициях 120-й дивизии генерал-майора Петрова. По сути дела, это соединение не прекращало боев во время подготовки к общему наступлению. За последнюю неделю в итоге ожесточенных боев оно заняло несколько населенных пунктов, отбросило врага и нанесло ему тяжелые потери. Фашисты произвели ответный удар, предприняли две атаки, но они были отбиты с огромными потерями для противника.

Этот день был четвертым днем упорных боев за высоту Н., то есть за один из холмов бугристой смоленской земли. В этих боях, как писала армейская газета, «особую отвагу и бесстрашие, полное презрение к смерти проявило подразделение старшего лейтенанта Нигрова. Батарея старшего лейтенанта Родионова заставила замолчать многие огневые точки противника и подняла на воздух его блиндажи».

Однако нового продвижения вперед у Петрова пока что не было, как не было его и в остальных дивизиях, наступавших в центре выступа и на левом фланге. Это очень огорчало Жукова. Вечером он разочарованный уехал от Ракутина в 43-ю армию, в район Рославля, где могли быть еще большие огорчения.

Гудериан в своих послевоенных воспоминаниях пишет: «К 8 августа уже можно было подвести некоторые итоги боев за Рославль, которые сначала казались нам чрезвычайно радостными и значительными». Радость эта подогревалась возможностью использовать район Рославля для осуществления главной мечты немецкого танкового бога — наступления на Москву. Он уже понял, что из Ельни ему не прорваться в желанном направлении.

Да и как было не понять, если от ударов ракутинской опергруппы застонали гитлеровские вояки. Знал и Ракутин об этом стоне по документам, обнаруженным у пленных и убитых немцев. Вот, например, какие признания прочитали советские командиры в письме посыльного 3-го батальона 321-го пехотного полка Эриха Бона от 8 августа: «За последние дни я ругался больше, чем до этого в течение одного года. Представь себе: маршировать до потери сознания, до поздней ночи, потом стоять на посту или сидеть в окопах, к тому же в дождь, а утром снова в путь. От злости я бросил свой велосипед в лесу. Однажды я должен был ползти 30 минут по картофельному полю и волочить за собой велосипед. Но слава Богу, мне удалось выйти» (ЦАМО РФ. Ф. 219. Оп. 690. Д. 130. Л. 151).

В следующий раз, надо полагать, ему не удалось добраться к своим. Но стон солдат, да и командиров, — еще не победа над ними. Ракутин, мобилизуя своих подчиненных на выполнение приказа 012, понимал это. Нужны были новые усилия.

Похвальный отзыв Жукова о действиях командира полка в бою за деревню Выдрино был приятен и командарму Ракутину, и члену Военного совета Иванову, и начальнику политотдела Абрамову. Их реакция на похвалу была незамедлительной: широко показать в газете опыт боев 19-й дивизии. Абрамов тотчас приказал редактору Ильину срочно командировать туда корреспондента.

И вот политрук Василий Величко в редакционном броневике трясется по фронтовой дороге, держа путь в штаб комдива майора Утвенко, который располагался в районе Покровских хуторов. В полночь был на месте. Майор Утвенко со своими штабистами занимался подведением итогов минувшего дня и определением задач полков и их подразделений в новом бою.