Мода на «курение табаку» в середине века распространилась даже среди женщин. Казалось бы, совсем недавно их нежное обоняние не переносило этого ужасного запаха. В самом конце XIX века курили папиросы, сигары, «крученки», а вот трубки почти вышли из употребления. Продавали папиросы под названиями «Царские», «Сенаторские», «Баронские», «Княжеские», «Заря», «Бабочка», «Константинопольские», «Роза», «Небывалые», «Успех», «Золотая марка» и др. В коробки с папиросами вкладывался листочек с предсказаниями или стихами. Папиросы носили в алюминиевых, никелевых, черепаховых, кожаных, серебряных и золотых портсигарах; чем состоятельнее человек, чем тоньше его вкус, тем изящнее оказывался его портсигар. Некоторые из портсигаров, изготовленные руками мастеров известных фирм, такой, как, скажем, К. Фаберже, являлись произведениями ювелирного искусства. Украшенные вензелями своих владельцев, их гербами или еще чем-либо по вкусу владельца портсигары отделывались крупными драгоценными камнями.

Многие курили папиросы, вставляя их в элегантные мундштуки, которые делали из стекла, янтаря, пеньки, дерева или тростника. Когда подходили на улице к неизвестному человеку и просили у него закурить, то приподнимали шляпу и говорили: «Позвольте закурить». Воспользовавшись любезностью незнакомца, опять приподнимали шляпу, легко кланялись, на что в ответ получали вежливый взаимный поклон.

Наш рассказ об украшениях, конечно, далеко не полный, можно было бы вспомнить о той роли, которую они играли в жизни своих владельцев, о тех хлопотах, что доставляли они, о том, как ювелиры состоятельных людей следили за их чистотой и переделывали по новой моде устаревшие изделия, и еще об очень многом. Мы же коснулись лишь некоторых новостей в моде на ювелирные изделия, чтобы представить заботы модников по выбору и смене драгоценностей.

Изменения, которые произошли в конце XVIII века в дамском платье, повлияли и на макияж Вы еще не забыли нашу героиню, что вместе с маменькой отправлялась на свой первый бал? Юной красавице ни к чему румяна да белила. В светлой тоге, с белокурым пучком волос на ветреной головке, с намеренно выбившимися завитыми локонами, с нежной, не тронутой косметикой кожей, она казалась ожившей богиней.

Матушке новый наряд не шел. Фигура грузновата, ткань платья не для ее возраста — уж очень прозрачна, низкий пучок ей и в молодости не шел, а нарумяненное лицо напоминало деревенских баб да девиц, раскрасневшихся от работы в поле. Расстроилась до слез. На помощь пришла дочка: «Ах, что вы, маменька, право! Кто же сейчас румянится!»

Она проворно распорядилась принести воды. После того как матушка умылась, слегка набелилась и лишь коснулась губ неяркой помадой, молоденькая «богиня» улыбнулась: «Вот теперь вы бесподобны!»

Старшей так не казалось, но спорить с дочкой не хотелось. Туалет менять не будешь, и с модой не поспоришь.

Яркая косметика у молодого поколения щеголих была не в чести. Новые туалеты не соответствовали старинной манере краситься. Прошло увлечение на одежды из тяжелого бархата и парчи, на бесчисленное количество бантиков и пышные веера, а с ними и на высоченные пудреные прически, на яркий румянец и кокетливые мушки. И большую роль сыграла не только мода на одежду, но и мода на новых героев художественной литературы.

В конце века в литературе господствовало сентиментальное направление, зародившееся в Европе и Америке во второй половине XVIII века. Оно было представлено творчеством Жан Жака Руссо, а в России Николаем Михайловичем Карамзиным. Сентиментализм объявлял чувство, а не разум господином человеческой природы, влияющим на поведение и поступки человека. Вслед за сентиментализмом в литературу ворвалось романтическое направление. В Европе его представляли Э. Т. Новалис, А. Гофман, В. Скотт, Дж. Байрон и другие, а в России одним из создателей этого направления стал Василий Андреевич Жуковский. В дальнейшем наиболее ярко романтизм проявился в произведениях М. Ю. Лермонтова и Ф. И. Тютчева.

Русские дамы конца века стали завзятыми читательницами, чего нельзя было сказать об их бабушках и прабабушках. Увлеченные героинями романтических произведений, любовными томлениями и переживаниями, модницы стремились подражать их чувствам, настроению и внешнему облику. Бледность и томность пришли на смену оживленным лицам. Да и вообще модной становилась женщина бледная и печальная — «знак глубины сердечных чувств». Ведь еще Овидий писал, что всякий влюбленный должен быть бледен. Бледность — признак любви.

Румяные щеки пристало иметь крестьянке, «благородная женщина должна убегать такого недостатка: сухощавость, бледность, томность — вот ее достоинства…» — с сарказмом замечал журнал «Зритель» в августе 1792 года. В. А. Жуковский в «Алине и Альсиме» скажет, что хоть и «мила для взора живость цвета, / знак юных дней; / но бледный цвет, тоски примета, / еще милей».

Вообще яркие искусственные, да и природные румяна оказались в почете лишь у провинциалок и купчих, которых уже давно обвиняли в полном отсутствии и вкуса, и меры. Столичные щеголихи свысока взирали на румяные лица красавиц «внутренних губерний» и называли их свежесть дурной манерой.

Однако подобная мода оспаривалась немолодыми дамами с увядающей кожей, для которых косметика являлась необходимостью, и теми, кто был критически настроен по отношению к женщинам с бледными лицами. Уже в начале XIX века многие вернулись к румянам. Молоденькая Марта Вильмот отдавала предпочтение собственному природному румянцу, она писала, что многие дамы красились довольно ярко: «Естественный румянец я предпочитаю румянам, особенно если ими пользоваться на манер московских дам». Ее очень удивила внешность одной знатной молоденькой грузинки: «Тонкие черты юной княгини говорили о природной красоте, но она сильно красилась (по обычаю своей страны), под слоем румян совершенно терялась прелесть ее прекрасного лица, и мы видели перед собою лишь неподвижную безжизненную маску».

Мода разделила дамское общество на тех, кто не пользовался румянами, и тех, кто не мог без них обойтись. Что делать, если кожа не так свежа?

Полемика вокруг румян развернулась на страницах журналов.

В 1806 году «Дамской журнал» опубликовал заметку «О румянах», составленную в форме диалога некой французской дамы и английского милорда. Дама защищала румяна, а ее собеседник всячески противился их употреблению. Договорились до того, что сравнили негодование женщин, которое могло быть вызвано запретом румян, с негодованием, вызванным в свое время распоряжением о бритье бород. «Возьмем, к примеру, Петра Великого. Когда он уничтожал стрельцов, никто ему не препятствовал; но лишь выдумал обрить русским бороды, недовольные тотчас возмутились… Со своей стороны, не ручаюсь за безопасность того, кто осмелился бы запретить модницам румяниться!» — заключила Нинона.

Немолодая женщина, увы, не может похвастаться красотой кожи: «… не век останешься в пятнадцатилетием возрасте… Мужчины приневоливают нас всегда казаться милыми, для того потребно помощью искусства разцвечать увядшие прелести…»

Умело наложенные румяна возвращают лицу и привлекательность, и живость. К тому же Нинона пользуется качественной косметикой: «Взгляните на мой туалет: он не для щегольства, а для сбережения здоровья. Белил совсем не употребляю; пудру держу без всякой примеси; моюсь свежею водою из реки, а не колоневою. Что касается до моих румян, так это, по уверению моего парфюмера, настоящая квинтэссенция растений».

Англичанин будто только и ждал этого суждения о компонентах и тут же обрушил все свое красноречие на эти самые составляющие: «Тебя обманывают, Нинона. Невозможно, по химии, разрушать растения на первые начала так, чтобы выходили из них румяна. Этот порошок всегда составляется из ядовитой мази, особливо когда продавцы, под видом улучшения, подпускают в него часть белил, сурика и других металлических приготовлений, как то висмут, свинцовую известь и прочее…»