«Я должна помнить, что эта женщина безумная. Мне не следует с ней спорить, надо позвать кого-нибудь на помощь». Корделия уронила коробку со свечами на деревянный пол. Звук эхом отозвался в комнате. Услышали ли ее? Леди Розамунд продолжала свою речь:

— Я пришла за Гвенлиам, она единственное, что у меня осталось от прошлого. Я воспитала ее и хочу забрать отсюда свою дочь, вы не имеете морального права быть с этим ребенком. Я следила за вами, я все знаю.

«Что она хочет этим сказать? Следила?» Обе женщины теперь дышали прерывисто, словно у них в горле застряло разбитое стекло.

— Вы ее не заслуживаете, Гвенлиам настоящая леди, несмотря на свое происхождение. Вы развращали молодых девушек, говоря с ними на запретные темы. Я видела вас с разными джентльменами. — Ее голос звучал, как звон колокола. — Вы, можно сказать, висели на них. А тот полисмен, которого я заметила рядом с вами, вел себя неприлично, и вы позволили ему это. Второй джентльмен вообще годится вам в отцы. Наверное, они ваши клиенты. Я знаю, что вы просили у Эллиса денег. Я помню, как он сказал вам… — Корделия услышала в ее голосе безумие, горечь и ненависть. — Он сказал, что наймет для вас комнаты и позволит детям видеться с вами. Шлюха! Он еще смел говорить о любви!

И вдруг леди Розамунд бросилась на Корделию. В ее руке сверкнул нож. В характере ее намерений не приходилось сомневаться — она была готова на любое преступление.

В страхе и ярости Корделия прыгнула на свою обидчицу: годы боли и унижения дали ей силы сопротивляться, и ее тоже словно охватило безумие. Корделия Престон и леди Розамунд Эллис сцепились, царапая друг другу лицо и борясь за обладание сверкающим ножом.

— Вы глупая идиотка! Да как вы смеете меня оскорблять! Я не шлюха. Моя жизнь рухнула из-за вашей ревности! — Огромные тени зловеще плясали на потолке. — Но я промолчала и спасла вас своим молчанием. Я видела все, что случилось в ту ночь на площади Блумсбери!

Корделия кричала во весь голос, словно никогда и не училась манерам леди, она дралась за свою жизнь, в ней проснулась дочь Кити и Хестер.

Дверь в спальню широко распахнулась. Рилли и Гвенлиам влетели в комнату, в ночных рубашках, со свечами в дрожащих руках. Они увидели двух женщин, сцепившихся в схватке. Гвенлиам закричала и ухватилась за леди Розамунд, пытаясь оттащить ее от матери. Рилли быстро подошла к Корделии, удерживая ее за руки, и тут к ним подоспела Регина с полным ночным горшком. Сразу же оценив ситуацию, она обрушила горшок на голову леди Розамунд. И наконец, к ним явилась миссис Спунс, с небрежно наброшенной на шею рубашкой, — она хотела повеселиться вместе со всеми.

Перед тем как леди Розамунд рухнула наземь, из ее рук выпал прекрасный кинжал.

Тени вдруг замерли, большие, неподвижные, все еще отражаясь на потолке. Кинжал, рукоятка которого была усыпана драгоценностями, лежал рядом, не замечаемый никем. Вначале они не поняли, почему не только леди Розамунд, но и Гвенлиам упала на пол спальни в Блумсбери, освещенной множеством свечей. Послышался скрип. Миссис Спунс опустилась на колени.

— Здравствуй, моя дорогая, — сказала она, когда серые глаза наконец открылись.

В Олд Бейли, где проходил суд над леди Розамунд Эллис, обвиняемой в убийстве своего мужа лорда Моргана Эллиса и в попытке убийства мисс Корделии Престон, которая много лет назад была его любовницей, в качестве свидетелей были вызваны не только Корделия и Рилли, но и Регина.

Регина с удовольствием приняла участие в разбирательстве, которое собрало столько зрителей. Она клялась, она кричала, она цитировала Библию. «Бог видит все!» — восклицала она. Или: «Я подниму глаза, и мне откроются холмы!» Она знала стилистику грошовых изданий и вдоволь накормила толпу подобными фразами, как будто читала очередной отрывок для миссис Спунс. Регина чувствовала себя героиней.

— Стояла темная-темная ночь, — драматично начала она. — Но перед этим, должна вам заметить, в моей душе уже поселилось беспокойство. Я взглянула в непроглядную тьму лондонской ночи и увидела фигуру, которая была похожа на привидение. Настоящий злой дух. Я ощутила тревогу и отправилась спать, но была готова к тому, чтобы поднять глаза и увидеть холмы.

Даже статус Корделии теперь претерпел изменения. В ходе этого судебного разбирательства (как догадались на дознании присяжные) стало совершенно очевидно, что она знала имя убийцы лорда Моргана Эллиса, но скрыла его. Конечно, о том, чтобы вернуть Корделии положение уважаемой леди, и речи не шло: она была актрисой, она говорила с молодыми девушками на непозволительные темы, однако теперь ее окружал ореол благородства: она имела возможность отомстить женщине благородного происхождения, отнявшей у нее любовь лорда, но не стала этого делать. Если бы Корделия объявила о своем уходе в монастырь и провела остаток дней, совершая только добрые дела, то, возможно, тогда она получила бы прощение, но, конечно, только после смерти.

Мистер Персиваль Танкс, коронер, и инспектор Артур Риверс из нового детективного департамента понимали, что им удалось избежать сурового выговора только по счастливой случайности. Судья вызвал их обоих в свой кабинет.

— Теперь я понимаю, почему присяжные в ходе дознания выражали столько недовольства.

Конечно же, он знал, что случилось, потому что видел, каких трудов стоило мистеру Танксу удержать деликатное равновесие в ходе следствия.

— Справедливость превыше всего.

— Но показания так и не были даны, — робко возразил мистер Танкс. — Показаний не было.

— И я могу это подтвердить, — мрачно заметил инспектор Риверс.

Каждый день Корделия и Рилли являлись в Олд Бейли в сопровождении бледной девушки, дочери потерпевшей, которую ударила ножом оглушенная ночным горшком леди Розамунд. Удар предназначался Корделии, однако поразил Гвенлиам, которая пыталась оттащить свою мачеху. Ее рука вовремя закрыла сердце. Люди, увидев бинты, быстро отворачивались, чтобы не встретиться взглядом с девушкой, не видеть ее раненой руки, ее запавших глаз. Казалось, что ничего больше не может произойти с ней, — все самое ужасное уже случилось в ее жизни. Шестнадцать лет, воспитана как леди, но осталась ни с чем.

Леди Розамунд Эллис привозили в зал из тюрьмы Ньюгейт, но она оставалась отрешенной и молчаливой. Все готовы были проявить к ней сочувствие, однако она дала ясно понять, что не нуждается в нем, ни разу даже не взглянув на женщин, обитательниц Элефанта. Она верила в то, что живет по другим правилам (и, в конце концов, разве коронер мистер Танкс не верил в то же самое?). Оказалось, что существовало два кинжала, и оба были настоящими произведениями искусства. Они достались леди Розамунд от ее дедушки, короля Георга III. За все время суда леди Розамунд заговорила лишь однажды, отказавшись во всех других случаях унижать себя публичными выступлениями перед простолюдинами. Она хотела вернуть свои кинжалы. «Они мои, — заявила она. — Они принадлежат только мне».

Ее величество королева Виктория лично следила за ходом дела: конечно, не могло быть и речи о смертной казни через повешение, потому что осужденную признали невменяемой. Она была не просто лишена рассудка, она была женщиной благородного происхождения. К таким людям применимы другие правила, и, кроме того, надо было учитывать, что обвиняемая была жестоко обманута своим лицемерным мужем. Люди бормотали себе под нос, что это настоящая трагедия, ужасная трагедия; многие выражали надежду на то, что мистер Чарлз Диккенс использует сюжет этой истории для одного из своих будущих творений.

В последний день судебного разбирательства вынесение приговора было отложено, чтобы аристократические умы немного пришли в себя, и Гвенлиам решила отправиться в тюрьму Ньюгейт. Корделия и Рилли были крайне возмущены.

— Я должна это сделать, — тихо вымолвила Гвенлиам.

Они молча прошествовали весь короткий путь от Олд Бейли до Ньюгейта, и вот перед ними показались тяжелые железные двери, охраняемые часовыми. Рука у Гвенлиам была все еще забинтована.