Это были не просто похороны. Здесь смешались все оттенки жизненной драмы: убийство, самоубийство и жестокость.

Похоронный кортеж начал свой медленный путь в Уэльс, к месту семейного склепа. Двое оставшихся детей по приказу леди Розамунд оказались в закрытом наглухо экипаже. Их сопровождал один из самых надежных слуг семейства Ланнефидов. Ему было строго приказано доставить детей в семейный особняк, чтобы оградить их от скандала. Именно там, в Северном Уэльсе, им и надлежало оставаться, пока не поступят особые указания от самого герцога.

В сером свете сырого дня закрытый экипаж и траурный кортеж медленно тянулись по дорогам, ведущим из Лондона.

Комната на верхнем этаже гостиницы «Якорь» (иногда называемая «большой приемной»), поблизости от полицейского участка на Бау-стрит, представляла собой помещение довольно внушительных размеров, однако даже такой просторный зал не мог вместить всех, кто считал, что у них есть веские основания присутствовать на дознании, назначенном королевским коронером в связи со смертью лорда Моргана Эллиса, наследника герцога Ланнефида, на следующий день после Рождества. Комнату часто использовали для проведения важных собраний, а также для дознаний. Она производила очень приятное впечатление: на стенах деревенские пейзажи, зажженный камин (согревавший комнату, которая вскоре наполнится тяжелым запахом разгоряченных тел), часы на каминной полке, отсчитывающие уходящие минуты, зеркало, где отражался набитый людьми зал, полка для шляп господ-присяжных. Шторы не были задернуты, но лившийся из окон утренний свет был серым и тусклым, поэтому пришлось зажечь лампы. Внизу толпились люди — их жалобы перемешивались со смехом, в гостиницу явились и любители пропустить с самого утра по стаканчику, какие-то темные личности выбрали себе «Якорь» местом деловой встречи. Здесь же собирались чартисты, а возле самой гостиницы пешеходы штурмовали омнибусы и экипажи, шедшие до Бристоля. Люди все прибывали. Офицер коронера позвал констеблей: те, кто получил специальное разрешение попасть в зал, поднимались наверх под крики разгоряченной элем толпы. Герцог Ланнефид появился на пороге в сопровождении вдовы в черном, и вслед ему и леди Розамунд, которых встречали поклонами, катилась волна шепота: шли аристократы.

Семнадцать добропорядочных и законопослушных мужчин, уже успевших принять присягу во время демонстрации тела, вошли в зал в своих лучших костюмах. Они положили шляпы на специально отведенную полку и расселись с важным видом, зная, что им предстоит участвовать в разбирательстве очень важного дела. Пекарям, которых включили в состав суда присяжных, пришлось подняться раньше обычного, чтобы выполнить все заказы и явиться в зал без опозданий. Господин из «Утренней хроники» уже вошел, здесь же были и журналисты из «Таймса» и «Мировых новостей», и только репортер «Глобуса» все еще топтался внизу, возмущаясь и жалуясь. Мисс Рилли Спунс сидела в стороне. В зале было совсем мало женщин, и она старалась не привлекать к себе внимания. Она заметила, что один из присяжных, резчик по стеклу Джозеф Менли, был знаком им: именно у него они покупали звезды для своего дома. Сэр Фрэнсис Виллоуби, советник королевской фамилии, восседал рядом с герцогом Ланнефидом и леди Розамунд. Он внимательно следил за происходящим. Казалось, что много никому не известных людей получили разрешение присутствовать на заседании. Возможно, это были вездесущие журналисты или те, кто воспользовался своими родственными связями, а может, это были просто любопытные. Инспектор Риверс сидел сзади. Вдруг откуда-то явился месье Роланд. Констебль Форрест по знаку офицера закрыл двери и занял пост. Но даже теперь, когда установилось подобие порядка, тяжелый запах пива и табачного дыма проникал сквозь закрытую дверь. Мистер Танкс, войдя в зал, сразу же заметил присутствие сэра Фрэнсиса Виллоуби и обратился к собравшимся с суровой торжественностью. Он брал на себя ответственность за ведение настоящего дела.

— Именем ее королевского величества я напоминаю всем собравшимся здесь, что дознание, которое проводится коронером, еще не является судебным заседанием. Дознание имеет целью выяснить основные пункты проводимого расследования, а вовсе не сформулировать окончательные выводы или вынести приговор. Я хочу напомнить уважаемой публике, что в ходе дознания мы услышим отчет о последовательности имевших место событий по делу. Соблюдение процедуры здесь чрезвычайно важно — оно позволяет определить имена лиц, которые смогут давать показания в будущем. Те факты, о которых узнают господа присяжные, — бросил он выразительный взгляд в сторону репортера из «Глобуса», которому каким-то чудом все же удалось пробраться в зал, — не обязательно должны стать достоянием гласности. Я думаю, что представители прессы правильно воспримут мой призыв быть сдержанными. Люди, которые выступят сегодня, не имеют за собой доказанной вины, поэтому цитировать их показания — значит ставить препоны на пути правосудия. Я настоятельно советую не искажать фактов, касающихся дела о смерти лорда Моргана Эллиса, так как это может вызвать непредсказуемые последствия и помешает вынесению справедливого решения.

Он торжественно водрузил себе на нос очки; журналисты чувствовали себя обиженными словами коронера, который выразил им недоверие еще до того, как началось дознание. Инспектор Риверс вынужден был признать, что мистер Танкс сделал все, что было в его силах. Но они оба знали по собственному опыту, что настоятельно высказанное предупреждение прозвучало впустую.

— Вызовите докторов.

Сидя сзади, инспектор Риверс еще раз слушал показания, но его не покидало тягостное чувство не до конца выполненного долга. Впервые в жизни он утаил важные сведения от коронера. Он слышал, как хирурги сообщали о том, что покойный перед смертью, очевидно, от кого-то защищался, о чем свидетельствуют царапины и порезы у него на лице. Какое-то шестое чувство подсказывало инспектору Риверсу, что мисс Престон не могла быть убийцей. Понимая, насколько драматично все может обернуться для нее в считанные минуты, он не рассказал коронеру о том, что видел синяки на руках мисс Престон. Он счел нужным напомнить себе: «Интуиция может меня подвести. Я не всегда оказываюсь прав, полагаясь только на нее». Инспектор беспокойно заерзал в маленьком жестком кресле. Он заметил, что мисс Спунс сидит в совершенном одиночестве. Она держала спину прямо и почти не шелохнулась за все время, пока шло заседание.

Герцог Ланнефид занял специально отведенное для него место в первых рядах. Он казался крайне разгневанным тем, что участвует в открытом заседании и его, человека голубой крови, заставили сидеть в одной комнате с какими-то простолюдинами. Рядом, ни разу не заговорив с ним, восседала похожая на восковую фигуру леди Розамунд, потерявшая за одну неделю мужа и дочь. Двух других детей в зале не было: леди Розамунд не сочла нужным сообщить инспектору об их отъезде в Уэльс. Пока врачи докладывали о состоянии тела и коронер записывал их показания на больших листах бумаги, изредка прерываясь, для того чтобы сказать: «Одну минуту, пожалуйста», инспектор Риверс думал о странном юноше — уже не мальчике, но еще и не мужчине, который ждал его на заснеженной улице, чтобы спросить о том, с кем встречался его отец в Блумсбери. Мистер Танкс не согласился с тем, чтобы пятнадцатилетний наследник герцога Ланнефида выступил перед присяжными как свидетель, хотя инспектор Риверс чувствовал, что он может сообщить полезные для расследования сведения. Однако мальчик, очевидно, и не смог бы дать показания. В памяти инспектора запечатлелась грустная картина: брат и сестра, прижавшиеся друг к другу, словно связанные общим горем. Они не могли вымолвить и слова во время его последней встречи с ними, настолько велико было пережитое ими потрясение. «Я всегда ищу горе», — сказал инспектор констеблю Форресту. И в его памяти всплыла вдруг еще одна картинка, и он подумал: «Я видел горе, но не в Мэйфере, а в Блумсбери».