— У вас не хватило сил рассказать всю правду, мисс Престон.
Она стояла на коленях, подбирая мелкие осколки, и ничего не ответила. Если с уст инспектора и сорвался вздох, то она не заметила этого. Не было никакого смысла говорить что-то еще: уже не впервые правда оставалась глубоко спрятанной, и теперь редакторы «Таймс» с удовлетворением очередной раз обрушатся на детективов нового департамента.
— Что же, все уже позади.
— Вы имеете в виду дознание, а не мою жизнь.
Она говорила без всякого выражения.
— Зачем вам защищать ее?
— Я защищала не ее, а Гвенлиам.
Он был полисменом и знал, что справедливость не восторжествовала. Однако он кивнул, соглашаясь с ней. Почти все в зале вчера отворачивались, видя грустную картину: лицо матери, лицо дочери. Люди уставились в пол, ибо вынести столько горя было не под силу обычному смертному.
— Что же вы будете делать теперь?
— Не имею ни малейшего представления.
Скорбь и усталость делали ее почти грубой. Но инспектор терпеливо продолжал:
— Мисс Престон, я пришел заверить вас в том, что испытываю к вам огромное уважение.
Она была слишком далека от него, но поняла, что он пытается загладить свою вину за холодность, вызванную шокирующими признаниями мисс Люсинды Чудл, и была ему благодарна. Корделия вдруг вспомнила, как они с Рилли сидели в библиотеке, пытаясь сдержать смех, и подумала о том, какое отчаяние иногда охватывает молодых женщин, в том числе мисс Люсинду Чудл. Она не могла заставить себя подумать о Манон. Корделия на мгновение подняла взор на инспектора.
— Благодарю вас, — сказала она, пытаясь быть вежливой.
Ей было трудно говорить о пережитом в суде позоре, и она сменила тему.
— Мы очень ценим вашу поддержку и вашу помощь в организации… — Она должна была произнести имя своего сына. — Похорон Моргана сегодня днем (она увидела лицо, искаженное болью). Благодарю вас, без вас нам было бы очень трудно.
Он ответил:
— Я думаю, вам предстоит пережить трудные времена. Это дознание было очень жестоким испытанием. Я хотел спросить: не выйдете ли вы за меня замуж?
Корделия была так удивлена, услышав его слова, что ее осунувшееся лицо вмиг покраснело. Медленно поднявшись, она посмотрела ему в глаза, все еще держа в руках осколки стекла, словно это было оружие.
— Замуж? — недоуменно повторила она.
— Да, — твердо произнес он.
Инспектор не зря гулял по берегам Темзы в серый рассветный час.
— Но… — Она не знала, что ответить. — Но вы женаты. Я помню, вы говорили о своей жене.
— Моя жена умерла, мисс Престон. Она умерла четыре года назад.
— О…
Она машинально добавила: «Мне так жаль», а потом так же машинально вернулась к своему занятию и продолжила собирать осколки.
За окном кричал пирожник, предлагая поздним прохожим свой последний товар, а собаки нарушали тишину громким лаем.
— Я говорю об этом, — он снова нагнулся, чтобы поднять какие-то осколки, — в столь неподходящий час, потому что, как мне известно, вам предстоит принимать важные решения. У меня есть небольшой дом в Мэрилебоне. Я с удовольствием приму вас и Гвенлиам. Для меня будет большой честью оказывать вам всяческую поддержку, так как вы проявили мужество, достойное уважения и восхищения.
Он выдержал паузу, но не потому что ждал ответа, а для того, чтобы найти нужные слова.
— Вы видели, что моя жизнь полностью заполнена работой: новый департамент — это наше общее детище, которое требует к себе большого внимания. И снова, — произнес он с горечью, — нас постигла неудача.
Корделия бросила на него быстрый взгляд: она не подумала об этом.
— Нет никакого сомнения в том, что нас тут же атакует пресса. Но нам к этому не привыкать. Я делаю вам это предложение не из благородства, хотя понимаю, что ваша репутация погублена, как и ваше дело. Я делаю предложение потому, что не могу забыть вас. Я…
И он заговорил на темы, которые в приличном обществе было принято обходить, — он говорил спокойно, хотя и с трудом преодолевая смущение.
— Я был шокирован, как все остальные в зале, когда услышал показания той леди. Но спустя некоторое время я вернулся к этой теме и переосмыслил ее.
Она не стала облегчать ему задачу, выражая понимание, и ему пришлось находить все новые слова.
— Думаю, что вы оказывали молодым леди неоценимые услуги. У меня самого есть дочери, и если бы кто-нибудь сумел деликатно просветить их, я был бы очень обязан этому человеку. Я вижу в вас именно такого человека, обладающего большой силой характера.
Корделия — в день похорон сына — нашла в себе силы улыбнуться, и свет на мгновение словно озарил ее изнутри. Было совершенно очевидно, что детектив из нового департамента расследований не может жениться на падшей женщине, хотя прозвучавшее предложение и выглядело в высшей степени необычным.
— Инспектор Риверс, если вы хотите, чтобы я поговорила с вашими дочерьми, то совершенно не обязательно на мне жениться.
— Я имел в виду совсем другое.
Он заколебался.
— Мои дочери вышли замуж, не имея возможности рассчитывать на совет… моей жены или такой женщины, как вы.
Она увидела драму одинокого человека. Но затем он тоже улыбнулся.
— Я хочу жениться на вас, потому что не могу забыть вас, или, если хотите, потому что сердцу не прикажешь. Я предпочел бы говорить об этом в другое, более подходящее время, но знаю, что скоро вам придется многое менять в своей жизни, и мне хочется, чтобы вы учли мое предложение. Я не стану докучать вам, требуя немедленного ответа, но, пожалуйста, помните о моих словах. Я здесь, я готов быть всегда рядом. Я волнуюсь о вас, и ваша судьба мне не безразлична. Поверьте, это чувство настигло меня так же неожиданно, как и вас мои признания. Я вернусь, когда раздобуду доску для окна.
Он быстро собрал последние осколки, снова улыбнулся и покинул ее. Корделия услышала, как за ним закрылась входная дверь. И еще она услышала, как Регина читает что-то в верхних комнатах, но какой библейский текст был выбран на этот раз, она сказать не смогла.
Три женщины сидели в маленькой гостиной, окна которой выходили в сад с каменным ангелом; Рилли разожгла огонь в камине, стало тепло, они с Гвенлиам устроились около него, и позже Корделия присоединилась к ним. Она не стала упоминать имени инспектора Риверса, она даже не думала о нем. Они сидели, погруженные в скорбь. Их усталость была столь велика, что не оставалось сил вести разговор. На лицо Гвенлиам было трудно смотреть без слез: казалось, будто сквозь тонкую белую кожу просвечивают кости, ее лицо напоминало мертвую маску. Однако, как хорошо воспитанная истинная леди, она вежливо отвечала на вопросы, адресованные ей, словно и не страдала вовсе. Словно ее лицо не выдавало настоящих чувств. Словно перед ее взором не возникал ежесекундно образ ее брата.
— Как ты себя чувствуешь?
— Все в порядке, спасибо.
Но, похоже, мыслями она была далеко от них.
В темноте вдруг запела птица. Это показалось им странным. Рилли подумала о том, что птицам, наверное, неведомо, какое это счастье — уметь летать. Она начала рассказывать о том, как летала в воздухе в одном представлении. О том, как в воздухе получила предложение руки и сердца. Рилли заметила, что лицо Гвенлиам выразило удивление — леди никогда не вели беседы на такие темы.
— Но так все и случилось, — сказала Рилли. — Он сделал мне предложение в воздухе. — И она улыбнулась. — Это было очень романтично! Но это было так давно!
Корделия увидела маленькое бледное лицо в ночи. Мальчика рвало. Она увидела прекрасную невесту, которая с выражением торжества шла к алтарю. Она увидела, как капюшон накидки падает, и слышит, как мужчина начинает дико кричать, а женщина повторяет одно и то же: «ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ!» Она не могла взглянуть на дочь. Что происходит с Гвенлиам? Что она переживает?
Ей было всего шестнадцать. Она потеряла и отца, и сестру, и брата — почти всех сразу. Она лишилась своего положения. Чтобы поддержать ее, должно было произойти чудо, и Корделия не знала, можно ли считать чудом то обстоятельство, что девочка обрела свою настоящую мать. Она не была уверена, как далеко ей позволено заходить, и лишь удерживала руку дочери в своей, чтобы Гвенлиам знала: Корделия с ней. Она приходила во все большее отчаяние — ее взгляд все время возвращался к картине на стене, и она вдруг начала рассказывать о своей матери Кити, бабушке Гвенлиам. Она поведала дочери о том, как Кити приносила под полой накидки разные мелочи, украденные из театра: сияющие «драгоценности», сапог, из которого они соорудили корзину для трости мистера Дюпона. Гвенлиам подалась вперед, внимательно слушая, а когда Корделия дошла до того места, где Кити с Хестер, пытаясь удержать равновесие, приделывали кусок украденной декорации в виде неба к потолку их подвальчика, Гвенлиам издала тихий звук, похожий на смех.
