— Это моя специальность, дорогуша, я годами училась тому, как придать куче живого теста форму женщины. Я не побеспокою тебя, пока не заработаю достаточно, чтобы стать покупательницей, тогда позвоню — рассказать хорошие новости. Дай мне два года.

Марджори, чье сердце подпрыгнуло, когда она услышала голос Маши, задавала ей множество вопросов, чтобы не дать разговору заглохнуть, в безумной надежде на то, что Маша каким-нибудь образом заговорит о Ноэле Эрмане снова. Но наконец Маша сказала:

— Пока, дорогуша, желаю удачи, — и повесила трубку.

Марджори с трудом противостояла желанию позвонить ей в течение нескольких дней, как человек, бросивший курить, противостоит желанию взять сигарету. Однажды поздним вечером она даже набрала телефонный номер, но, когда услышала голос мистера Зеленко, с грохотом бросила трубку на рычаг.

Постепенно ее смятение чувств улеглось, хотя она не перестала время от времени вспоминать Эрмана. В день своего девятнадцатилетия, ненастный снежный день, она сделала одну странную вещь. После школы Мардж пошла к Бэнк-стрит и двадцать минут стояла на другой стороне улицы от потрепанного кирпичного дома, в котором он жил, уставясь на окна, пока снег опускался на ее бобровую шубу и ресницы. Ей пришло в голову, пока она стояла среди метели, а из ее рта вырывался пар, что она была не лучше визгливых дурочек, которые собирались в фэн-клубы, чтобы поклоняться актеру. Ноэль Эрман был так же далек от нее, как Кларк Гейбл, и так же не подозревал о ее существовании. Но, удивляясь собственным поступкам и иронически посмеиваясь над ними, она почему-то не испытывала стыда. Она вернулась домой закоченев, но с тайным удовлетворением и больше этого не делала.

Лучшим результатом этого странного периода было то, что Марджори обнаружила в себе способность хранить молчание и жизнерадостный вид, что бы ни было у нее на душе. Она обменивалась сплетнями с некоторыми девушками из труппы, которые часами говорили о своих привязанностях, но ни слова не произносила о себе. Что касается ее семьи, то человек, занимавший ее мысли, просто не существовал для них. Всю зиму и потом, когда наступила весна — пока она мечтала о нем и писала письма, которые никогда не собиралась отправлять, и рвала их на кусочки, и выводила «Миссис Ноэль Эрман» на листах бумаги, и тут же, скомкав, бросала их в корзину, и обдумывала способы поехать в «Южный ветер», и в итоге встретилась с Гричем и получила работу, — все это время, насколько могли судить ее родители и брат, Марджори была девушкой, не имевшей ни забот, ни стремлений.

В этот же сосуд молчания она заключила и потрясающие новости о том, что Грич дал ей работу в «Южном ветре». В тот самый вечер за ужином получилось так, что разговор пошел о планах на лето. Миссис Моргенштерн уныло заметила, что пока остальным придется потеть от жары в городе, для Марджори, по крайней мере, уже обеспечен свежий воздух и солнце в лагере Клэббера. Девушка пропустила это мимо ушей. Она знала, что в июне ей предстоит жаркая битва с собственной матерью, и не видела никакого смысла начинать баталии в марте.

В самом разгаре обсуждения зазвонил телефон. Это был Уолли Ронкен. Затаив дыхание, он сказал:

— Марджори, в следующий четверг состоится открытие моего университетского шоу в Уолдорфе. Ты пойдешь со мной?

— Что! Бог мой, Уолли, ты меня поражаешь. Это ужасно мило с твоей стороны, но… нет, пригласи кого-нибудь еще… это важный вечер для тебя, а ты едва меня знаешь…

Но его нельзя было переспорить. Изумленная и польщенная, она в конце концов согласилась прийти, потом его радость обеспокоила ее.

Придя домой из колледжа в тот день, когда должно было состояться шоу, Марджори обнаружила на кухонном столе огромную белую орхидею, завернутую в зеленую бумагу. Миссис Моргенштерн, чистившая картошку у раковины, спросила:

— Кто такой этот Уолли Ронкен, гангстер?

Марджори с улыбкой читала карточку: «Всего четыре часа до встречи с тобой. Я могу выжить». Она ответила:

— О, глупый мальчишка, — и рассказала матери об университетском шоу.

Миссис Моргенштерн сказала:

— Должно быть, он талантлив. А судя по этому цветку, не так уж беден.

— К сожалению, мама, он младенец. Забудь о приглашениях на свадьбу.

Уолли появился у ее двери в половине восьмого в цилиндре, летящем шарфе из белого шелка, белых лайковых перчатках и пальто с черным бархатным воротником; при нем была черная трость с белым набалдашником из слоновой кости. Марджори лишь большим усилием воли удержалась от смеха. Его словами приветствия, когда он увидел ее в вечернем платье, были: «Чтоб я сдох». В такси он грыз набалдашник трости, глупо улыбаясь Марджори. Войдя в шумный бальный зал в Уолдорфе, слыша приветствия и поздравления со всех сторон, он спотыкался и улыбался, как пьяный.

Его семья, уже усаженная в ложу, критически осмотрела Марджори с ног до головы. Один взгляд на платья его матери и сестры подсказал Марджори, что дела у Ронкенов шли хорошо.

— Я чувствую себя очень странно, — сказала Марджори его отцу и матери. — Я говорила Уолли, что он должен был оказать эту честь девушке, которую знает лучше…

— Не знаю, смог бы он найти более хорошенькую спутницу, — ответил его отец.

Миссис Ронкен только улыбнулась.

Марджори была несколько удивлена тому, что в шоу встречались остроумные места. Актеры были нескладные и туповатые, и ее нисколько не удивили узловатые коленки и волосатые ноги кордебалета, который составлял большую часть прелести вечера для аудитории. Она видела слишком много университетских шоу. Но песни были хорошо зарифмованы, и время от времени попадались превосходные шутки, хотя в остальном это был дурацкий сценарий о диктаторах, греческих богах и Голливуде. Время от времени она бросала взгляд на Уолли, чье лицо казалось неясным белым треугольником во мраке ложи, и думала о том, откуда он набрался здравого смысла и житейского опыта, которые просматривались в его текстах.

Когда в зале загорелся свет в конце первого акта, миссис Ронкен со светящимися глазами взяла сына за руку.

— Это блестяще, блестяще, Уолли! Где ты научился так писать?

— Довольно рискованные эти твои шутки, сынок, — сказал его отец.

Марджори присоединилась:

— Право, Уолли, это ужас как хорошо…

Полный молодой человек в смокинге вошел в ложу, раздвинув занавески.

— Ну, Уолли, все идет отлично, как ты думаешь?

Марджори понадобился один лишь миг, чтобы понять: это был Билли Эйрманн. Она перестала встречаться с ним, как и со всеми остальными молодыми людьми Вест-Сайда, когда была поглощена Машей. Он прибавил в весе, особенно это было заметно по его лицу, и выглядел куда старше.

— Думаю, все идет путем, — сказал Уолли.

Он представил Эйрманна своей семье, сказав, что это менеджер его шоу.

— Билли, полагаю, ты знаком с Марджори Моргенштерн…

Билли обернулся.

— Вот те раз! Мардж!

— Привет, Билли…

— Слушай, ты выглядишь отлично. Ну и ну, уж год прошел, не меньше? Да уж, если б я знал, что ты захочешь попасть на это шоу, я бы… — Он вдруг понял, каким лепечущим тоном говорит, и туповато огляделся вокруг. — Мы с Марджи давние друзья… Слушай, Уолли, не хочу мешать тебе, но в конце концов сюда явился мой брат Саул. Он не хочет врываться в вашу ложу, но если ты не против…

Уолли уже стоял на ногах и сжимал руку Марджори.

— Он пришел? Пойдем, Мардж. Я должен услышать, что он думает.

Почти нехотя Мардж последовала за ним. Прислонясь к стене коридора, пожимая локоть и дымя сигаретой, стоял Ноэль Эрман. Марджори споткнулась, ей пришлось схватиться за руку Уолли. Не было никаких сомнений в том, что это был Эрман. В довольно поношенном зеленоватом твидовом костюме и желтовато-коричневом свитере, бледный и немного усталый, он казался в окружении прыщавых студентов орлом среди воробьев.

— Уолли, рад тебя видеть. Поздравляю. — Ноэль протянул руку и шагнул вперед с очаровательной улыбкой, которую Марджори столько раз за эти месяцы рисовала в своем воображении. — С сегодняшнего вечера ты больше не школьник. Добро пожаловать в ряды безработных писателей.