Марджори обняла толстого старого человека и поцеловала его в огромную блестящую щеку. Он был пропитан запахом шоколадного торта.

— Правильно, дядя. А где мой херши сегодня?

— Херши? Теперь тебе нужен муж, дорогая, а его дядя не может принести в кармане. — Он постучал по ее плечу и повернулся к миссис Моргенштерн. — Так или иначе, Джеффри придет на бар-митцву. Довольны?

— Это обещание?

— Это обещание. От Самсона-Аарона — обещание.

— Я удовлетворена, — сказала миссис Моргенштерн, критически его разглядывая. — Скажи-ка ты мне вот что, у тебя есть костюм, чтобы надеть на бар-митцву?

Дядя с кривой усмешкой осмотрел себя.

— Ты думаешь, я приду в синагогу, одетый, как ночной сторож? У меня все еще есть костюм, хороший костюм, который ты мне купила на выпускной вечер Милтона. Куда мне его носить, кроме как на бар-митцвы и свадьбы?

— Хорошо, — сказала миссис Моргенштерн. — Только проверь, чтобы он был чистым и отглаженным. И пойди подстригись, и приведи в порядок усы, и… ты знаешь…

— Я знаю? — Дядя посмотрел на дверь и повернулся. Он усмехнулся Марджори. — В следующий раз я надену хороший костюм на твою свадьбу. Да? Свадьбу Моджери.

— Марджори пока не собирается выходить замуж…

— Поторопись, дорогая. Самсон-Аарон становится старым. Мне хотелось бы, чтобы у тебя была маленькая девочка, я мог бы приносить ей херши-бар. Пять центов у меня сейчас есть в кармане. Благодаря моему сыну — Джеффри Куиллу, вертикальному писателю.

Когда он ушел, Марджори спросила:

— Где он работает в это время ночи?

— Работает! — пожал плечами ее отец. — У маклера, который мне одолжил немного денег, есть товарный склад, и Самсон-Аарон спит там ночью с будильником на коленях. Это и есть его работа — на этой неделе. Он перебирается с одного места на другое.

Миссис Моргенштерн, собирая чайную посуду, сказала:

— Он приведет Джеффри, это главное. Он просто так не дает обещаний, но если он дает, то это обещания.

— Чего ради вам так страшно необходим Джеффри? — спросила ее дочь. — Что это даст?

— Просто у меня есть план посадить его за один стол с особо нужными людьми, вот что это даст.

— С Голдстоунами, — сказал отец.

— Не только с ними! — отрезала мать, быстро взглянув на девушку.

— Мам! Мам, ты пригласила Голдстоунов?

— Почему нет? Они мои друзья, не так ли?

— Сэнди тоже, без сомнений?

— Почему мне нужно было исключить Сэнди? У тебя с ним война или что-то еще?

— О Господи, — прошептала Марджори и присела на подоконник, уткнувшись в стекло. — Голдстоуны и семья… хорошо, это все ставит на свои места…

Миссис Моргенштерн с легким стуком поставила посуду.

— За этим столом будут лучшие люди. Голдстоуны, банкир твоего отца Билл Коннелли и его жена, Джеффри, ты и Робинсоны из Филадельфии. Что-нибудь не так?..

— Робинсоны? Родители подружки Сета в лагере?

— Да, Робинсоны. Они любят Сета, и им нравятся банкир твоего отца Билл Коннелли и его жена, Джеффри, ты, двадцать деловых домов в Филадельфии. И если ты стыдишься нашей семьи, Марджори, то я нет. В следующий раз мы поговорим о снобах, запомни это.

Несколько дней перспектива просидеть весь банкет по случаю бар-митцвы Сета за одним столом с Голдстоунами тревожила Марджори. И наконец она излила душу Маше Зеленко. Толстушку это больше позабавило, чем обеспокоило.

— Конечно, мы смотрим с разных позиций, — сказала она. — Меня совсем не заботит, удастся ли тебе очаровать Голдстоунов или нет. Я против этой партии. Может быть, когда я познакомлюсь с Сэнди, я изменю свое мнение. Но сейчас…

— Маша, ты знаешь, это не вопрос партии, но… посмотри, мне нравится Сэнди, и… семья устраивает такие скандалы иногда, это все…

— Сладкая моя, у Голдстоунов тоже есть семья. У всех есть. Ты предполагаешь, руководствуясь логикой, как себя будет вести человек в той части человеческого общества, к которой он относится, но это вовсе не означает, что все так и произойдет. Возможно, следовало бы что-то сделать с эйнштейновской теорией… относительности, ты знаешь…

— Очень забавно, — сказала Марджори.

— Я просто не думаю, что это — проблема, дорогая…

— Во имя Бога! А не кажется ли тебе, что это слишком откровенно: собрать этих, возможно, миллионеров, практически неизвестных в кругу семьи вместе с их красивым сыном (он действительно красив, поверь мне) и усадить меня с ними за стол на целый вечер на обозрение всех моих тетушек и дядюшек? Следующим шагом остается только объявить об обручении, это все, и я не думаю, что родители Сэнди будут очень довольны такой прямолинейной тактикой — оставим в стороне Сэнди…

Они еще поговорили, и Маша предложила, чтобы она пригласила Джорджа. Это собьет с толку семью и нейтрализует все подозрения Голдстоунов. Джордж, очевидно, начнет предъявлять свои права на Марджори, и Сэнди будет счастлив, если удастся с ней потанцевать два раза за весь вечер. Марджори обдумала это и решила так и сделать. В тот же вечер она послала ему одно из отпечатанных приглашений на бар-митцву, дописав к этому от Себя, что просит его прийти. Она написала, а не позвонила ему по телефону, потому что в это время ее отношения с Джорджем были несколько запутаны. Последняя вечеринка, на которой они были вместе, закончилась долгим выяснением отношений на переднем сиденье «Пенелопы». Джордж настаивал на том, чтобы она сказала ему, что именно он сделал неправильно, чем обидел ее, чем он может вернуть ее расположение, чтобы все стало как прежде. На эти классические вопросы Марджори, конечно, не в состоянии была дать какой-нибудь хороший свежий ответ.

Прошла неделя, еще одна неделя, третья. Никакого ответа от Джорджа. Она уже стала сомневаться, попало ли вообще письмо в его почтовый ящик, и два или три раза была готова даже позвонить ему. Она очень обрадовалась, что не сделала этого, когда наконец получила ответ. Он лежал на столе в ее комнате в толстом конверте, когда она вернулась с репетиции. Она вскрыла его и, взглянув на первый абзац, упала на кровать. Она стала лихорадочно изучать письмо, совершенно неузнаваемое, если не считать знакомого аккуратного почерка и зеленых чернил Джорджа. Он не придет на бар-митцву, писал Джордж, и не собирается больше встречаться с Марджори. Это было холодное сухое письмо, абсолютно непохожее по тону на все то, что Джордж писал и говорил ей прежде. Причина была такова: он нашел другую девушку, и у Марджори не оставалось сомнений, что это правда. Он писал с беспристрастной вежливостью о том, как она отдалялась от него после переезда в Манхэттен. Было безнадежно, рассказывал он, продолжать видеться с ней дальше, а теперь он встретил эту девушку — девушку из Бронкса, — более близкую ему по происхождению и интересам, и его решение окончательно.

В последнем абзаце, коротком и забавно-прощальном, половина строк была зачеркнута и жирно замарана; это было единственное исправленное место на четырех аккуратно исписанных страницах. Марджори уставилась на длинную зеленую кляксу и поднесла ее к свету, пытаясь разобрать слова, в надежде, что под ней окажется маленькое предложение, которое покажет настоящие чувства автора и перечеркнет все письмо, вернет Джорджа на прежнее место ее верного поклонника. Но пятно было непроницаемым и таким и осталось.

Этот удар на неделю выбил девушку из колеи, и она переходила от приступов ревности к раскаянию, затем к фантазиям о мщении, которые поразили ее своей силой. Но она ничего не сделала. В этой ситуации было нечего делать.

Она настроила себя на то, что ей придется просидеть всю бар-митцву за столом с ужасными Голдстоунами и с Сэнди.

Это было необычное и трогательное зрелище: Сет, стоящий перед Священным Ковчегом в новом шелковом пурпурно-белом молитвенном плаще и читающий нараспев Книгу Пророка Малахии.

Синагога в эту субботу была переполнена. Упрямо стараясь держаться в тени, Марджори села как можно дальше. Мать пыталась убедить ее сесть на переднюю скамью вместе со всей семьей, но Марджори все же отказалась и заявила, что лучше останется сзади, чтобы встретить припоздавших друзей и родственников.