— Я слышала, ты знакома с моим старым приятелем Сэнди Голдстоуном?

— Ты знаешь Сэнди?

Со слегка кривой усмешкой Хелен ответила:

— Я изредка подрабатывала в универмаге манекенщицей… Дорогая, я тебе не соперница, не смотри так испуганно. Для Сэнди я старовата. И ты ведь не можешь действительно верить, что у него могут быть серьезные намерения относительно девушки христианского вероисповедания, не так ли? — Она взглянула на Марджори с добродушным вопрошающим одобрением. — Уверена, что у тебя все будет хорошо.

Марджори, вспыхнув как маков цвет, чувствуя дрожь во всем теле, пробормотала:

— Мой Бог, я его едва знаю…

— Ну, конечно, дорогая, — кивнула Хелен, и обе рассмеялись. Марджори заметила, как девушки, прогуливавшиеся неподалеку, с восхищением разглядывали второкурсницу, которая, хохоча, гуляла рука об руку с самой Хелен Йохансен.

Марджори восприняла уколы ревности, которые она почувствовала к Хелен, как знак того, что она все-таки влюблена именно в Сэнди.

Она сыграла в пробных сценах «Микадо» и, к своему искреннему изумлению, была без помех принята на заглавную роль.

С того самого дня, как начались репетиции, все остальное в мире потеряло для нее всякий смысл. Она сидела на уроках с остальными девушками, небрежно накрашенными, одетыми в юбки и свитера, и что-то, как обычно, царапала в тетради, но это было своего рода рефлекторное движение, полностью минующее сознание. В конце долгих часов она не смогла бы ответить, о чем вещал преподаватель — о насекомых или об Анатоле Франсе. Иногда ручка ее притормаживала свой бег и останавливалась; глаза обращались к мутному окну, за которым осенний ветер швырял пригоршни дождя; к отраженным в стекле желтым огням, которые, казалось, каким-то чудом висели в воздухе над багрянцем улицы; в воображении ее звучала музыка из спектакля, и Марджори начинала мысленно проигрывать свою роль, добавляя в нее все новые комические оттенки. Время репетиций после занятий было для нее праздничной вечеринкой по поводу дня рождения, который наступал каждый день. Одним словом, она жила сценой.

Однажды вечером репетиция закончилась раньше, поскольку нужно было померить костюмы. Актрисы с хихиканьем и визгами по очереди поднимались на сцену, под яркий прожектор в самом центре, где с них снимали мерки под руководством толстой девушки с густой черной косой. Марджори давно уже интересовало, кто это такая. Она не раз видела эту девушку на репетициях. Та сидела в заднем ряду, выходила и заходила, когда хотела, а иногда даже шептала что-то директору спектакля, мисс Кимбл, которая всегда слушала ее очень внимательно. Мисс Кимбл в юности пела в хоре общества имени самого Шуберта, поэтому, хотя сейчас она и была всего-навсего робкой старой девой в твидовых брюках с пузырями на коленях, дающей уроки музыки в Хантере, Марджори все равно склонна была уважать любого, кого уважала мисс Кимбл.

Когда мисс Кимбл объявила: «Следующая, пожалуйста, Микадо!» — Марджори поднялась по ступенькам на сцену к этой крупной девушке, со смешанным чувством любопытства и стеснительности.

— Ага, вот и сама звезда! — Голос девушки звучал сипло и как-то по-взрослому. На ней была широкая юбка, блузка из грубого коричневого полотна с безвкусной вышивкой и широченный пояс искусственной кожи, украшенный медными заклепками. Она сказала своей помощнице, тщедушной девице с портновской лентой в руках: — Только грудь и бедра. Для нее костюм придется брать напрокат от Боукса.

Мисс Кимбл произнесла или, скорее, прохныкала:

— Маша, мы уже исчерпали все средства…

— Можно сотворить кучу подделок с помощью марли и гофрированной бумаги, Дора, — сказала толстуха, — я и делаю, что могу, но я не в состоянии подделать Микадо.

— Что ж, если ты уверена, что не можешь…

— Спасибо, — прошептала Марджори на ухо девушке.

Повернувшись к мисс Кимбл спиной, Маша сказала очень тихо, так, что даже ее тощая помощница не услышала:

— Не за что. Ты в самом деле звезда, дорогая, это чистая правда. — После этих слов она больше не обращала на Марджори никакого внимания.

На следующий день Маша опять была на репетиции. После окончания она подошла к Марджори и сделала пару дельных замечаний относительно ее игры, очень глубоких и полезных, более ценных, чем делала мисс Кимбл.

— Давай выйдем, выпьем где-нибудь по чашечке кофе и поговорим, — предложила она.

Когда они шли рядом по Легксингтон-авеню, склонившись под резким ветром, который пронизывал их насквозь и носил вокруг обрывки газет, Маша вдруг сказала:

— Послушай, я умираю с голоду. Не хочешь пообедать вместе со мной? Я знаю одно потрясающее место…

— Меня ждут к обеду дома, извини…

— Ах, да, конечно. Ну, тогда выпьешь кофе и посмотришь, как я ем, пока не настанет время бежать домой. Идет?

Они подошли к старинному зданию из коричневого камня в переулке за углом и поднялись на один пролет ко входу, который был оформлен как огромная раскрытая золоченая пасть дракона. Пройдя сквозь клыки в комнату, освещенную малиновым светом, они ощутили запахи ладана и необычных блюд. Марджори была очень рада, что не дала согласия пообедать. Она почти верила, что в китайских ресторанчиках подают кошек, собак и мышей. Проникающие всюду ароматы, казалось, подтверждали это. Кое-где в полумраке виднелись странные лица одиночных посетителей, которые ели странные блюда из тарелок странной формы. Около двери сидела очень толстая дама с усиками, которая пыталась с помощью палочек для еды выудить кусочек мяса из супницы, откуда торчала огромная устрашающе-белая кость. Маша повела носом:

— О Господи, вот такие места и портят мою фигуру, но я схожу с ума по этой еде… Привет, Ми Фонг. Как ваша жена? Ей лучше?

— Ниминоско луссе, мисса Маса! — Низенький китаец в белом пиджаке, непрерывно кланяясь, отвел их к зарешеченной кабинке, которая была освещена красным бумажным фонариком. — Тот зе комната? Спокойно, тихо? Сють-сють вино, конесно?

— Думаю, можно. Марджори, хочешь отведать сингапурского слинга? Ми Фонг делает лучшие напитки в городе.

— Я не знаю, что бы я выпила… — неуверенно ответила Марджори. — Может быть, чашечку кофе…

— Боже мой, такая кошмарная погода, тебе необходимо согреть косточки… Ми Фонг, два… Он бесподобен, — говорила Маша, пока они раздевались и вешали свои пальто. — А его жена прекрасно рисует. Они живут там, в другом конце дома. У меня есть ширма, сделанная ею, великолепная работа, и она практически подарила мне ее! Еда здесь выше всяких похвал, это я тебе говорю, а стоит гроши. Если у тебя имеется каких-нибудь сорок центов, ты можешь устроить настоящее пиршество. А если ты без денег, я могу немного одолжить тебе.

— Нет-нет, не нужно, но все равно огромное спасибо.

Вместе с напитками китаец принес блюдо, полное каких-то толстых коричневых изогнутых штуковин. Марджори поинтересовалась, что это такое. В ответ Маша воскликнула:

— Милая моя, только не говори, что ты никогда не ела жареных креветок, я просто умру!

— Я в жизни не ела ни жареных, ни каких других креветок.

— Будь я проклята, неужели это правда?! — Маша рассматривала ее с легким оттенком изумления. — Ну, что же, за твой восхитительный дебют в роли Микадо!

Марджори подняла высокий бокал, который казался черным в свете фонаря. Сингапурский слинг оказался прохладным, чуть сладким и совсем некрепким. Она улыбнулась и кивнула.

— Божественный нектар, — протянула Маша, — но больше одного тем не менее не пей. Как-то раз один развратный старик хотел со мной… и заставил меня выпить три бокала. Ф-фу!

— Ну и как, он получил, что хотел? — Марджори старалась быть столь же чертовски отчаянной, как и ее собеседница.

— А ты как думаешь? — игриво спросила Маша, напуская на себя слегка обиженный вид. Затем подавила тяжелый вздох. — Ну, ладно. В действительности он не был таким уж старым, но уж развратным — это точно. В этом и таился его шарм. Честно говоря, я до сих пор схожу по нему с ума. — Она схватила одну пухлую креветку и раскусила крепкими белыми зубами. Лицо ее просветлело, темные глаза загорелись. — Боже мой, говорят, что этот мир — юдоль слез, а ведь здесь существуют такие вещи, как жареные креветки! Ну, попробуй хоть одну.