— Ты с ума сошел! Как ты смеешь такое говорить! — Она с силой оттолкнула его и вскарабкалась выше, подальше от него. — Вообще не следовало с тобой целоваться. Во всяком случае, если ты ожидал поцелуя, как у Веры Кешман, — извини! У меня нет ее опыта.

Сэнди почесал затылок.

— Давай вернемся в гостиницу. Умираю, хочу пива!

— Минуточку. Так что же с Верой Кешман, раз уж об этом зашла речь?

— А она зашла об этом? — спросил Сэнди. — Как же это случилось?

— Я вообще не понимаю, как ты смеешь обниматься тут со мной и все такое, когда у тебя есть девушка?

— Вера уехала в Калифорнию.

Помолчав мгновение, Марджори беспечно сказала:

— Да? И когда же это произошло?

— Пару недель назад. Ее отец разорился, и… Марджи, не смотри так скептически, это правда. Он строитель с Лонг-Айленда. Его предприятие потерпело крах. Он сбежал из штата, ускользнул из-под самого носа у шерифа, как сказал отец.

— Ну-ну. Сердце у тебя наверняка разбито.

— Конечно, я почти поседел.

— Подыскиваешь замену, я полагаю?

— Марджи, солнышко, я просто подумал, что ты хочешь искупаться и…

— Ну, так я вовсе не хочу. Ничего не буду делать того, что делала Вера — и убери с лица эту дурацкую ухмылку! Несмотря на вчерашнюю ночь — не буду, и все!

Тем не менее она все же еще немного поплавала до того, как они ушли с пляжа.

Она была потрясена, увидев Джорджа через неделю в Прадо. Время, казалось, изменило в нем все, сделав его худее, бледнее, грустнее, ниже ростом и сутулее. Он пригласил ее на обручение одного из своих школьных друзей. С самого начала этого вечера абсолютно все подавляло Марджори: и этот многоквартирный дом в Бронксе, один из ряда так хорошо знакомых ей серых домов на узкой грязной улице; и темная лестница на четвертый этаж, с ее будящими воспоминания запахами иммигрантской кухни и детских пеленок, застарелой краски и мокрого белья; и тесная квартира с мигающими электрическими лампочками, дешевой мебелью, картинками на стенах (копии с копий) и потрепанными томами дешевых изданий на полках («История философии», «Бэббит», «Сага о Форсайтах», «Мост Святого Луи»); и громкие голоса жильцов, их варварское, монотонное произношение, задевавшее ее тем больше оттого, что она сама все еще пыталась избавиться от него; и неизменные крем-сода, бисквитный торт и приторное красное вино; и непременное ванильное мороженое, спешно принесенное младшим братом из соседнего магазина и поданное в бумажных стаканчиках как кульминация ужина; и толстые родители, и гордая толстая невеста в красном платье из магазина Кляйна, с приколотым к плечу букетом чайных роз, перевязанным огромным серебристым бантом; и, что хуже всего, двусмысленные шуточки, которые все присутствующие отпускали на их с Джорджем счет. Она сослалась на головную боль и покинула компанию неприлично рано, и общее неловкое молчание провожало их с Джорджем. Потом она почувствовала такую жалость к нему и такую свою вину, что горячо расцеловала его, когда они припарковались на Драйве («Пенелопу» наконец отремонтировали, и она ездила, хоть и очень медленно, клацая и позвякивая на каждом ухабе). Она обнаружила, что отвечает на поцелуи Джорджа точно так же, как и прежде, и позже ее это очень смутило и расстроило. Уже ночью, лежа в постели и страдая от отвращения к самой себе, она твердо решила, что больше не будет обниматься и целоваться ни с Сэнди, ни с Джорджем до тех пор, пока не разберется в своих чувствах.

Она обнаружила, что может держать данное себе слово только в отношении Сэнди, но не Джорджа. Сэнди отреагировал на ее первый отказ, добродушно пошутив:

— Ну-ну, увянувшая летняя любовь, да?

— Не валяй дурака. Нет никакого смысла продолжать и продолжать то, что ни к чему не ведет. Мы друг для друга не так уж много значим.

— Марджори, ты же знаешь, что я часа не могу без тебя.

— Иди к черту, ты, обезьяна с ухмылкой!

Вот так. Но Джордж пользовался особыми привилегиями в течение полутора лет и считал, что имеет на них право. Она не могла увеличить дистанцию между ними просто так, без откровенного разговора, а то и разрыва, к чему она была совершенно не готова. Она не могла обидеть Джорджа и не хотела его потерять, во всяком случае, пока чувствовала эту неопределенность. Поэтому она вела себя с ним по-прежнему, хотя и мучилась от этой проволочки.

Вернувшись в Хантер осенью, Марджори обнаружила, что там разнесся слух о ее помолвке с наследником хозяина универмага «Лэмз». В душном тесном школьном подвале, в длиннющей очереди за учебниками она получила с полдюжины лукавых поздравлений и видела, как некоторые девушки кивали в ее сторону и перешептывались. Все ее возражения и отрицания были встречены подмигиваниями, многозначительными кивками и похлопываниями по плечу. Она понятия не имела, откуда возник этот слух, и ей это было безразлично. Эти поддразнивания хотя бы разнообразили отчаянную скуку, охватившую ее оттого, что снова пришлось погрузиться в рутину Хантера.

Марджори никогда не любила это заведение. Самым горячим ее желанием было уехать из города и поступить в колледж, но родители не хотели отпустить такую юную девушку из дома и, более того, не могли себе позволить больших расходов на обучение Марджори. Она была сильно против, но все же ее определили в этот колледж, в подземелье, который для нее был преисподней, адом, действующим ей на нервы, полным болтовни, запахов, хихиканья и визгов кошмарного количества противных грубых девчонок. Со временем отвращение притупилось, она перестала роптать на судьбу, но по-прежнему плыла одна в этом парфюмерном море, хотя у нее и появились подруги по столу и партнеры по бриджу. Когда ее семья переехала в район Центрального парка, Марджори еще острее осознала как крупную ошибку свое присутствие в этом жужжащем улье. Но менять что-либо было слишком поздно. Чуть-чуть чересчур хорошенькая, чересчур хорошо одетая и чересчур спокойная, она не пользовалась особой популярностью у девиц из Хантера и до сих пор принимала очень незначительное участие в школьных делах. Но если при ней кто-нибудь отзывался о школе презрительно, она грудью вставала на защиту, доказывая, что девушка нигде больше не может получить такого прекрасного образования, кроме как в колледже имени Хантера. Это было более или менее верно: борьба за отметки там была довольно острой, и большинство девушек училось отлично. Но она бы не задумываясь обменяла все это прекрасное образование на хотя бы капельку того блеска и удовольствия, которые она когда-то мечтала получить в другом колледже. В этих мечтах она была гораздо больше похожа на всех остальных учениц, чем могла себе представить. Хантер представлял собой концентрационный лагерь для перемещенных мечтателей женского пола, воображавших себя студентками университетов, но из-за отсутствия у родителей средств втиснутых в могилу этих подземных классов.

С течением семестра становилось все более очевидным, что статус ее в колледже меняется. Известные в девичьем кругу особы, прежде не обращавшие на нее никакого внимания, теперь приветливо улыбались ей и даже останавливались поболтать с ней на переменах. Дошло до того, что во время обеда она иногда становилась центром общих бесед. Пара прихлебал из внушительного клана Хелен Йохансен пыталась подружиться с ней. А однажды за обедом она очутилась даже в компании самой Хелен, исключительно умной, очень красивой блондинки старшего курса, которая была редактором школьной газеты, руководителем хора и высокопоставленной главой всей политики Хантера. После обеда Хелен взяла ее за руку и вышла вместе с ней на свежий воздух, в сияющий солнцем двор, поговорить о ее жизни. Марджори, чрезвычайно польщенная, так, что дух захватывало, говорила много и откровенно. Когда она осторожно призналась, что мечтает стать актрисой, Хелен предложила ей попробовать свои силы прямо сейчас, в спектакле «Микадо» школьного драматического кружка. Нет никакого сомнения, добавила она, что Марджори получит главную роль. После чего ошарашила Марджори невзначай заданным вопросом: