Однажды ноябрьским вечером ей позвонила Маша и после обмена прохладными приветствиями сказала:

— Я знаю, что ты меня не выносишь, да мне и все равно, но мне бы хотелось завтра встретиться с тобой в любом месте. Это очень важно для меня.

Марджори не могла быстро придумать тактичного отказа и поэтому договорилась о встрече.

Она с лета не видела Машу, дружба двух девушек сошла на нет после того, как раскрылась связь Маши с Карлосом Рингелем. Первое изумление Марджори вскоре забылось, и она вежливо обращалась с толстушкой, пока они доживали последние недели в «Лиственнице». Но в Нью-Йорке, когда Маша окончила колледж Хантера, их пути не пересекались, и они не искали встреч друг с другом. Марджори знала, что это произошло главным образом по ее вине. Она много часов проводила, думая о Маше, часто сожалея о том, как закончилась их дружба, которая оставила болезненную пустоту в ее жизни. Иногда она пыталась вызвать презрение к своему поведению, как к старомодному и ханжескому. Такой вещи, как супружеская измена, больше не существовало, говорила она себе. Люди заводили романы, если хотели того, соблюдая некоторые приличия и предосторожности, вот и все. Но ее отношение к этому основывалось не на разуме. Оно было таким же инстинктивным, как неприязнь кошек к собакам, и она не могла этого изменить.

Маша вошла в аптеку около Хантера, лицо у нее было отекшим и бледным, с отчетливыми тенями под глазами. Мех ее старой беличьей шубы местами вылез, и швы синих лайковых перчаток разошлись. Пристраиваясь рядом с Марджори, она жизнерадостно сказала:

— Господи, сколько воспоминаний! Я вот-вот начну спрягать латинские глаголы. Давай выпьем кофе.

Первым делом она постаралась всучить Марджори двенадцать долларов десять центов: точно такую сумму она задолжала ей с лета. Марджори попыталась отказаться, но в конце концов взяла монеты и смятые бумажки. Потом Маша спросила о перемене места жительства и выразила сочувствие по поводу превратностей судьбы.

— По сравнению с моими родителями, — сказала она, — твои все еще богачи. В этом году нам в самом деле пришлось туго. Папе это так надоело, что он почти не ходит на Уолл-стрит, а мама даже не может получить уроки. Мне нужно найти работу, Марджи. — Она сделала паузу и отхлебнула кофе. — И работу не только для себя. Мне нужно достаточно денег, чтобы заботиться о своих родителях. Они из сил выбивались, чтобы я закончила колледж, Бог знает. Они замечательные, и я люблю их, но никто из них за всю свою жизнь так и не научился держать доллар в руках достаточно долго, чтобы рассмотреть, чей портрет на нем нарисован, и, боюсь, они так уже и не научатся. Теперь все зависит от меня. Мне нужно только одно — деньги, деньги для родителей и для меня, и я собираюсь их получить.

Берясь за свой кошелек, Марджори сказала:

— Зачем же ты тогда отдала мне эти деньги? Я же сказала тебе, что они мне не нужны.

Маша внезапно оттолкнула ее руки от кошелька.

— Милочка, когда-нибудь ты станешь понятливой? Это был мой великий символический поступок для меня самой — Маша принимает обет и постригается в монахини. Мне не нужна твоя жалость, котеночек, мне нужна помощь. Ты часто видишь Сэнди Голдстоуна в последнее время?

— Почти нет. Только один раз за осень.

— Но вы все еще друзья?

— Ну, мы не ссорились, но…

— Напиши для меня рекомендательное письмо к нему. — Она ухмыльнулась, заметив изумленный вид Марджори. — Это просто зацепка, деточка, или что-то вроде обувного рожка: всегда нужно что-нибудь, чтобы начать. Как только я попаду в его офис в качестве твоей подруги, я получу работу в «Лэмз», уж будь покойна.

— Маша, письмо от меня… Я так глупо буду чувствовать себя, если напишу… оно ничего не будет значить…

— Оно позволит мне войти внутрь.

Марджори согласилась написать.

Когда они вышли на улицу и уже хотели расстаться, Марджори сказала:

— Вы с Карлосом видели Ноэля Эрмана после лета?

Насмешливо прищурив глаза, Маша проговорила:

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто интересно.

— Ну, да? — Маша сунула руки в карманы пальто, приняв кокетливую позу. — Как-то мы с ним встречались. Он живет на Бэнк-стрит, 11, знаешь, в уютной квартирке. Отлично проводит время. В сущности, я все еще частенько его вижу. Может, как-нибудь ты тоже зайдешь?..

— Ох, нет, нет, Боже мой! — сказала Марджори. — Просто… ну, всегда хочется поинтересоваться знаменитостью, с которой когда-то встретился.

— Как твои дела на любовном фронте, если ты не встречаешься с Сэнди Голдстоуном?

— Да никак.

— Что? Неужели ты не умираешь от скуки?

Марджори рассказала ей о «Бродягах». Девушка одобрительно кивнула.

— Это хорошая практика для тебя. Я все еще думаю, что ты станешь знаменитой актрисой, Марджи. Как и мои родители. Они все время говорят о тебе. Они по тебе соскучились… И ни один из парней в этой актерской братии для тебя ничего не значит?

— Ну, я общаюсь с ними, но все они зануды.

Маша отрывисто сказала:

— Знаешь что, деточка? Мне кажется, тебя зацепил Ноэль Эрман.

— Это смешно.

Но сердце Марджори заколотилось, а лицо стало гореть.

— Ох, да перестань ты краснеть и морщиться, как будто ты потеряла подвязку! Все в порядке. Из этого даже что-нибудь может выйти.

— Маша, ему тридцать…

— Ну и что? Между прочим, ему двадцать восемь.

— Мужчина, который спит со всеми подряд…

— Ну да, ты и твое ветхозаветное воспитание. Ничего подобного он не делает. У него всегда только одна любовница, и не какая попало. — Маша склонила голову набок, оглядывая Марджори. — Мне трудно не считать тебя младенцем, но в самом деле, милая, после этих месяцев ты стала взрослее и симпатичнее. Может, ты и смогла бы подцепить Ноэля. Я видела и еще более чудные пары, Бог знает. Попытка — не пытка, что ты теряешь? Мне будет проще простого случайно столкнуть вас двоих…

— Боже милостивый, Маша, забудь про это, ладно? Ты из мухи делаешь слона. Меня совершенно не интересует Ноэль Эрман.

— Ладно, ладно! — Маша положила ладонь на руку Марджори жестом добродушной покровительницы, как это бывало раньше. — Как ты думаешь, когда я смогу получить письмо?

Марджори была так взволнована, что не сразу поняла, о чем Маша говорит.

— Ах, письмо! Я напишу его сразу, как только приду домой.

Прежде чем приняться за домашнее задание тем же вечером, Марджори отослала письмо. Потом она поняла, что не может сконцентрироваться на учебниках. Ей не давало покоя то, что сказала Маша об Эрмане. Было совершенно ясно — хотя раньше она этого не замечала, — что с самого начала она неблагосклонно сравнивала всех мужчин в «Бродячих актерах» с режиссером «Южного ветра». Она могла это вспомнить. Эрман каким-то образом стал в ее понимании образцом идеального мужчины, и это произошло так незаметно, так естественно, что теперь ей казалось: он всегда был эталоном. Для Марджори он все еще был наполовину отвлеченным понятием. Она видела его в течение двух часов, если не меньше. Она неясно помнила высокого мужчину с рыжевато-светлыми волосами и блестящими голубыми глазами; мужчину, который говорил одни только умные вещи, чьи интонации и жесты были исполнены изящества, и который мог делать все, что угодно, лучше всех на свете. Даже во время своего поклонения Джорджу Дробесу, восхищения Сэнди Голдстоуном она сознавала, что оба они далеки от совершенства. Ноэль Эрман в самом деле казался ей совершенным человеком.

В течение нескольких последовавших дней в вихре сменяющихся настроений, рожденном словами Маши: «Тебя зацепил Ноэль Эрман», она поддалась своему желанию думать об Эрмане и ни о ком, кроме него, не думала. Она вспоминала каждое мгновение того вечера в «Южном ветре», собирая по кусочкам его слова, его поступки. Она мечтала о нем в аудитории, за ужином дома, на репетициях по вечерам.

Маша с благодарностью позвонила ей на следующей неделе, дабы сказать, что она получила работу в отделе дамской галантереи в универмаге «Лэмз».