Из всех руководителей стран, стоявших у истоков разрядки, один Брежнев остался у власти. Но его здоровье быстро ухудшалось. К этому времени у Брежнева уже случилось два инфаркта. В 60-е гг. он находился в хорошей физической форме, но потом у него стал постепенно развиваться атеросклероз сосудов головного мозга, в результате чего при переутомлении возникали периоды астении мозговой деятельности. После чехословацких событий у генсека выработалась привычка принимать перед сном по одной-две таблетки наркотических снотворных. Иногда он принимал чрезмерную дозу и потом страдал от мышечной слабости — ему требовалось время, чтобы прийти в себя{903}.
Зарубежные партнеры Брежнева обратили внимание на то, что он стал часто опаздывать, не соблюдает график работы, может внезапно исчезнуть без объяснения причин. Во время пребывания Киссинджера в Москве в апреле 1972 г. Брежнев ошеломил американца, прокатившись с ним в машине на бешеной скорости — он делал это, чтобы выйти из состояния отупения, вызванного передозировкой таблеток{904}. Когда разразилась Война Судного дня, Брежневу пришлось работать днем и ночью, его нервная система начала давать сбои. Садат звонил в советское посольство в Египте ежедневно, днем и ночью, чтобы сообщить о катастрофическом положении своей армии и потребовать немедленной помощи. Брежнев почти не отдыхал. Андропов, отлично осведомленный о проблемах генсека со здоровьем, взялся проявить о нем заботу. Сразу же после арабо-израильской войны он написал Брежневу письмо личного характера, где истолковывал поведение Садата, а заодно и Киссинджера, «как своего рода диверсию, рассчитанную на то, чтобы искусственным путем держать нас только вокруг арабо-израильского конфликта, создавая перенапряжение для всех и особенно для Вас лично». Андропов призывал генсека поберечь себя для других важных дел, «потому что человеческие возможности не безграничны»{905}. Андропову было известно, что Брежнев стал злоупотреблять наркотическими средствами и что его личные охранники и медсестра по секрету достают ему седативные таблетки. Поначалу Андропов попытался вмешаться, но потом, видимо, понял, что лучше закрыть на это глаза. Возможно, хотя прямых данных об этом нет, что председатель КГБ сам начал помогать Брежневу добывать таблетки{906}.
Эти таблетки, безусловно, лишь усугубляли недомогание советского вождя. Объем внимания у Брежнева сокращался, ему было все труднее удерживать в памяти детали. Даже его характер изменился: он стал подозрительным и капризным, все менее способным на гибкость, понимание чужих обстоятельств. Главный кремлевский врач Евгений Чазов заключил, что пагубное пристрастие Брежнева привело в итоге к тому, что «страна потеряла конкретное руководство». Именно в этом, по его мнению, были «истоки того процесса, который в конце концов привел великую страну социализма к событиям апреля 1985 года». Черняев, работавший в международном отделе ЦК КПСС и наблюдавший за всем изнутри, сокрушался о том, что «руководство страны фактически парализовано. Никто не в состоянии действовать и лишен возможности что-либо предпринять по существу». Ему было обидно, что «страна при таких ресурсах, наверно, уже превращается в заурядное большое государство… с бездуховностью и безыдейностью, с реагированием на всякое внутри и вокруг, но без собственных идей и без вдохновения. И что делать, никто не знает»{907}.
Тем временем в СССР, как и в США, полным ходом шла гонка вооружений, новые технологии развивались бурными темпами, гораздо быстрее вялотекущих переговоров по ограничению стратегических вооружений. Развертывание Соединенными Штатами баллистических ракет с разделяющимися головными частями с блоками индивидуального наведения (РГЧ ИН) давало возможность одной ракетой поразить несколько целей — это означало качественный скачок в развитии американского стратегического ядерного арсенала. Позже американцы создадут высокоточную крылатую ракету. Советский военно-промышленный комплекс лихорадочно наращивал количество стратегических систем и создавал оружие нового поколения. Советским конструкторам удалось произвести собственную ракету с РГЧ ИН («Пионер») и новый средний бомбардировщик Ту-22М. В СССР разработали новую атомную подводную лодку класса «Тайфун» и строили могучий океанский флот. За десять лет после московского саммита в 1972 г. Советский Союз принял на вооружение 4125 межконтинентальных баллистических ракет наземного и надводного базирования, тогда как США — всего 929. Больше всего американских экспертов по стратегическому планированию беспокоило развертывание большого числа тяжелых МБР Р-36М, способных нести до десяти боевых блоков. Такая ракета подходила по размеру к уже построенным в 1960-е гг. стартовым шахтам, а следовательно, СССР на порядок увеличивал свой стратегический арсенал, не нарушая лимиты, установленные договором ОСВ-1. Американцы называли эти ракеты СС-18, или «Сатана». СССР начал размещать их в 1974 г., всего, по американским данным, было развернуто 308 таких ракет{908}.
Зачем советская сторона строила и развертывала эти ракеты в таком количестве? Согласно некоторым авторитетным источникам, кремлевское руководство не могло преодолеть синдром Карибского кризиса, точнее, не могло забыть своего унижения в конце 1962 г., когда пришлось выводить советские военные силы из Кубы под нажимом американцев{909}. Географический фактор также играл свою роль, поскольку советский генералитет считал, что у США в этом вопросе есть преимущество. Советское военное командование исходило из того, что вражеский потенциал включает не только вооруженные силы США, размещенные на базах НАТО вокруг СССР, но и ядерные силы Великобритании и Франции. Кроме того, СССР был вынужден развертывать часть ядерных ракет и обычных вооружений против Китая. И, наконец, советская военно-промышленная элита по-прежнему, несмотря на разговоры о «стратегическом паритете», опасалась, что стратегический арсенал СССР значительно уступает американскому по качественным показателям. А качественное отставание можно компенсировать лишь количеством. В 1994 г. бывший помощник министра обороны Виктор Стародубов с обезоруживающей логикой объяснил, что в СССР строилось так много «тяжелых» ракет потому, что это было «то немногое, что мы умели делать хорошо»{910}. По прошествии времени выяснилось, что наращивание вооружений в 70-х гг. не принесло советскому руководству того, чего так боялись многие американские аналитики, — ощущения стратегического превосходства. Кремлевские лидеры никогда не считали, что у СССР есть возможность нанести внезапный обезоруживающий удар по США. Напротив, они сознавали, что американцы по-прежнему опережают Советский Союз по многим показателям, пусть даже преимущество Вашингтона было не столь подавляющим, как раньше{911}.
Когда на заседаниях Политбюро или на Совете обороны обсуждался вопрос о строительстве ракет, Брежнев не спорил с Устиновым, Гречко и главой Военно-промышленной комиссии Леонидом Смирновым. Являясь сторонником ведения переговоров с позиции силы, генсек не склонен был придавать значение шуму на Западе о растущей советской военной угрозе. Следует еще раз отметить, что Брежнев никогда не пытался бряцать ракетами и шантажировать западные страны, как это делал Хрущев. Он действительно был готов на переговоры и по-прежнему считал, что механизмы контроля над вооружениями, включая ОСВ, могут стать основой для длительного сотрудничества между СССР и США.
