Она никогда не говорила, куда идет, и Руфа каждый раз волновалась.
— Прекрати нервничать, Ру, — успокаивала ее Нэнси. — Ты уже списала ее со счетов как бесперспективную из-за того, что она не хочет поступать в колледж. Возможно, она встретила кого-то, и я могу лишь пожелать ей счастья.
— С ней может случиться все, что угодно, — считала Руфа. — Она ведет себя грубо, по законам улицы, а ей всего семнадцать.
На деле же Селена вела безупречный образ жизни. Между чтением и приемами пищи она предавалась страстной и совсем не характерной для Хейсти тяге к культуре. Ей и в голову не приходило сказать своим зацикленным на любви сестрам о своих намерениях. Все равно они не поймут. По мнению Селены, Руфа фанатично предана Эдварду и Мелизмейту и проводит дни, разрываясь между красками и образчиками тканей. Нэнси же вся поглощена работой — можно подумать, она расписывает Сикстинскую капеллу, а не подает кружки в баре. Ни одной из них, решила Селена, не стоит говорить. Лондон потерян для них. Колеся по городу в теплом метро, Селена составляла список мест, достойных ее внимания.
Она побывала в Доме д-ра Джонсона, в Доме-музее Китса и в Британском музее. Прошлась по «Судебным Иннам» и аллеям Кларкенуэлла. Она питалась вафлями «Вэгон Уилз», трача полученные от Руфы деньги в букинистических магазинах Чаринг-кросс Роуд. Она осматривала «Коллекцию Уолласа» и Музей Виктории и Альберта. Побывала на серии концертов барокко в Сент-Джонс Смит-сквер. Это было не просто блаженство. Все казалось таким важным, что она понимала: ей не хватит и трех жизней, чтобы переварить все это. У нее кружилась голова от идей, которые вот-вот должны были сформироваться.
Селена всегда увлекалась чтением. После смерти Настоящего Мужчины царство ума стало ее фетишем и прибежищем. Физический мир темен и хрупок. Литература символизирует собою вечность. Школа — или любое иное вмешательство в ее интеллектуальную жизнь — была для Селены чудовищным посягательством. Она желала, чтобы все лишнее было устранено с ее пути.
Но к удивлению Руфы, Селена была не такой скрытной с Рошаном. Раньше он изучал английскую литературу в Кембридже и рискнул поэкзаменовать ее. Когда Селена поняла, что он кое-что смыслит, она предалась опьяняющим спорам с ним. Руфа, слушавшая их дискуссии, мысленно взывала к Рошану, чтобы он уговорил Селену выйти из состояния непримиримой изоляции. Она молилась, чтобы он навел ее на мысль о поступлении в университет. Не прошло и недели пребывания Селены в Лондоне, как она уже сняла кольца и научилась причесываться, ибо Рошан считал ее вид слишком провинциальными.
Без «боевого оснащения» Селена неожиданно обрела лебединую грацию и выглядела очень симпатичной. Руфа завалила сестру новыми нарядами, довольная тем, что ее семья наконец-то сплачивается. Рошан заверил ее, что Селена умна, и она позволила себе предаться мечтам, в которых видела свою сестренку, прогуливающуюся в парках Кембриджа.
Но, вопреки мечтам Руфы, Селена подыскала себе работу. Когда она наслаждалась живописью в Национальной галерее, ее приметил менеджер из агентства мод. Длинное, худощавое тело Селены прекрасно подходило для демонстрации модных нарядов. За удивительно короткий срок она втянулась в водоворот показов, снялась для журнала «Вог» и получила совсем неплохие деньги.
Нэнси считала, что все идет как надо, и с гордостью приколола проспект сестры в своем баре «Форбс энд Ганнинг». Руфа же была раздосадована, хотя и не подавала виду. Она не могла забыть, как десятью годами ранее ее тоже «заприметили». Настоящий Мужчина не воспринимал саму идею модельных студий, но теперь его нет и Селену не остановить.
— Эта карьера недолгая, — с кислой усмешкой сказала она Нэнси. — Она закончится раньше, чем Селена доживет до моих лет.
— Ну и что? К тому времени у нее будет куча денег, — ответила Нэнси. — Ирония судьбы. Мы день и ночь вкалывали, чтобы заполучить богатенького жениха, а деньги оказались у нас дома. Мы могли бы отправить Селену на заработки и оставаться в Мелизмейте.
— Я так рада, — прошептала Руфа, — что мне не пришлось выходить замуж ради денег.
Наедине с собой Нэнси находила предсвадебную эйфорию Руфы проявлением некоторой самонадеянности.
— А ты вышла бы за Эдварда без денег?
— Конечно, вышла бы! — отрезала Руфа. Ее реакция была автоматической, но, когда она произнесла эти слова, она поняла, что говорит правду. Если Эдвард по каким-то причинам лишится всех денег, она ни за что не откажется от него!
* * *
Неожиданно они столкнулись лицом к лицу на узкой полоске тротуара у магазина кофе на Олд Комптон-стрит.
— Боже, Руфа… — проговорил он. — Руфа Хейсти!
Он оказался меньше и потрепаннее, чем время от времени всплывал в ее воспоминаниях. Руфа, у которой захватило дух, когда она увидела его, напряженно разглядывала его растрепанные каштановые волосы, карие глаза и тонкие черты.
— Джонатан… — сказала она. — Как поживаешь?
Она не могла сказать, что разлюбила Джонатана в такой-то день и такой-то час. Когда он неожиданно уехал, оставив в раковине немытые чашки и короткую записку на задней стороне двери, Руфа погрузилась в беспробудное пьянство. Тогда ей и в голову не могло прийти, что она вот так спокойно будет смотреть на него. Его восхитительные мягкие кудри, мочки его ушей, его выразительные ноздри — все эти детали она хранила в душе. Теперь же она ничего не чувствовала. Остался только рубец. Она осознала это с триумфом — Джонатан больше не нравился ей.
Джонатан же был потрясен.
— Боже! — сказал он. — Почему ты в Лондоне? Я никогда не мог представить тебя вне Мелизмейта.
Руфа хотела засмеяться. Это невероятно, но теперь ей все равно. И что такого она находила в этих нелепых, дрожащих ноздрях?
— Я была на примерке своего подвенечного платья.
Он вздрогнул.
— Ты выходишь замуж? Прекрасно. Поздравляю тебя!
— Спасибо.
— Когда же Большой День? В кавычках, ты понимаешь.
— В июне, разумеется, — сказала Руфа. — Мы все делаем для того, чтобы я стала традиционной июньской невестой, без кавычек.
Он расслабился, рассмеявшись.
— Кто он?
— Ты его знаешь, — сказала Руфа. — Эдвард Рекалвер.
Ей показалась странной его реакция: сначала тревожное трепетание при упоминании имени Эдварда, затем полузабавное смирение.
— Конечно. Мне следовало бы догадаться.
Руфа хотела знать, почему ему следовало бы догадаться. Джонатан был первым человеком, кто не был удивлен ее помолвке.
Он улыбался. В какой-то мере он казался успокоившимся.
— Дорогая, ты, как всегда, убийственно прекрасна, а я испортил все дело.
— Я уже давным-давно простила тебя, — сказала Руфа.
Он положил свою руку на ее.
— Слышал о твоем отце, мы были в Сиренчестере, и я прочел о следствии в местной газете. Так жаль.
— Мне пришлось давать показания, — сказала Руфа, — в полицейском участке.
— Я хотел написать тебе. Но потом решил не делать этого.
— И правильно.
Они молча стояли, отдавая дань прошлой драме.
Его рука по-прежнему лежала на ее руке.
— Мы загораживаем проход. Пойдем, пообедаем вместе. Затем сможем предаться объяснениям и взаимным обвинениям и поставим точки над «i».
Руфа улыбнулась.
— Как в романе.
— Прошу прощения, но не в моем. Я бы преуспел гораздо лучше, если бы не имел этот некоммерческий зуд отражать реальную жизнь.
Романы Джонатана, размышляла она, очень напоминали реальную жизнь, с многочисленными повторениями и зачастую довольно скучные. Ей понадобилась целая вечность, чтобы понять, что он — не гений. Поскольку она так интересовалась собственными чувствами, что согласилась пообедать, и они завернули за угол в «Эскарго». Было еще рано. Самый лучший столик у окна был свободен.
— Ты не против, если мы сядем не за него? Харриет работает в Сохо, и я не хочу рисковать, если она пройдет мимо.
Харриет — жена Джонатана, мать двоих его детей, вкалывающая в поте лица и финансирующая проекты его романов. Руфа ни разу не видела ее, но Джонатан вбил себе в голову, что Руфа так и осталась третьим лицом в их взаимоотношениях. Он постоянно жил в страхе, как бы не узнала Харриет.