— Но это совершенно неразумно, — сказала Руфа. — Никакой логики.

— Не скажи. Я служил в армии и мог в любое время погибнуть. Например, от этой пули в Боснии. Шесть дюймов правее, и я вернулся бы домой в мешке.

— Прекрати. — Руфа не могла и слышать о трупах. Настоящий Мужчина покинул Мелизмейт в мешке. Из памяти пришлось мгновенно стереть эту картину, чтобы кошмар не засосал ее полностью.

— Извини. — Он заметил ее боль и поспешил с объяснениями. — Дело не только в деньгах. У Пру уйма денег. Дело в том, что у нас с ней общая история.

— Ты хочешь сказать, у тебя был с ней роман. — Казалось, оснований для того, чтобы этот факт привел ее в ужас, не было, но Руфа чуть не впала в паранойю. — Я понимала, что кто-то должен был быть. — Она хотела задать ему тысячу вопросов, начиная с «ты любил ее?», но сочла, что у нее нет на это прав. — Мою историю ты в любом случае слышал.

— Это случилось через год после смерти Элис, — твердо сказал Эдвард. — Нам обоим ее не хватало. И поскольку Пруденс только что развелась с мужем, все было вполне естественным. Возможно, слишком простым. Я начал думать, что смогу полюбить ее… но затем все кончилось.

— А… — сказала Руфа. В ее голосе слышались незаданные вопросы.

— Она стала встречаться с другим. В итоге ничего из этого не получилось. Если бы ты знала ее, то поняла бы, что Пру не могла стать женой фермера. Она была не такая, как Элис, в этом-то все дело. — Он вздохнул, радуясь в душе, что преодолел самую тяжелую часть разговора. — Но я должен рассказать ей о тебе. Она имеет на это право. Ты меня понимаешь?

— Конечно, понимаю.

— Я знал, что ты поймешь. Пока я буду в Париже, ты можешь начать подбирать обои. По-моему, — заботливо проговорил Эдвард, — мы вполне можем сделать на несколько недель передышку. — Он не хотел больше говорить о Пруденс. Руфа чувствовала его раздражение, задавая вопросы. Он давал ей понять, что ее любопытство неуместно. Она с неприятным для себя откровением поняла, что Эдвард может предаваться страстям за закрытыми дверями. Она пыталась не терзаться, что неизвестная ей женщина, по сути, владела им.

Селена оторвалась от чтения, чтобы сообщить, что она не намерена жить в коттедже Эдварда.

— Что я там забыла? Почему я не могу поехать в Лондон и остановиться у Уэнди?

— Я думала, ты вернешься в школу, — сказала Руфа.

— К черту школу! Если заставишь меня вернуться, я сожгу это проклятое заведение.

— Но миссис Каттинг говорила, что ты — ее лучшая ученица, — просящим голосом проговорила Руфа. — Она сказала, что ты можешь выбрать университет…

— Посмотри на мой рот, — сказала Селена, упрямо выставляя свою проколотую нижнюю губу. — Я не собираюсь поступать в университет.

Роза сказала, что не отпустит Селену в Лондон.

— Тебе семнадцать лет, и ты ни разу не видела города больше Страуда. Можешь считать меня сумасшедшей.

— Ру и Нэнси будут присматривать за мной, — сказала Селена. — Они гарантируют, что я не забеременею и не начну продавать героин.

Нэнси подчеркнула, что она занята пять вечеров в неделю. Руфу слегка удивляло ее упорное стремление вернуться в «Форбс энд Ганнинг», но она была слишком занята проблемой Селены, чтобы вникать в этот вопрос. Она была уверена, что ее младшая сестра перестанет создавать им трудности, особенно теперь, когда они знают, что Мелизмейт спасен.

Роза ожидала поддержки со стороны Эдварда, но он был на стороне Селены.

— Почему бы ей не познакомиться с Лондоном? Там будет Ру, а ты знаешь, какая она строгая.

— Я не такая!

Сама того не желая, Роза рассмеялась.

— О да, она гораздо хуже, чем я. Когда рядом Ру, я чувствую себя послушницей в монастыре. И, по правде говоря, хочется отдохнуть от Селены. Она отрывает голову от своей дурацкой книги только для того, чтобы посмеяться над нами.

Руфе пришлось согласиться вернуться в Лондон с Нэнси и Селеной. В глубине души она была не в восторге от такой перспективы. Она подозревала, что лишилась влияния на Селену, когда та превратилась из забавного ребенка в замкнутого подростка. Селена стала еще хуже после смерти Настоящего Мужчины: задав ей вопрос, можно было прождать целую вечность, прежде чем та ответит. В школе она делала все, чтобы вызвать раздражение учителей. Она перестала общаться с другими девочками из класса и болталась у автобусной остановки с разными подозрительными типами.

Эдвард умеет правильно судить о жизни, размышляла Руфа. Возможно, Селене и в самом деле понадобится лондонский опыт, чтобы вернуться на землю своих предков. Она стыдилась ее сопротивления. Но винить Селену в том, что та беспокоит ее, было бы неправильным, так как она знала, что реальной причиной ее тревоги является Эдвард.

Если бы он вдруг изменился в одно мгновение, Руфа была бы встревожена. Но в такой же степени ее тревожило и его упрямое постоянство. Когда они были одни, он говорил с ней с такой любовью — минутки нежности в нескончаемой саге будничных дел! — что она чувствовала себя в опасной зависимости от него. Однако он не требовал ни поцелуев, ни объятий. Очевидно, решила она, он слишком щепетилен, чтобы позволить ей относиться к сексу как к обязанности. Он не мог допустить, чтобы кто-то подумал, что он купил секс на деньги. По мере того как развивались их отношения, Руфа с тревогой осознавала, что он красив. Она была загипнотизирована мерцанием его глаз из-под черных бровей. Руфа догадывалась о существовании огромных пробелов в его жизни, которые он не желал раскрывать.

Эдвард ничего больше не говорил об отношениях с Пруденс. Руфа старалась не слишком волноваться на сей счет и недоумевала, почему она так обеспокоена. Было бы нелепо ожидать, чтобы такой человек, как Эдвард, обходился все эти годы без секса. Возможно, размышляла она, сведения о Пруденс подтверждают тот факт, что она очень мало знает о нем. Ей-то казалось, что он посвящал себя их семье в Мелизмейте, как будто у него не было иной жизни. Но у него была иная жизнь за пределами Мелизмейта — неведомый ей континент. А после смерти Настоящего Мужчины она вела борьбу с ужасным, изнуряющим страхом перед неизведанным.

А что, если Эдвард и в самом деле сделал ей предложение, исходя из идеализированного чувства долга перед Настоящим Мужчиной? Он вполне способен на такое. Возможно, ему легко проявлять благородство, потому что он не любит ее. В таком случае, что же она может дать ему взамен? Если уж на то пошло, раз он не любит ее, то зачем ему это?

За неделю ее пребывания в Мелизмейте Эдвард вывозил ее на званые обеды в старые особняки. Он брал ее и на другие мероприятия — на концерты в Челтнем и Бат, как будто они женаты уже лет двадцать. Руфа видела, как смотрят на него другие женщины, и старалась не мучиться тем, что она так мало знает о нем.

Когда она вернулась в Лондон, ее триумф был несколько подпорчен охватившими ее сомнениями. Как ни стыдно в этом признаваться, но секс с Эдвардом придал бы больше надежности ее положению. Джонатан был единственным ее любовником. Она не имела понятия, как украсить физическую близость. Она по-прежнему была фригидной — и ничего тут не поделаешь.

На второе утро ее пребывания в доме Уэнди прибыл посыльный с большим картонным ящиком. Ящик был проложен сырой ватой и доверху забит колокольчиками из лесочка позади дома Эдварда. Они наполнили кухню нежным ароматом.

В ящике находилась намокшая карточка: «Я люблю тебя. Э.»

Руфа сохранила ее, словно желая выжать из нее любовь, чтобы ослабить свой страх.

Уэнди была рада приготовить последнюю оставшуюся спальню для Селены. Для нее младшая из сестер Хейсти всегда была ребенком. Если бы этот ребенок не превратился в долговязую шестифутовую девочку с кольцами в разных местах, то Уэнди усадила бы ее на колени. Пребывание в доме Селены выявило у Уэнди скрытый до поры до времени талант няни. Она беспокоилась, что «ребенок» слишком худой, и заполнила буфет сладостями, которые любила сама. Селена, углубившаяся в свою неизменную спутницу — книгу, молчаливо опустошала пакеты «Джэмми Доджерс» и «Вэгон Уилз». Время от времени она засовывала очередную книгу в рюкзак и исчезала на долгие часы.