— Если бы только мы могли что-нибудь сделать! — повторила Лидия чью-то избитую фразу.
Нэнси продолжала наслаждаться печеньем.
— А делать и нечего. Остается лишь всем нам выйти замуж за денежный мешок.
— Неплохо бы, — заметила Селена.
— Что? До аукциона? — засмеялась Руфа. — Мы даже не знакомы ни с одним богатым. Тем более с настолько богатым, чтобы оплатить долги Настоящего Мужчины и спасти дом.
Селена опустила книгу:
— Но такая возможность все же существует.
— Я знаю единственного мужчину в округе, — задумчиво проговорила Лидия. — Мы никогда ни с кем не встречаемся.
— Можешь повторить это снова, — согласилась Нэнси. — Это место напоминает Бригадун. Не поймешь, в каком веке живем. Иногда хочется высунуть нос и узнать: отменили эти ужасные «хлебные законы» или нет.
— Действительно… — начала Руфа. Она уставилась на змееподобный язык пламени, вылетевшего из догорающих красных угольков. — Действительно, Лидия права. Если бы мы только имели возможность встречаться с богатыми мужчинами, то не исключено, что вышли бы замуж за одного из них.
— У меня более практичная мысль, — печально проговорила Нэнси. — Давайте потрем все лампы — вдруг появится какой-нибудь захудалый джинн.
— Я бы с удовольствием работала за деньги, — сказала Руфа, — если бы только знала, где заработать их в достаточном количестве. К несчастью, производство джема с чистой прибылью в шестьдесят два пенса за горшочек не принесет нам миллионов фунтов до конца марта.
— Не смотри так на меня, — сказала Нэнси. — Мои чаевые едва позволяют мне сводить концы с концами.
Руфа уже преодолела усталость. Она пристально всматривалась в лица сестер.
— Знаете, все вы — симпатичные девушки. Да и я не плоха, когда не пахну миндальными пирогами. И в этом наш плюс, просто стыдно, что Брайан не может выставить нас на аукцион вместе с мебелью.
Воцарилось молчание, в течение которого каждая из девушек обдумывала тот неоспоримый, само собой разумеющийся факт, что красота вытекала из принадлежности к семье Хейсти. Раньше им ни разу не приходила в голову мысль, что эта красота могла бы принести им гораздо больше, чем первое место при выборах местных талантов. И они могли думать о своей внешности лишь под восторженный аккомпанемент Настоящего Мужчины: «Мой сераль, мои генетические чудеса, мои несравненные принцессы…»
В 27 лет Руфа была нимфой с полотен Берн-Джонса, но одетой в джинсы и спортивную куртку. Ее кожа была прозрачно-нежной и белой на фоне царственной пышности ее блестящих каштановых волос (все девушки имели пышную шевелюру, так как Настоящий Мужчина утверждал, что его овечек не следует стричь). Глаза Руфы были редкой синевы: они могли потемнеть в тени, а затем вдруг заблистать, как сапфир. Ростом она была с Настоящего Мужчину и очень стройной. Когда она училась в пятом классе в Сэнт-Хильдегарде, женщина из модельного агентства «нашла» ее и просила приехать в Лондон.
Настоящий Мужчина долго смеялся при мысли о том, что его первенец и любимица будет выставлять себя на обозрение вульгарной публике. Об этом больше никогда не вспоминали.
26-летняя Нэнси сошла с картин Ренуара, отличаясь от его персонажей лишь телом. Ее внешние очертания были тонкими, а сладострастие скорее духовным, чем физическим. Она представляла собой «рентгеноскопический» вариант Руфы, будучи не столь сногсшибательно красивой, но несравнимо более сексуальной. Волосы Нэнси были откровенно рыжими. Ее крупные, твердые груди являлись предметом зависти тощих сестер. Сонные и насмешливые глаза, полные и роскошные губы. Она воплощала собой фруктовый сад среди долины лилий.
24-летняя Лидия имела большее сходство с матерью, чем с отцом. Ей были свойственны утонченная хрупкость, изысканность во всех деталях. Ростом она была ниже Руфы и Нэнси. Глаза отливали более легкой, светлой голубизной, а волнистые кудри были золотисто-каштанового цвета. В своем лучшем виде она походила на миниатюру Хильярда, исполненную самыми утонченными мазками. Даже сейчас, нечесаная и нестриженая, она напоминала ангела.
Селене, рождение которой стало неожиданностью для Настоящего Мужчины, было 17 лет. Она была очень высокой и долговязой, но сказать, как она выглядела, было довольно трудно. Ее волосы, того же цвета, как у Лидии, были небрежно заплетены в косу. Еще больше маскировали ее небольшие круглые очки и колечки в носу, на нижней губе и языке.
— Сейчас уже никто не выходит замуж по денежным соображениям, — печально сказала Селена.
— Люди всегда заключали браки по расчету, — возразила Руфа, — и будут делать это и впредь. Многие наши предки поступали так. Тогда никого не интересовала романтика.
Остальные собеседницы украдкой обменялись многозначительными взглядами. Они знали, что она думает о Джонатане — человеке, разбившем ее сердце.
— Брак без любви абсолютно бессмыслен. — Лидия, такая пассивная и отрешенная, говорила с необычной убежденностью. Она была единственной из всех, испытавшей брачные узы. — Это равносильно постоянной агонии. Я смогла покинуть Рэна, лишь когда разлюбила его.
На этот раз Руфа присоединилась к многозначительным взглядам. Сестры Лидии не верили, что она разлюбила бывшего мужа.
— Продолжать жить в браке имело бы смысл лишь в том случае, если бы у Рэна была куча денег, — сказала Селена.
Руфа подлила себе в чашку немного вина.
— В нашей семье всегда очень серьезно относились к любви. Каждый раз это приносит нам одни неприятности.
— Но Линнет — дитя любви, — заметила Лидия.
— Оставим Линнет. — Руфа скрестила свои длинные ноги и небрежно откинула волосы. — Может, лучше поговорить о браке по расчету? Сто лет тому назад это имело бы смысл.
Без особого энтузиазма сестры попытались сосредоточиться на реальном внешнем мире.
— Думаю, я смогла бы выйти замуж за человека, которого не люблю, — задумчиво проговорила Нэнси. — Если, конечно, он мне не совсем безразличен.
— Уверена, ты можешь попытаться, — сказала Руфа, — поскольку имеешь в виду любого, на кого можно опереться.
Нэнси улыбнулась с явным удовлетворением.
— Если бы я была такой разборчивой, как ты, то вообще не получала бы удовольствия.
— Разборчивость не принесла мне ничего хорошего, — вздохнула Руфа.
Она не часто упоминала об этом эпизоде своей жизни, когда единственный раз повздорила с Настоящим Мужчиной. Он безжалостно подтрунивал над ней по поводу ее романа с Джонатаном. Он развлекал семью таким чудесным подражанием Джонатану, что даже Руфа была вынуждена смеяться. Серьезное отношение Руфы к любви встревожило его. Единственный раз в жизни Настоящий Мужчина обнаружил, что делит свой трон с кем-то еще.
— Все это как в хорошем фильме на Чэннел Фор, — любил шутить он, наблюдая за склонившей золотисто-каштановую голову Руфой. — Склонный к сутенерству романист из Лондона арендует загородный домик, влюбляется в местную рыжеволосую красотку, а затем мчится домой к жене, чтобы описать все это.
Так, в общем-то, и было. В то время, три года назад, Руфа не знала, что отдать сердце Джонатану Уилби — это всего-навсего иллюзия. Она была готова преподнести ему в жертву и душу и тело, а он был не в состоянии совладать с ее энергией и с проделками ее аристократической семьи, выступавшей с угрозами в его адрес. Руфа так и не поняла до конца, почему Джонатан неожиданно испугался. Она подозревала Настоящего Мужчину, но не знала в чем; и это был единственный рубец на памяти о нем.
— Если хотите знать мое мнение, — сказала Нэнси, хватаясь за бутылку, — любовь — единственное, ради чего имеет смысл жить на земле. Но я не очень уверена относительно замужества. Взгляните хотя бы на Лидию.
— Да, верно, — вздохнула Лидия, — взгляните на меня.
Десять лет тому назад Лидия, совсем еще подросток, безумно втрескалась в Рандольфа Веррола, который занимался разведением коз на небольшом соседнем участке и полагал, что ношение кристаллика в кармане трусов увеличивает сексуальную потенцию. Мать Рэна жила в разрушенном шотландском замке, превращенном ею в коммуну. После смерти отца ему достался фермерский домик, ютившийся на нескольких захудалых акрах. Здесь Рэн разводил коз, устраивал на уик-энды факельные шествия и медитировал голым.
