— Плывите же, плывите, паруса, Летите, белокрылые, туда, Где пурпур утра красит небеса Или горит вечерняя звезда…

Чепуха… чепуха… и все же нарисована картина…

Под струй пурпурных плеск я сплю, И сладки сны мои; я больше не проснусь…

Но тебе придется проснуться, если ты хочешь чего-нибудь достичь. И ты употребила «пурпурный» дважды в одном стихотворении, девочка… «Золотое лютиков безумье»… «Золотое безумье»… Да, девочка, я сразу вижу, как ветер колышет лютики. «Из пурпурных врат заката прихожу я»… Ты слишком любишь все «пурпурное», Эмили.

— Это такое прелестное слово, — сказала Эмили.

— «Мечты мои так ярки, что кажется вовек им не поблекнуть»… Это только кажется у Эмили… «О слава, манящий отголосок эха»… Так ты тоже слышишь этот отголосок? Он в самом деле манит, но для большинства из нас остается лишь эхом… Ну, вот и все. Это было последнее.

Мистер Карпентер одним движением отодвинул в сторону маленькие листки, сложил руки на парте и взглянул через очки на Эмили.

Эмили смотрела на него, молчаливая, поникшая. Казалось, вся жизненная энергия покинула ее тело и сосредоточилась в одних глазах.

— Десять хороших строк на четыре сотни, Эмили… что ж, это сравнительно хорошо… а все остальное вздор, Эмили… вздор.

— Я… думаю, что так, — еле слышно произнесла Эмили.

Ее глаза наполнились слезами… губы задрожали. Она не могла ничего с этим поделать. Гордость была безнадежно подавлена горьким разочарованием. Ей казалось, что она чувствует себя совсем как свеча, которую кто-то задул.

— О чем ты плачешь? — спросил мистер Карпентер.

Эмили сморгнула слезы и попыталась засмеяться.

— Мне… мне жаль… вы считаете, что все это никуда не годится… — сказала она.

Мистер Карпентер с силой ударил кулаком по парте.

— Как это «никуда не годится»? Разве я не сказал тебе, что десяток хороших строк все же есть? Да ради десяти праведников Бог готов был пощадить Содом[98].

— Вы хотите сказать… что… все-таки… — Свечу снова зажигали.

— Конечно, это я и хочу сказать. Если в тринадцать ты способна написать десять хороших строк, в двадцать ты напишешь десять раз по десять… если боги будут к тебе благосклонны. Перестань, впрочем, возиться с месяцами… и гением себя тоже не воображай, хоть и сумела написать десяток неплохих строк. Я думаю, нечто пытается говорить через тебя… но тебе придется постараться, чтобы стать подходящим инструментом для этого. Тебе придется упорно трудиться и приносить жертвы… чтоб мне… девочка, ты избрала себе ревнивую богиню. Муза никогда не отпускает своих жрецов и жриц… даже если навсегда затыкает уши, чтобы не слышать их молений. А тут у тебя что?

Эмили, с трепетом в душе, подала ему свою «книжку от Джимми». Она была так счастлива, что буквально сияла от восторга. Она уже видела свое будущее, чудесное, блестящее… о, богиня, которую она избрала, непременно услышит ее — Эмили Б. Старр, выдающуюся поэтессу… Э. Берд Старр, подающую надежды молодую романистку.

От волшебной мечты ее пробудил негромкий смех мистера Карпентера. Эмили не без некоторой тревоги задумалась, над чем он может смеяться. Она считала, что в этой записной книжке не было ничего смешного. В ней содержались лишь три или четыре из ее последних сочинений в прозе: маленькая сказка «Королева бабочек», рассказ «Разочарованный Дом», в сюжет которого она вплела красивую мечту о том, как спустя много лет сбываются его надежды, и «Секрет глена»[99], который, несмотря на название, был маленьким фантастическим диалогом между Духами Снега, Серого Дождя, Тумана и Лунного Света.

— Так ты считаешь, что я некрасив, когда читаю молитву? — усмехнулся мистер Карпентер.

Эмили ахнула… поняла, что произошло… сделала отчаянную попытку выхватить у него свою записную книжку… но безуспешно. Мистер Карпентер поднял руку с книжкой повыше, поддразнивая Эмили.

Она дала ему не ту записную книжку! А эта… о ужас, что было в ней? Или вернее, чего в ней только не было? Описания всех жителей Блэр-Уотер… и полное, очень полное описание самого мистера Карпентера. Желая изобразить его как можно точнее, она была, как всегда, беспощадно правдива, особенно в том, что касалось странных гримас, которые он делал по утрам, когда начинал школьные занятия молитвой. Благодаря ее способности создавать словами яркие образы, мистер Карпентер оживал в этой зарисовке. Эмили не знала об этом, но он знал… он видел себя как в зеркале, и художественность описания доставила ему такое удовольствие, что все остальное его уже не волновало. К тому же она изобразила его достоинства столь же выразительно, как и недостатки. Были там, к примеру, такие фразы: «Выглядит он так, словно знает очень много того, что никогда ему не понадобится» или «Думаю, он надевает черный фрак по понедельникам потому, что во фраке у него такое чувство, будто он совсем не был пьян накануне». Кто или что внушило этой маленькой девчонке такие мысли? О, ревнивая богиня не оставит без внимания свою верную Эмили!

— Мне… жаль, — сказала Эмили; яркая краска стыда разливалась по ее обычно бледному лицу.

— Да я не променял бы это на все стихи, которые ты написала или когда-нибудь напишешь! Чтоб мне… это литература… настоящая литература… а тебе всего лишь тринадцать. Но ты не знаешь, что ждет тебя впереди… каменистые холмы… крутые подъемы… встречные ветры… разочарования. Оставайся в уютной долине, если ты благоразумна. Эмили, почему ты хочешь писать? Приведи причину.

— Я хочу стать знаменитой и богатой, — спокойно сказала Эмили.

— Все хотят. Это всё?

— Нет. Я просто люблю писать.

— Более основательная причина… но ее одной недостаточно… недостаточно. Скажи-ка мне вот что… если бы ты знала, что всю жизнь будешь бедна как церковная мышь… если бы ты знала, что никогда не опубликуешь ни строчки… неужели ты продолжала бы писать… продолжала бы?

— Разумеется, продолжала бы! — с негодованием заявила Эмили. — Я должна писать… иногда я ничего не могу поделать с собой… я просто должна писать.

— О… тогда я не стану попусту тратить слова, давая тебе советы. Если в твоей душе есть стремление к высшему, ты не можешь иначе… есть люди, взор которых сам собой устремляется к вершинам: в долинах им не дышится свободно. Да поможет Господь тем из них, у кого не хватает сил для восхождения. Ты, разумеется, не понимаешь ни единого слова из того, что я тебе говорю… пока не понимаешь. Но продолжай… взбирайся все выше! Вот, возьми свою записную книжку и отправляйся домой. Через тридцать лет я буду требовать награды на том основании, что Эмили Берд Старр была когда-то моей ученицей. Иди… иди… прежде чем я вспомню, до чего ты непочтительная девчонка — пишешь такое обо мне! — и, как положено, рассержусь.

Эмили ушла, все еще немного испуганная, но со странным ликованием в душе. Она была так счастлива, что ее счастье, казалось, озаряло мир своим собственным великолепием. Все мелодичные звуки природы вокруг нее лились, словно несвязные слова ее собственного восторга. Мистер Карпентер с истертого школьного порога следил, как она исчезает из вида.

— Ветер… и огонь… и море! — бормотал он. — Природа всегда застает нас врасплох. У этого ребенка есть… то, чего я никогда не имел и что хотел бы обрести, пусть даже ценой жертв. Но боги не позволяют нам оставаться у них в долгу… она заплатит за это… она заплатит.

На закате Эмили сидела одна в своем «эркере», залитом мягким, золотистым светом. Небо и кроны деревьев за окном радовали нежными красками и волшебной музыкой вечерних звуков. В саду под окном по красным дорожкам гонялся за опавшими листьями Ром. Вид его лоснящихся, полосатых боков, грация его движений доставляли ей удовольствие… так же, как и красивые, ровные, блестящие борозды на вспаханных полях за садом и первая неяркая белая звезда в хрустально-зеленом небе.