Потом доктор Бернли рассказал какую-то историю, которую я не поняла. У дяди Уоллеса вырвалось «ха-ха», а дядя Оливер приложил к лицу салфетку. Тетя Адди и тетя Ива искоса переглянулись, а затем опустили глаза в свои тарелки и слегка улыбнулись. Тетя Рут, казалось, была возмущена, а тетя Элизабет холодно посмотрела на доктора Бернли и сказала: «Боюсь, Аллан, вы забыли, что здесь присутствуют дети». Доктор Бернли сказал: «Прошу прощения, Элизабет», — очень вежливо. Он, когда захочет, может говорить с очень величественным видом. И он очень красив, когда аккуратно одет и побрит. Илзи говорит, что гордится им, пусть даже он ее ненавидит.

После обеда раздавали подарки. Это традиция Марри. Мы никогда не вешаем чулочки у камина и не ставим елок, но передаем по кругу «отрубяной пирог» со спрятанными в нем подарками и свисающими наружу ленточками, на которых написаны имена гостей[57]. Было очень весело. Все мои родственники подарили мне что-нибудь полезное — все, кроме тети Лоры. Она подарила мне бутылочку духов. Я в восторге от них. Очень люблю приятные запахи. Тетя Элизабет относится к духам неодобрительно. Она подарила мне новый передник, но мне приятно отметить, что он без рукавов. Тетя Рут подарила мне Новый Завет и сказала: «Надеюсь, Эмили, ты будешь читать главу из этой книги каждый день, пока не прочитаешь до конца», а я сказала: «Что вы, тетя Рут, я уже прочитала Новый Завет раз десять (и это правда). Я очень люблю Откровение святого Иоанна». (И я действительно люблю его. Когда я читала стих: «А двенадцать ворот — двенадцать жемчужин»[58], я тут же увидела их, и ко мне пришла вспышка.) Но тетя Рут сказала холодно: «Библию надо читать не как книжку с рассказами». Дядя Уоллес и тетя Ива подарили мне пару черных рукавичек, дядя Оливер и тетя Адди — целый доллар красивыми новыми десятицентовиками, а кузен Джимми — ленту для волос. Перри оставил мне шелковую книжную закладку. Ему пришлось отправиться домой, чтобы провести рождественский день с его тетей Том, но я приберегла для него целую кучу орехов и изюма. Я подарила ему и Тедди по носовому платочку (для Тедди платочек был чуточку красивее), а Илзи получила от меня ленту для волос. Я купила все это сама на те деньги, которые выручила за яйца. (У меня нескоро снова появится этот доход, так как моя курочка перестала нестись). Все были счастливы, и в какой-то момент дядя Уоллес мне улыбнулся. Я подумала, что он не такой отвратительный, когда улыбается.

После обеда мы с Илзи играли на кухне в разные игры, а кузен Джимми помог нам сварить сливочные конфетки. Ужин у нас в тот день тоже был великолепный, но никто не мог много съесть после такого грандиозного обеда. У тети Ивы болела голова, а тетя Рут сказала, что не понимает, зачем Элизабет делает сосиски такими жирными. Но остальные были в хорошем настроении, и тетя Лора создавала приятную обстановку. Ей отлично удается создавать приятную обстановку. А когда все кончилось, дядя Уоллес сказал (это еще одна традиция Марри): «Подумаем несколько мгновений о тех, кто уже ушел от нас». Мне понравилось, как он это сказал — очень торжественно и сердечно. Это был один из тех моментов, когда мне бывает приятно, что в моих жилах течет кровь Марри. И я подумала о тебе, дорогой папа, и о маме, и о бедном маленьком Майке, и о прапрабабушке Марри, и о моей старой бухгалтерской книге, которую сожгла тетя Элизабет, ведь эта книга была для меня совсем как человек. А потом мы все взялись за руки и спели «За доброе старое время»[59], прежде чем все разъехались по домам. Я больше не чувствовала себя чужой среди Марри. Мы с тетей Лорой вышли на крыльцо, чтобы их проводить. Тетя Лора обняла меня одной рукой и сказала: «Когда-то давным-давно мы стояли вот так же с твоей мамой и провожали гостей после Рождества». Под полозьями отъезжающих саней скрипел снег, за деревьями звенели бубенчики, а на крыше свинарника искрился в лунном свете иней. И это все было так прелестно (и бубенчики, и мороз, и громадная сверкающая снежная ночь), что пришла вспышка, и это оказалось самым замечательным.

Причиной одного из событий, произошедших в Молодом Месяце в ту зиму, стало то, что Тедди Кент как-то раз сделал комплимент Илзи Бернли, а это не совсем понравилось Эмили Старр. Впрочем, подобного рода события в прошлом не раз приводили даже к падению империй.

В тот день Тедди катался на коньках по льду замерзшего озера Блэр-Уотер и взял с собой Илзи и Эмили, чтобы они по очереди тоже могли «поскользить», держась за него. Ни у Илзи, ни у Эмили коньков не было. Никто не интересовался Илзи настолько, чтобы купить ей коньки; что же до Эмили, то тетя Элизабет не одобряла подобных развлечений для девочек. Девочки из Молодого Месяца никогда не катались на коньках. Тетя Лора выдвинула революционную идею о том, что катание на коньках стало бы хорошим физическим упражнением для Эмили и вдобавок обеспечило бы сохранность подметок ее зимних ботинок, которые она протирает, «скользя» по озеру. Но ни один из этих аргументов не оказался достаточно убедительным, чтобы заставить тетю Элизабет изменить ее мнение, несмотря на бережливость, унаследованную ею от Бернли. И все же второй аргумент заставил ее распорядиться, чтобы впредь Эмили по льду не «скользила». Эмили приняла запрет близко к сердцу. Она с безутешным видом слонялась по Молодому Месяцу, а в письме отцу написала: «Я ненавижу тетю Элизабет. Она ужасно несправедливая. Она никогда не ведет честную игру». Но однажды в дверь кухни Молодого Месяца просунул голову доктор Бернли и грубовато спросил:

— Что это за разговоры я слышу, Элизабет, насчет того, будто ты запретила Эмили кататься на льду?

— Она протирает подметки ботинок, — отвечала Элизабет.

— Ботинки! Да к чер… — Доктор вовремя вспомнил, что находится в присутствии леди. — Пусть девочка катается сколько хочет. Ей следует постоянно находиться на свежем воздухе. Ей следует, — доктор свирепо уставился на Элизабет, — ей следует спать на улице.

Элизабет задрожала от ужаса. Она боялась, как бы доктор не принялся настаивать на этой неслыханной практике. Ей давно было известно, что он принадлежит к числу сторонников самых радикальных идей насчет лечения как больных туберкулезом, так и тех, кого считают склонными к этому заболеванию. Так что она предпочла умиротворить его, позволив Эмили проводить дневные часы на открытом воздухе, занимаясь тем, что считается полезным для нее… лишь бы он больше упоминал о том, чтобы девочка оставалась там и на ночь.

— Он гораздо больше заботится об Эмили, чем о своем собственном ребенке, — с горечью заявила она Лоре.

— Илзи слишком крепка здоровьем, — сказала тетя Лора с улыбкой. — Если бы она была болезненным ребенком, Аллан, возможно, простил бы ее за… за то, что она дочь своей матери.

— Ш-ш-ш, — сказала тетя Элизабет. Но она сказала это слишком поздно. Эмили, входившая в ту минуту в кухню, услышала слова тети Лоры и потом весь день в школе размышляла над ними. Почему Илзи надо прощать за то, что она дочь своей матери? Любая девочка — дочь своей матери, разве не так? В чем же тут преступление? Эти вопросы так взволновали Эмили, что она была невнимательна на уроках, и мисс Браунелл обстреливала ее со всех сторон своими саркастическими замечаниями.

Но нам пора вернуться на озеро Блэр-Уотер, где Тедди только что совершил вместе с Эмили великолепный громадный круг по льду. Илзи ждала своей очереди на берегу. Золотистые волосы обрамляли ее лицо и сверкающей волной падали на лоб из-под маленького полинялого красного берета: одежда Илзи всегда была линялой. Жгучий поцелуй ветра окрасил ее щеки алым румянцем, а ее глаза сверкали точно янтарь, в котором горит огонь. Тедди как прирожденный художник сразу отметил ее красоту и пришел в восторг.