«Может быть, тогда другие девочки меня зауважают», — думала она.

От перекрестка, где они с Родой расстались, Эмили шла одна и, перебирая в памяти события прошедшего дня, пришла к заключению, что не уронила честь Старров… если не считать временного поражения в истории со змеей. Школа оказалась совсем не такой, какой она ожидала ее увидеть, но такова жизнь — это она часто слышала от Эллен Грин, — и надо не мечтать о несбыточном, а стараться использовать наилучшим образом то, что вам дано. Рода казалась очаровательной, и в Илзи Бернли тоже было что-то привлекательное, а что до остальных девочек, то Эмили немедленно расквиталась с ними, представив их всех повешенными в ряд за то, что они до смерти напугали ее дохлой змеей. После этого они уже не вызывали у нее отвращения, хотя воспоминания о некоторых из их колких слов еще немало дней причиняли ей боль. Теперь у нее не было ни папы, которому она могла бы рассказать о своих обидах, ни амбарной книги, в которой можно было бы о них написать, а потому она не могла забыть о них.

Сразу завести разговор о челке не удалось: в Молодом Месяце были гости, и обе ее тети были заняты приготовлением изысканного ужина. Но, когда под конец трапезы принесли варенье, Эмили воспользовалась паузой в разговоре взрослых.

— Тетя Элизабет, — сказала она, — можно мне носить челку?

Тетя Элизабет посмотрела на нее возмущенно.

— Нет, — твердо сказала она, — я против челок. Из всех глупых нынешних мод челки — наиглупейшая.

— Ах, тетя Элизабет, позвольте мне носить челку! Она превратит меня в настоящую красавицу — так Рода говорит.

— Для этого, Эмили, одной челки было бы далеко не достаточно. В Молодом Месяце никто не носит челок — кроме коров. Они единственные существа, которым следует носить челку.

Тетя Элизабет с торжествующей улыбкой обвела глазами всех сидевших за столом; тетя Элизабет действительно улыбалась иногда… когда ей удавалось заставить умолкнуть какую-нибудь маленькую особу, изысканно ее высмеяв. Эмили поняла, что дальнейшие просьбы бесполезны. Этот путь к красоте был для нее закрыт. Тетя Элизабет проявила мелочность… ужасную мелочность. Разочарованно вздохнув, Эмили решила пока отказаться от мечты о челке. Но был еще один вопрос, на который ей хотелось получить ответ:

— А почему папа Илзи Бернли не верит в Бога?

— Да все из-за той шутки, которую сыграла с ним ее мать, — со смешком отозвался мистер Слейд. Это был толстый веселый старик с густыми волосами и бакенбардами. Он уже сказал несколько фраз, которых Эмили не поняла, но которые, похоже, весьма смутили его очень благовоспитанную жену.

— А какую шутку она с ним сыграла? — спросила Эмили, сгорая от любопытства.

Тетя Лора посмотрела на тетю Элизабет, тетя Элизабет на тетю Лору. Затем последняя сказала:

— Беги-ка, Эмили, во двор и покорми цыплят.

Эмили с достоинством встала.

— Вы могли бы просто сказать, что я не должна спрашивать о маме Илзи, и я послушалась бы вас. Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, — сказала она, выходя из-за стола.

В тот первый день, проведенный в школе, Эмили была уверена, что никогда ее не полюбит. Конечно, она знала, что должна ходить в школу, чтобы получить образование и возможность заработать себе на жизнь; но учебе предстояло, по ее мнению, всегда оставаться для нее тем, что Эллен Грин торжественно называла «тяжкий крест». А потому Эмили была немало удивлена, когда через несколько дней обнаружила, что школа ей, пожалуй, даже нравится. Конечно, мисс Браунелл не выиграла при близком знакомстве; но другие девочки больше не пытались изводить ее — более того, к ее изумлению, они, казалось, вдруг совсем забыли все, что случилось, и признали ее своей. Ее приняли в компанию, и, хотя изредка при размолвках ей приходилось выслушивать колкости насчет «младенческого» передника или гордости Марри, никакой враждебности, ни скрытой, ни явной, больше не было. К тому же Эмили и сама оказалась вполне способна говорить колкости, когда узнала немного побольше о слабостях других девочек, и говорила эти колкости с такой беспощадной ясностью и иронией, что все довольно скоро научились не раздражать ее. Каштановокудрая, которую звали Грейс Уэллс, и Веснушчатая, чье имя было Кэрри Кинг, и Дженни Странг теперь были с ней в приятельских отношениях, и Дженни посылала ей через проход не дерзкие взгляды и презрительные смешки, а «жвачку» из сосновой смолы и закладки из папиросной бумаги. Эмили позволяла им всем толпиться в притворе ее храма дружбы, но к алтарю была допущена только Рода. Что же до Илзи Бернли, то она не появлялась в школе после того первого дня. Илзи — так сказала Рода — могла прийти в школу, а могла и не прийти — как ей заблагорассудится. Ее отцу не было до нее дела. Эмили всегда очень хотелось побольше узнать об Илзи, но казалось, что это желание вряд ли когда-нибудь осуществится.

Незаметно, исподволь Эмили снова становилась счастливой. Она уже чувствовала, что ее место здесь — в этой колыбели клана Марри. Она много думала о своих давно умерших предках. Ей нравилось воображать, будто они вновь ненадолго посещают Молодой Месяц: вот прабабушка начищает свои медные подсвечники и делает сыры по старинному рецепту, вот двоюродная бабушка Мириам бродит по саду в поисках своего потерянного бриллианта, а вот тоскующая по родине двоюродная прапрабабушка Элизабет расхаживает по дому в шляпе, и капитан Джордж, отважный, загорелый морской волк, привозит домой из Индии пятнистые морские раковины, и любимый всеми Стивен улыбается, стоя у окна дома, и ее собственная мама мечтает о папе… Все они казались Эмили такими реальными, словно она знала каждого при жизни.

Однако порой она снова начинала горевать об отце, и тогда все великолепие Молодого Месяца не помогало заглушить тоски по жалкому маленькому домику в низине, где они так любили друг друга. В эти ужасные часы Эмили убегала в какой-нибудь укромный уголок и горько рыдала, появляясь потом оттуда с красными глазами, что всегда, похоже, раздражало тетю Элизабет. Тетя Элизабет начинала привыкать к присутствию Эмили в Молодом Месяце, хотя и не стремилась к более близким отношениям с ребенком. Это обижало Эмили, но у нее была любовь тети Лоры и кузена Джимми… и Задира Сэл, и Рода, и кремовые от клевера поля, и темнеющие на фоне янтарного неба деревья, и озорные мелодии, которые, налетая с залива, выводила в елях за амбарами Женщина-ветер. Дни были яркими, интересными, полными маленьких удовольствий и восторгов, словно раскрывающиеся один за другим крошечные золотые бутоны на дереве жизни. Если бы только у нее сохранилась ее старая желтая амбарная книга или что-нибудь, что равнялось бы ей, Эмили была бы вполне довольна существованием. Ей не хватало этой книги — почти как папы.

Вину за то, что книгу пришлось сжечь, Эмили возлагала на тетю Элизабет и никак не могла до конца простить ее. Найти какую-либо замену амбарной книге не представлялось возможным. Кузен Джимми сказал правду: писчей бумаги любого рода в Молодом Месяце было очень мало. Письма писали редко, а когда писали, хватало одного листка. Эмили не осмеливалась попросить бумаги у тети Элизабет, хотя бывали моменты, когда ей казалось, что она буквально взорвется, если не сможет записать мысли, которые приходят в голову. Она нашла выход в том, что записывала их на грифельной дощечке во время уроков, но эти торопливые каракули рано или поздно приходилось стирать, отчего у Эмили всегда оставалось ощущение невосполнимой утраты… к тому же существовала опасность, что их увидит мисс Браунелл. Это, как чувствовала Эмили, будет совершенно невыносимо. Чужие глаза не должны были видеть эти священные творения. Иногда она показывала их Роде — хотя та ужасно раздражала ее тем, что хихикала, читая утонченнейшие создания фантазии. Эмили считала, что Рода настолько близка к совершенству, насколько это возможно для человеческого существа, однако ее склонность к хихиканью была существенным изъяном.