Говорят, будто миссис Киллигру проглотила свое обручальное кольцо. Не могу понять, зачем она это сделала.

Кузен Джимми говорит, что в декабре будет солнечное затмение. Надеюсь, это никак не скажется на рождественских праздниках.

У меня потрескалась кожа на руках от ветра и мороза. Тетя Лора натирает их мне бараньим жиром каждый вечер перед тем, как я ложусь спать. Очень трудно писать стихи с потрескавшимися руками. Интересно, у миссис Хеманз когда-нибудь трескалась кожа на руках. В ее биографии ни о чем таком не упоминается.

Джимми Баллу, когда он вырастет, придется стать священником. Его мать сказала тете Лоре, что благословила его на это поприще еще в колыбели. Я хотела бы знать, как она это сделала.

Мы теперь завтракаем при свечах, и мне это очень нравится.

В воскресенье вечером к нам приходила Илзи, и мы с ней отправились на чердак и говорили о Боге, потому что это подходящая тема для воскресных разговоров. По воскресеньям нам приходится очень тщательно выбирать для себя занятия. В тродициях Молодого Месяца неизменно соблюдать день отдохновения и покоя. Дедушка Марри был очень строг в этом отношении. Кузен Джимми рассказал мне о нем одну историю. В Молодом Месяце дрова на воскресенье всегда рубили заранее, в субботу вечером, но однажды забыли, так что в воскресенье не оказалось дров, чтобы приготовить обед. И тогда дедушка Марри сказал: Мальчики, вы не должны рубить дрова по воскресеньям, так что только наколите щепок обухом топора. Илзи очень интересуется Богом и, хотя большую часть времени в Него не верит и не любит разговоров о Нем, все равно хочет узнать как можно больше. Она говорит, что, возможно, Он ей понравился бы, если бы она Его знала. Она пишет теперь Бог с большой буквы, на всякий случай. Я думаю, что Бог точь-в-точь как моя вспышка, только она длится одну секунду, а Он вечно. Мы говорили так долго, что проголодались, и я спустилась в гостиную и взяла из буфета два пончика. Я забыла, что тетя Элизабет запретила мне есть пончики в промежутках между едой. Это не была кража, это была просто забывчивость. Но под самый конец Илзи разозлилась и назвала меня якобиткой[33] (не знаю, что это значит) и воровкой, и сказала, что ни одна истинная христианка не стала бы красть пончики у своей бедной старой тети. Так что я пошла и призналась во всем тете Элизабет, а она сказала, что я не получу пончика за ужином. Было тяжело смотреть, как остальные их ели. Мне показалось, что Перри съел свой очень быстро, но после ужина он поманил меня за дверь и отдал мне половину своего пончика, которую припрятал для меня. Он завернул пончик в свой носовой платок, который был не очень чистым, но я все равно съела все до крошки, так как не хотела его обидеть.

Тетя Лора говорит, что у Илзи приятная улыбка. Интересно, приятная ли у меня улыбка. Я посмотрелась в зеркало в комнате Илзи и улыбнулась, но моя улыбка не показалась мне очень приятной.

Ночи теперь стали холодными, и тетя Элизабет всегда наливает горячую воду в бутылку из-под джина и кладет в постель. Мне очень нравится прижиматься к ней пальцами ног. Это единственное, для чего мы используем теперь эту бутылку. Но дедушка Марри держал в ней настоящий джин.

Теперь, когда выпал снег, кузен Джимми не может работать в саду, и ему очень одиноко. Я думаю, что сад так же красив зимой, как и летом. Снег прикрыл цветочные клумбы, и на этих местах теперь везде такие хорошенькие ямочки и крохотные холмики. По вечерам, на закате, весь сад становится красным и розовым, а при лунном свете он похож на сказочную страну. Мне нравится смотреть на него из окна гостиной, следить, как отражения свечей в стекле словно плывут в воздухе над ним, и пытаться угадать, о чем думают под снегом все маленькие корешки и семечки. А когда я смотрю на него через красное стекло парадной двери, у меня по спине пробегают восхитительные мурашки.

Крышу летней кухни украсила очаровательная бахрома сосулек. Но на небесах мы увидим гораздо больше красоты, чем на земле. Я читала сегодня про Анзонетту, и это вызвало у меня рилигиозные чувства. Доброй ночи, дражайший из отцов.

Эмили

P. S. Это не означает, что у меня есть какие-то другие отцы. Просто это такой способ сказать очень, очень дорогой.

Э. Б. С.»

Эмили и Илзи сидели в классе на боковой скамье и писали на своих грифельных дощечках стихи… во всяком случае, Эмили писала, а Илзи читала строчки, по мере того как они появлялись на дощечке, и время от времени предлагала рифму, если Эмили на минуту останавливалась, не находя удачного слова. Надо сразу признать, что они не имели никакого права делать это во время урока. Им следовало «решать задачки», чем они, по предположению мисс Браунелл, и занимались. Но Эмили никогда не решала задачек, когда в ее темноволосой головке зарождалась идея очередного стихотворения, а Илзи вообще терпеть не могла арифметику. Мисс Браунелл в другом конце класса слушала ответы старших учеников по географии, через большое окно на всех них лился ласковый солнечный свет, и обстановка казалась весьма благоприятной для того, чтобы порезвиться с музой. Эмили начала писать стихотворение о виде из школьного окна.

Прошло уже довольно много времени с тех пор, как ей было позволено сидеть на боковой скамье. Такое позволение было наградой, приберегаемой мисс Браунелл для тех учеников, которые находили благосклонность в ее холодном взоре… а Эмили никогда не оказывалась в их числе. Но когда Илзи попросила и за себя, и за Эмили, мисс Браунелл пришлось дать разрешение обеим, так как она не могла придумать никакой веской причины, чтобы дать его Илзи и не дать Эмили — хотя именно так ей хотелось поступить, поскольку она была одной из тех мелочных натур, что никогда не забывают и не прощают никакого оскорбления. Эмили в первый свой день в школе вела себя, как считала мисс Браунелл, дерзко и вызывающе… и к тому же так и не признала своей вины. Эта мысль по-прежнему сидела занозой в уме мисс Браунелл, и Эмили чувствовала ее неприязнь к себе в десятках разных мелочей: она никогда не получала никаких похвал, она неизменно оставалась мишенью саркастических замечаний мисс Браунелл, маленькие знаки расположения, выпадавшие на долю других девочек, никогда не доставались ей. Так что в предоставленной возможности сидеть на боковой скамье была приятная новизна.

Место на боковой скамье давало немалые преимущества. Вы могли, не поворачивая головы, наблюдать за всем классом, а мисс Браунелл не могла подкрасться сзади и заглянуть вам через плечо, чтобы увидеть, чем вы заняты. Но больше всего удовольствия доставляла Эмили возможность смотреть прямо в школьный лесок и разглядывать старые ели, среди которых играла Женщина-ветер, и длинные серо-зеленые шлейфы мха, свисающие с ветвей, словно знамена страны эльфов, и маленьких рыжих белок, бегающих по изгороди, и расчищенные в снегу дорожки, на которых пятна солнечного света казались расплескавшимся золотым вином… а еще в узкий просвет между деревьями можно было бросить взгляд в долину Блэр-Уотер, на песчаные дюны, на залив за ними. В тот день покрытые снегом дюны были нежно округлыми и серебристыми, а за ними тянулась темная, глубокая синева залива с ослепительно белыми осколками льда, плавающими по нему, словно миниатюрные айсберги. Уже просто глядя на все это, Эмили трепетала от невыразимого восторга, который она, однако, должна была попытаться выразить в словах. Она начала свое стихотворение. Дроби были забыты… какое отношение имели числители и знаменатели к этим плавным очертаниям серебристых дюн… этой неземной синеве залива… этим темным верхушкам елей на фоне жемчужного неба… этим эфирным лесным просекам из жемчуга и золота? Эмили забыла, где находится… настолько забыла, что не заметила, как ученики, отвечавшие географию, разошлись по своим местам и как мисс Браунелл, обратив внимание на устремленный в небо восторженный взгляд Эмили, отыскивающей новую рифму, неслышно направилась к ней. Илзи рисовала что-то на своей грифельной дощечке и не видела учительницу, иначе непременно предупредила бы подругу. Неожиданно Эмили почувствовала, что грифельная дощечка выхвачена у нее из рук, и услышала над головой голос мисс Браунелл: