— Я говорю тебе о твоих недостатках, чтобы ты могла их исправить, — холодно произнесла тетя Рут.

— Не моя вина, что у меня бледное лицо и черные волосы, — возразила Эмили. — Я не могу исправить это.

— Будь ты другой девочкой, — сказала тетя Рут, — я бы…

— Но я не хочу быть другой девочкой, — заявила Эмили решительно. Она не собиралась капитулировать и спускать флаг Старров перед тетей Рут. — Я не хотела бы быть никем, кроме себя самой, даже если я некрасива. К тому же, — внушительно добавила она, поворачиваясь, чтобы выйти из комнаты, — хотя сейчас у меня, быть может, не очень привлекательная внешность, я не сомневаюсь, что буду очень красива, когда попаду на небеса.

— Некоторые считают Эмили довольно хорошенькой, — сказала тетя Лора, но не раньше, чем девочка удалилась. Тетя Лора не зря носила фамилию Марри.

— Не знаю, где они это разглядели, — фыркнула тетя Рут. — Тщеславная и развязная девчонка, и говорит дерзости, чтобы все думали, будто она умная. Ты сама ее только что слышала. Но больше всего мне не нравится в ней то, что она совсем не похожа на ребенка… и на редкость скрытная. Да-да, Лора, именно так… на редкость скрытная. Ты когда-нибудь узнаешь это, на свою беду, если не обратишь внимания на мои предупреждения. Она на все способна. Хитрая — это слишком слабо сказано. Вы с Элизабет не прилагаете достаточно усилий, чтобы держать ее в узде.

— Я сделала все, что могла, — сухо отозвалась Элизабет. Она и сама считала, что проявляет излишнюю снисходительность к ребенку — нелегко было в одиночку бороться против Лоры и Джимми, — однако ее рассердило, что об этом заговорила Рут.

У дяди Уоллеса в ту зиму тоже случился приступ озабоченности судьбой Эмили. Однажды, приехав погостить в Молодой Месяц, он взглянул на нее и отметил, что она становится совсем большой девочкой.

— Сколько тебе лет, Эмили? — Он задавал ей этот вопрос каждый раз, когда приезжал в Молодой Месяц.

— В мае будет тринадцать.

— Хм… Что ты собираешься делать с ней, Элизабет?

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала тетя Элизабет холодно… вернее, так холодно, как это только возможно для человека, наливающего в этот момент расплавленное сало в формы для свечей.

— Да ведь она скоро станет взрослой. Она не может рассчитывать на то, что вы вечно будете ее обеспечивать…

— Я на это и не рассчитываю, — с возмущением чуть слышно прошептала Эмили.

— … и пора решить, что нам лучше всего предпринять в ее интересах.

— В нашей семье женщинам никогда не приходилось зарабатывать себе на жизнь, — сказала тетя Элизабет, словно желала своим заявлением закрыть эту тему.

— Эмили только наполовину Марри, — возразил Уоллес. — Да и времена меняются. Вы с Лорой не будете жить вечно, а когда вас не станет, Молодой Месяц отойдет к старшему сыну Оливера. На мой взгляд, Эмили следует подготовить к тому, чтобы она, если потребуется, могла сама заработать себе на жизнь.

Эмили не нравился дядя Уоллес, но в этот момент она была ему очень благодарна. Каковы бы ни были его мотивы, он предлагал то самое, о чем она втайне мечтала.

— Я посоветовал бы, — сказал дядя Уоллес, — послать ее в семинарию, чтобы она получила учительскую лицензию. Преподавание в школе — достойное занятие для женщины благородного происхождения. Я готов оплатить часть расходов.

И слепому было видно: дядя Уоллес считает, что поступает очень благородно.

«Если ты это сделаешь, — подумала Эмили, — я верну тебе всё до единого цента, как только начну зарабатывать».

Но тетя Элизабет была неумолима.

— Я против того, чтобы девушки трудились где-либо, кроме своей собственной семьи, — сказала она, — и не собираюсь отправлять Эмили в семинарию. Я прямо сказала об этом мистеру Карпентеру, когда он приходил поговорить со мной насчет ее подготовки к поступлению. Он был очень груб… во времена моего отца учителя лучше знали свое место. Но, думаю, я дала ему это понять. А ты, Уоллес, меня удивляешь. Свою собственную дочь ты работать не послал.

— У моей дочери есть родители, которые готовы ее обеспечить, — с важностью возразил дядя Уоллес. — Эмили — сирота и, судя по тому, что я слышал о ней, охотнее сама заработала бы себе на жизнь, чем существовать на чьи-то подачки.

— Вот именно! — воскликнула Эмили. — Вот именно, дядя Уоллес. Ах, тетя Элизабет, пожалуйста, позвольте мне готовиться к вступительным экзаменам! Пожалуйста! Потом я верну вам все деньги, которые вы на это потратите… все, до единого цента… непременно верну! Даю вам честное слово.

— Дело в данном случае не в деньгах, — сказала тетя Элизабет в своей самой величественной манере. — Я приняла на себя обязательство обеспечить тебя, Эмили, и я сделаю это. Когда ты подрастешь, я, возможно, пошлю тебя в среднюю школу в Шрузбури на пару лет. Я не против образования. Но гнуть спину на чужих ты не будешь… этого никогда не делала ни одна девушка в нашей семье.

Эмили, понимая, что упрашивать бесполезно, вышла из комнаты в таком же горьком разочаровании, в каком пребывала после визита в Молодой Месяц мистера Карпентера. Тем временем тетя Элизабет, взглянув на Уоллеса, многозначительным тоном спросила:

— Ты забыл, к чему привело то, что Джульет отправили в семинарию?

В отличие от Эмили у Перри не было никого, кто мог бы запретить ему готовиться к поступлению в семинарию, и он приступил к делу с той же железной решимостью, какую проявлял во всем. В целом положение Перри в Молодом Месяце незаметно, но неуклонно менялось к лучшему. Тетя Элизабет перестала, упоминая о нем, употреблять презрительное «батрак». Даже она признала, что, хотя он пока еще, бесспорно, был батраком, оставаться таковым не собирался. У нее больше не вызывало возражений то, что Лора чинила его потрепанную одежду, а Эмили помогала ему делать уроки в кухне после ужина. А когда кузен Джимми начал платить ему небольшое жалованье — хотя даже многие мальчики постарше довольствовались тем, что работали в зимние месяцы за жилье и еду в каком-нибудь богатом доме, — тетя Элизабет тоже не стала ворчать. Если в Молодом Месяце рос будущий премьер-министр, тетя Элизабет желала хоть немного посодействовать его формированию. Было весьма похвально, что у мальчика такие честолюбивые устремления. Девочка — другое дело. Ее место дома.

Эмили помогала Перри решать задачки по алгебре, слушала его ответы по французскому и латыни. При этом она нахваталась знаний куда больше, чем была готова позволить ей тетя Элизабет, а еще больше узнала, слушая, как ученики, готовившиеся к поступлению в семинарию, говорили на этих языках в школе. Это оказалось довольно легким делом для девочки, которая когда-то даже изобрела собственный язык. Как-то раз Джордж Бейтс, желая покрасоваться, спросил ее по-французски (на своем французском, о котором мистер Карпентер сказал как-то раз с сомнением в голосе, что, возможно, Бог поймет и этот язык):

— Есть в твоей парте чернила моей бабушки, щетка для ботинок моего кузена и зонтик мужа моей тети?

Эмили ответила ему почти так же бойко и точь-в-точь так же французисто:

— Нет, но в моей корзинке есть перо твоего отца, сыр трактирщика и полотенце горничной твоего дяди.

Она была очень разочарована тем, что не может готовиться к поступлению в семинарию, и, чтобы утешиться, писала еще больше стихов, чем прежде. Особенно приятно было писать стихи зимними вечерами, когда за незанавешенными окнами завывали метели, наметая в саду и огороде громадные призрачные сугробы, на которых сверкали, словно звездочки, отраженные в темных оконных стеклах огоньки горящих в доме свечей. Она также создала несколько произведений в прозе. Среди них были истории о роковой любви, в которых она героически прокладывала себе путь через ужасные препятствия в виде страстных диалогов… рассказы о бандитах и пиратах, писать о которых было приятнее: ведь они могут обойтись без любовных речей… трагедии из жизни графов и графинь, чьи разговоры она очень любила пересыпать обрывками французских фраз… а так же сочинения на десяток других тем, о которых ей ровным счетом ничего не было известно. Она подумывала о том, чтобы начать роман, но решила, что будет слишком трудно набрать достаточно бумаги. Все почтовые извещения она уже исписала, а «книжки от Джимми» были недостаточно большими, хотя всякий раз, когда старая оказывалась почти исписанной, в школьной корзинке Эмили таинственным образом появлялась новая. Казалось, кузен Джимми обладал сверхъестественной способностью угадывать нужный момент… что было частью его неповторимой натуры.