— В чем дело, Эмили? — резко спросила мисс Браунелл тоном, в котором звучало осуждение.

Эмили молчала. Она не могла сказать мисс Браунелл, что с ней — тем более когда мисс Браунелл говорила таким тоном.

— Когда я задаю вопрос одному из моих учеников, Эмили, я рассчитываю получить ответ. Почему ты плачешь?

С другой стороны прохода снова послышалось хихиканье. Эмили подняла страдальческий взгляд и, чувствуя безвыходность положения, прибегла к одной из фраз папы.

— Это мое личное дело, — сказала она.

На щеках мисс Браунелл выступили красные пятна, а глаза запылали холодным огнем.

— Проведешь следующую перемену в классе — в наказание за дерзость, — сказала она… но на весь остальной день оставила Эмили в покое.

Эмили была совсем не против остаться в классе, так как, при своей обостренной чувствительности, быстро осознала, что — по какой-то непостижимой для нее причине — в школе к ней относятся враждебно. В устремленных на нее взглядах было не только любопытство, но и неприязнь. Ей не хотелось выходить на площадку для игр вместе с этими девочками. Ей не хотелось ходить в эту школу. Но она больше не плакала. Она сидела прямо и не отрывала глаз от своего учебника. Внезапно с другой стороны прохода донеслось негромкое злобное шипение:

— Гордячка… гордячка!

Эмили обернулась. Большие, внимательные лилово-серые глаза прямо взглянули в черные насмешливые глазки-бусинки… взглянули неустрашимо… и было в них что-то пугающее и властное. Черные глазки забегали и опустились; их обладательница прикрыла свое отступление смешком и резко отвернулась, махнув коротенькой косичкой.

«С ней я могу справиться», — подумала Эмили с трепетом ликования в душе.

Но численное превосходство не шутка, и в полдень Эмили оказалась на площадке для игр одна перед недружелюбной толпой. Дети могут проявить себя самыми жестокими существами на свете. Стадное чувство предубеждения против всякого чужака есть у них всех, и они безжалостны, давая волю этому чувству. Эмили была чужой и принадлежала к семейству гордых Марри — два обстоятельства, говоривших против нее. И были в ней, пусть маленькой и одетой в нелепые полотняные передник и шляпу, некие сдержанность, достоинство и утонченность, раздражавшие этих девочек. Раздражало их и то, как спокойно, с презрительным выражением лица, она смотрела на них из-под облака черных волос, вместо того, чтобы держаться робко и ходить понурив голову, как пристало новичку, проходящему испытательный срок.

— Ты гордячка, — сказала Черноглазая. — Но, хоть у тебя и ботинки на пуговках, живешь ты на подачки твоей родни.

Эмили не хотела надевать эти ботинки на пуговках. Она хотела пойти в школу босой — летом она всегда бегала босиком. Но тетя Элизабет сказала ей, что ни один ребенок из Молодого Месяца никогда не ходил в школу босиком.

— О, вы только поглядите на этот передник для младенца, — засмеялась другая, с каштановыми кудрями.

Тут Эмили вспыхнула. Это действительно было уязвимое место в ее броне. Восхищенная успехом своего выпада, Каштановокудрая сделала еще один.

— Это шляпка твоей бабушки?

Последовало дружное хихиканье.

— О, она носит шляпу с большими полями, чтобы сохранить цвет лица, — вмешалась девочка постарше. — Это всё гордость Марри. Моя мама говорит, что Марри насквозь испорчены гордостью.

— Ты ужасно некрасивая, — сказала маленькая толстая мисс, поперек себя шире. — И уши у тебя как у кошки.

— Нечем тебе так гордиться, — продолжила Черноглазая. — У вас в кухне даже потолок не выбелен.

— А твой кузен Джимми — идиот, — заявила Каштановокудрая.

— Неправда! — крикнула Эмили. — Он умнее любой из вас. Можете говорить, что хотите обо мне, но я не позволю вам оскорблять мою семью. Если вы скажете о них хоть еще одно дурное слово, я наведу на вас порчу.

Никто не понял, что означает угроза, но это сделало ее еще более действенной. Она вызвала непродолжительное молчание. Затем травля возобновилась в другой форме.

— Ты умеешь петь? — спросила худая веснушчатая девочка, которая ухитрялась казаться очень хорошенькой, несмотря на худобу и веснушки.

— Нет, — сказала Эмили.

— А танцевать?

— Нет.

— А шить?

— Нет.

— А готовить?

— Нет.

— А вязать кружавчики?

— Нет.

— А вышивать тамбуром?

— Нет.

— Тогда что же ты умеешь? — презрительно спросила Веснушчатая.

— Я умею писать стихи, — сказала Эмили — без малейшего намерения сказать это, — и в то же мгновение почувствовала, что умеет писать стихи. И вместе с этим странным, ничем не оправданным убеждением пришла… «вспышка»! Прямо там, окруженная враждебностью и подозрением, сражаясь в одиночестве за свою репутацию, без чьей-либо поддержки и без каких-либо преимуществ, она пережила чудесный момент, когда душа, казалось, сбросила оковы плоти и вознеслась к звездам. Восторг и радость на лице Эмили изумили и разгневали ее врагов. Они решили, что необычное умение — еще одно проявление всем известной гордости Марри.

— Лжешь, — грубо сказала Черноглазая.

— Старры не лгут, — возразила Эмили. «Вспышка» прошла, но духовный подъем остался. Она оглядела своих врагов с холодной отрешенностью, заставившей их на время притихнуть.

— Чем я вам не нравлюсь? — без обиняков спросила она.

Ответа не было. Эмили, прямо глядя на Каштановокудрую, повторила вопрос. Та почувствовала, что не ответить невозможно.

— Потому что ты на нас совсем не похожа, — пробормотала она.

— Я и не хочу быть похожей на вас, — презрительно заявила Эмили.

— О, разумеется, ты принадлежишь к «избранному народу»! — насмешливо протянула Черноглазая.

— Разумеется, — отвечала Эмили.

Она вернулась в класс, одержав победу в этой битве.

Но ее противников было не так легко запугать. Когда она ушла, на площадке для игр долго перешептывались, готовя заговор, и после переговоров с несколькими мальчиками произошел обмен цветных карандашей и кусочков «жвачки» из сосновой смолы на некую ценность.

Приятное ощущение победы и радостное воспоминание о «вспышке» поддерживали дух Эмили всю вторую половину дня, несмотря на то, что мисс Браунелл постоянно высмеивала ее за ошибки в правописании — мисс Браунелл очень любила высмеивать своих учеников. Все девочки в классе хихикали — кроме одной, которой не было в школе утром и которая по этой причине отставала от других учеников. Эмили очень хотелось узнать, кто эта девочка. Она так же отличалась от остальных, как сама Эмили — только иначе. Она была высокой, босоногой, в странном, очень длинном платье из выцветшего полосатого ситца. Пышные волны ее густых, коротко подстриженных волос казались блестящим пряденым золотом, а ее горящие глаза, светло-карие и прозрачные, напоминали янтарь. У нее был большой рот и дерзкий, выступающий вперед подбородок. Хотя девочку нельзя было назвать хорошенькой, Эмили не могла оторвать зачарованных глаз от ее живого, подвижного лица. И эта девочка, единственная в классе, ни разу за весь урок не получила ни одного язвительного замечания от мисс Браунелл, хотя делала ничуть не меньше ошибок, чем другие.

На перемене к Эмили подошла одна из девочек — с коробкой в руках. Эмили уже знала, что это Рода Стюарт, и находила ее очень хорошенькой и милой. Во враждебной толпе, с которой Эмили пришлось столкнуться в полдень, Рода тоже присутствовала, но ничего тогда не сказала. У нее было новенькое, хрустящее платьице из розового полотна, гладкие, блестящие косы цвета желтого сахарного песка, большие голубые глаза, ротик, похожий на розовый бутон, кукольные черты и сладкий голос. Если можно сказать, что мисс Браунелл имела любимчиков, к их числу, несомненно, принадлежала Рода Стюарт; она пользовалась покровительством старших девочек, да и в кругу ровесниц ее, похоже, любили.

— Вот, это подарок для тебя, — сладенько сказала она.

Ни о чем не подозревающая Эмили взяла коробку. Улыбка Роды могла развеять любые подозрения. На один миг, открывая крышку, Эмили почувствовала себя счастливой, предвкушая удовольствие… затем с визгом отшвырнула коробку и замерла на месте, бледная, дрожащая с головы до ног. В коробке лежала змея — живая или мертвая, она не знала, да это и не имело значения. Всякая змея всегда вызывала у нее ужас и отвращение, которых она не могла преодолеть. И теперь сам вид змеи почти парализовал ее.