— Я не знаю. Он знает. — Она опять подняла взгляд на мое лицо и задрожала. — Неужели вы не видите, что я боюсь? — Она заплакала. — Я боюсь их. Заберите меня отсюда, и я все вам расскажу. Я их боюсь!

Повернувшись ко мне, Мими рассмеялась.

— Ты сам на это напрашивался. Так тебе и надо!

Гилберт покраснел.

— Это так глупо, — пробормотал он.

Я сказал:

— Хорошо, я заберу тебя, но мне хотелось бы, чтобы ты объяснилась теперь, пока мы все в сборе.

Дороти покачала головой.

— Я боюсь.

— Не стоит так с ней нянчиться, Ник, — сказала Мими. — Она от этого делается только хуже. Ей…

— Что скажешь? — спросил я у Норы.

Нора встала и потянулась, не поднимая рук. Порозовевшее лицо ее было прекрасным, каким бывало всегда в первые минуты после пробуждения. Она сонно мне улыбнулась и заявила:

— Поехали домой. Мне не нравятся эти люди. Собирайся, Дороти, бери шляпу и пальто.

— Дороти, иди спать, — приказала Мими.

Зажав пальцами левой руки рот, Дороти глухо прорыдала:

— Не позволяйте ей бить меня, Ник!

Я наблюдал за Мими: на лице у нее играла спокойная улыбка, однако ноздри ее вздымались и опускались в такт дыханию, а дышала она так громко, что я отчетливо это слышал.

Нора подошла к Дороти.

— Пойдем, тебе надо умыться и…

Мими издала гортанный звук, напоминающий рычание, мышцы ее шеи напряглись, она вся подобралась словно для прыжка.

Нора встала между Мими и Дороти.

Когда Мими двинулась вперед, одной рукой я поймал ее за плечо, другой обвил из-за спины ее талию и приподнял Мими над полом. Она завизжала и принялась лупить меня кулаками и наносить мне болезненные удары по ногам твердыми, острыми, высокими каблуками своих туфель.

Нора вытолкнула Дороти из комнаты и стала в дверях, наблюдая за нами. Лицо ее было весьма оживленным. Это я видел ясно и отчетливо: все остальное поплыло словно в тумане. Когда на мои плечи градом посыпались слабые, неуклюжие удары, я обернулся и увидел наносящего их Гилберта, однако видел я его как сквозь пелену и почти не почувствовал соприкосновения в тот момент, когда отпихнул его в сторону.

— Прекрати, Гилберт. Мне бы не хотелось делать тебе больно. — Я отнес Мими к дивану, бросил ее на спину, уселся на ее колени, а руками сжал ее запястья.

Гилберт снова набросился на меня. Я попытался ногой ткнуть его в коленную чашечку, однако прицел был взят слишком низко, и мой удар угодил Гилберту в ногу, лишив его равновесия. Он повалился на пол. Я вновь брыкнул ногой в его сторону, промахнулся и сказал:

— С тобой мы можем подраться и после. Принеси воды.

Лицо Мими побагровело. Глаза ее — огромные, остекленевшие, безумные — вылезали из орбит. Сквозь плотно сжатые зубы со свистом вырывалось дыхание, у рта пузырилась слюна, а вены и мышцы на побагровевшей шее — как и на всем ее извивающемся теле — вздулись настолько, что, казалось, вот-вот лопнут. Из-за пота, выступившего на ее горячих запястьях, мне было трудно удерживать ее руки.

В такой обстановке было приятно увидеть, появившуюся рядом со мной со стаканом в руке Нору.

— Плесни ей в лицо, — сказал я.

Нора плеснула. Мими разжала зубы, судорожно вдохнула воздух и закрыла глаза. Она принялась отчаянно мотать головой из стороны в сторону, однако силы в ее извивающемся теле поубавилось.

— Еще раз, — сказал я.

После второго стакана воды Мими протестующе принялась отплевываться, и стремление к борьбе окончательно ее покинуло. Она, полностью расслабившись и тяжело дыша, неподвижно лежала на диване.

Я разжал, сжимавшие ее запястья, руки и встал. Гилберт, прислонившись к столу, стоял на одной ноге и потирал другую, ту, которую я ушиб. Бледная Дороти с вытаращенными глазами маячила в дверях и никак не могла решить, следует ли ей войти в комнату или же убежать подальше и спрятаться. Нора, стоя рядом со мной с пустым стаканом в руке, спросила:

— Думаешь, с ней все в порядке?

— Конечно.

Наконец, Мими открыла глаза и заморгала, пытаясь избавиться от попавшей в глаза воды. Я вложил ей в руку носовой платок. Она вытерла лицо, судорожно вздохнула и села на диване. Затем, все еще часто моргая, обвела взглядом комнату. Увидев меня, Мими слабо улыбнулась. Улыбка ее была виноватой, однако ничто в ней хотя бы отдаленно не напоминало угрызений совести. Мими неуверенной рукой коснулась своей прически и сказала:

— Я чуть было совсем не утонула.

— В один прекрасный день, — сказал я, — ты впадешь в такую истерику, прекратить которую будет уже невозможно.

Она перевела взгляд на своего сына.

— Гил, что с тобой случилось? — спросила она.

Он торопливо отдернул руку от своей ноги и опустил ступню на пол.

— Я… м-м-м… ничего, — заикаясь, пробормотал он. — Со мной все в порядке. — Гилберт пригладил волосы и поправил галстук.

— О, Гил, — рассмеялась Мими, — неужели ты и правда пытался защитить меня? Да еще от Ника? — Она засмеялась громче. — Это было невероятно мило с твоей стороны, но и невероятно глупо! Ведь он — настоящее чудовище, Гил. Никто бы не смог… — Приложив мой платок к губам, она принялась раскачиваться то вперед, то назад.

Я искоса бросил взгляд на Нору. Губы ее были плотно сжаты, а глаза почти почернели от гнева. Я коснулся ее руки.

— Давай-ка убираться отсюда. Гилберт, дай своей матери что-нибудь выпить. Через пару минут она придет в себя.

Дороти, держа в руках шляпу и пальто, на цыпочках прокралась ко входной двери. Мы с Норой разыскали наши пальто и шляпы и последовали за ней, оставив смеющуюся в мой носовой платок Мими в гостиной на диване.

В такси, которое везло нас в «Нормандию», никому разговаривать особенно не хотелось. Нора размышляла, Дороти до сих пор казалось сильно напуганной, а я просто устал — денек выдался весьма насыщенный.

Когда мы попали домой, было уже почти девять часов. Аста бурно нас приветствовала. Я улегся на пол и играл с собакой, пока Нора готовила кофе. Дороти порывалась рассказать мне о том, что с ней произошло, когда она была ребенком.

— Не надо, — сказал я. — Ты уже пыталась рассказать об этом в понедельник. Наверное, это что-нибудь очень смешное, да? Но уже поздно. А вот о чем ты мне боялась рассказать дома у твоей матери?

— Но вы бы скорее поняли, если бы позволили мне…

— Это ты тоже говорила в понедельник. Я не психоаналитик и совсем не разбираюсь в значении тех или иных впечатлений, полученных в раннем возрасте. Мне совершенно на них наплевать. К тому же я устал — мне весь день пришлось таскать мешки с песком.

Она надула губы.

— По-моему, вы стараетесь сделать так, чтобы мне как можно труднее было вам все рассказать.

— Послушай, Дороти, — сказал я, — ты либо знаешь что-нибудь, о чем боялась рассказать в присутствии Мими и Гилберта, либо не знаешь. Если знаешь — выкладывай. Я сам спрошу тебя, если что-нибудь в твоем рассказе сочту непонятным.

Она теребила на своей юбке складку, угрюмо на нее уставившись, однако, когда подняла взгляд, глаза ее возбужденно сияли. Громким шепотом, который трудно было бы не услышать, даже в самом дальнем углу комнаты, она произнесла:

— Все это время Гил виделся с нашим отцом. Он встречался с ним и сегодня, и отец сказал ему, кто убил мисс Вулф.

— Кто?

Она покачала головой.

— Он мне не сказал. Он рассказал только это.

— И об этом ты боялась сообщить мне в присутствии Гилберта и Мими?

— Да. Вы бы поняли, если бы позволили мне рассказать…

— …о том, что случилось с тобой в раннем детстве. Нет, не позволю. Оставим это. Что еще он тебе сказал?

— Ничего.

— И о Нанхейме ничего?

— Нет, ничего.

— Где твой отец?

— Гил мне не сказал.

— Когда он с ним встречался?

— Он не сказал. Пожалуйста, не сердитесь, Ник. Я сообщила вам все, о чем он мне говорил.

— Что-то уж больно много он тебе наговорил, — проворчал я. — Когда вы с ним об этом беседовали?

— Сегодня вечером. Он как раз говорил об этом, когда вы вошли в мою комнату, и честное слово, больше ничего мне не сказал.