Официально мой рабочий день закончился. До того как посту пить на работу в отель, я не сидел в конторе ни одной лишней минуты. Под влиянием Шамбрэна мой образ жизни изменился хотя он не настаивал на этом. Я сдал квартиру и переехал в отель. Теперь, после одного или двух коктейлей в конце рабочего дня, я поднимался к себе в номер, переодевался к обеду и проводил вечер, кружа по отелю.

Многочисленные бары, ночной клуб «Синяя комната», банкетные залы, — я напоминал шерифа небольшого городка на Диком Западе, проверяющего, все ли спокойно на вверенной ему территории.

Это и был мой город, со своими мэром, полицией, общественными службами, частными, выкупленными владельцами квартирами, номерами для приезжающих на короткий срок, ночными клубами, кафе, ресторанами, магазинами, телефонной станцией и сложными человеческими отношениями.

Мой город. Так я думал об отеле, ощущая себя его частичкой и болея душой за его репутацию. Полагаю, те же чувства испытывал и Шамбрэн, благодаря чему все службы отеля работали в едином ритме, словно хорошо отлаженный часовой механизм. Остальные любили «Бомонт» не меньше моего.

Джерри Додд, ведающий вопросами безопасности, Эттербюри, старший дневной портье. Карл Нэверс, старший ночной портье, — каждый из них мог с одного взгляда отличить богатого человека от шарлатана; Бармены, официанты, такие, как Новотны, или Кардоза, или Дел Греко, в чьем ведении находился бар «Трапеция», Амато, организатор банкетов, Джонни Тэкер, дневной бригадир оравы посыльных, Джонни Мегтио, командующий ими по ночам. В любое время дня и ночи Пьер Шамбрэн мог нажать кнопку в своем кабинете и получить ответ на интересующий вопрос, прежде чем слова успевали слететь с его губ. Разумеется, он точно знал, кого надо спрашивать.

Бар «Трапеция» отеля «Бомонт» подвешен в воздухе, над фойе Большого бального зала, словно птичья клетка. Этот бар со стенами из декоративной металлической решетки очень популярен, потому что не похож ни на какой другой. Он украшен фигурками цирковых гимнастов на трапециях. В воздушном потоке, вызванном скрытой от глаз системой кондиционирования, фигурки слегка колышутся, создавая впечатление, что качается весь бар.

Старшего бармена «Трапеции», симпатичного толстячка, звали Эдди. Он увидел, что я вхожу в решетчатые двери, и ледяной мартини появился на стойке до того, как я успел пересечь бар.

— Убивает вкус хереса, — пояснил он.

— Откуда вы знаете?

— Внутренний радар. Старик отправился отдохнуть?

— Похоже. Вы давно знаете мистера Кардью, Эдди?

— Он появился вместе с этим баром, задолго до меня. Вы знаете наши правила, мистер Хаскелл. Никогда не обсуждать постояльца.

— С другим постояльцем, — уточнил я.

— Да, разумеется, — кивнул Эдди. — Многие из нас знают его историю. Двенадцать или тринадцать лет назад он решил, что проживет еще максимум лет пять. Крах биржи в двадцать девятом году серьезно подорвал его финансы. Денег осталось немного, ровно на пять лет жизни в привычных условиях.

Через пять лет деньги кончились, а здоровье осталось.

Жить в другом месте он уже не мог. Поэтому заказал роскошный обед в «Гриле», пожелал Кардозе спокойной ночи и поднялся в свой номер. Там его поджидал Шамбрэн. Он сидел в кресле, курил египетскую сигарету и подбрасывал в руке флакончик с таблетками снотворного. Их хватало на три смертельные дозы. Вы же знаете методы Шамбрэна. Он же читает мысли, сукин сын, — в голосе Эдди слышалось нескрываемое уважение. — Когда Кардью купил эти таблетки в нашей аптеке, — а ему пришлось покупать их у нас, чтобы не платить наличными, которых у него уже не было, — кто-то шепнул об этом Шамбрэну на ухо.

Мало того, что он отговорил старика от самоубийства.

Шамбрэну удалось убедить его, что он необходим отелю, что отель готов оплачивать его содержание да еще подкидывать деньжат на мелкие расходы. Старик ему поверил, и Шамбрэн приобрел еще одну пару глаз и ушей. Кое-кому это могло не понравиться.

— Но возражать никто не стал?

— Нет. Старик уж больно хорош. Никаких мелких придирок.

Никогда не сует нос в чужие дела. Три, а может, четыре раза за последние восемь лет благодаря ему нам удалось предотвратить крупные неприятности. С точки зрения Шамбрэна, он отработал потраченные на него деньги. — Выражение лица Эдди изменилось. Он уже смотрел мне за спину. — За вами пришли.

И тут же чья-то рука легла на мое плечо. Я обернулся и увидел Диггера Салливана. В смокинге, который сидел на нем как влитой, и без темных очков. Впервые я взглянул в широко посаженные серые искренние глаза.

— Позвольте угостить вас? — спросил он.

— Не откажусь.

— Мартини? — Он посмотрел на мой бокал на стойке.

— Отлично.

— Пожалуйста, пусть принесут за столик.

Столик он выбрал неподалеку от входа. Официант принес мартини. Другой поставил на стол блюдо с ломтиками поджаренного хлеба с икрой. Как только мы остались вдвоем, Салливан сразу взял быка за рога.

— Что вам известно обо мне?

— Я прочитал стопку газетных вырезок о ваших неприятностях.

— Тогда вы не могли не задаться вопросом, почему Шамбрэн не вызвал полицию или, по меньшей мере, не настоял, чтобы я немедленно выписался из этой сверкающей птичьей клетки.

— Вы правы.

— Может, вы спросили его?

— Нет.

— Вы принимаете его суждение?

— Он — босс.

— Черт побери. Значит, вы не знаете, почему?

— Нет.

— Да будет вам, Хаскелл, рассказывайте! — Белозубая улыбка не могла скрыть озабоченности в его глазах.

— Мне нечего сказать вам. Здесь, в «Бомонте», решения мистера Шамбрэна не обсуждаются, а выполняются.

Салливан загасил в пепельнице окурок и тут же закурил новую сигарету.

— Ничего не могу понять. Полагаю, за мной установлено наблюдение?

— Понятия не имею. — Я попытался успокоить его. — Если б я знал, то, конечно, не сказал бы вам, но мне действительно ничего не известно.

Он ссутулился, как-то сжался.

— Кругом столько глаз.

Я понимал, что он имеет в виду. Речь шла не о посетителях в вечерних туалетах, заполнивших «Трапецию».

Этот бар являлся для них промежуточной остановкой на пути в один из банкетных залов или ресторанов отеля. Мистер Дел Греко и его помощник едва успевали принимать заказы.

Посетители бара в большинстве своем не принадлежали к нуворишам и держались свободно и раскованно. Дорогие наряды женщин, украшения, волосы всех цветов и оттенков. Но эти люди наряжались не для того, чтобы произвести впечатление на глазеющую публику. Этот бар принадлежал им, сюда не допускались охотники за автографами и подростки, жаждущие общения со знаменитостями. Их лица оставались бесстрастными. Если взгляды и задерживались на нас с Салливаном, то не более чем на секунду.

Салливан говорил не об их глазах.

Взгляды, которые он ощущал на себе, принадлежали официантам, барменам, мужчине, сидевшему в дальнем конце стойки, который мог быть сотрудником службы безопасности отеля, но на самом деле, насколько я знал, им не был. Кроме того, и мне самому всегда казалось, что где-то — возможно, в потолке имелся глазок, через который Шамбрэн следил за тем, что происходило в его мире.

— Одна из отличительных особенностей «Бомонта» — умение обслуживающего персонала предугадывать желания наших гостей.

— Словно подтверждая мои слова, официант, внезапно возникший у нашего столика, поднес спичку к еще не зажженной сигарете Салливана. Я улыбнулся. — Понимаете, о чем я говорю?

Он не ответил. Его серые глаза не отрывались от входа в бар. Затем Диггер встал и начал обходить стол. Тут уж и я повернулся, чтобы посмотреть, чем вызвана столь резкая перемена в его поведении.

Молодая женщина у двери оглядывала его широко раскрытыми, вероятно, близорукими глазами. Я слышал, как воздух с шипением вырвался сквозь сжатые зубы Салливана.

Такие женщины, конечно, приковывают взоры. Блондинка с роскошными золотыми волосами. Черный, комбинированный из шерсти и шелка костюм, слепяще-розовая блузка, ярко-синий пояс с пряжкой, украшенной драгоценными камнями.