— Защитникам отечества наше почтение! — Маргела низко поклонился Григорию и повел бровью в сторону Писарчука. Тот поднял голову от стопки воззваний Временного правительства.

— Чего хочешь? — не спросил он, а выкрикнул.

— Правды! — рубанул Григорий, обдергивая гимнастерку, и без того аккуратно облегавшую его крепкие и широкие плечи.

— Правды?.. Хе-хе-хе!.. Ты ее когда-нибудь пробовал? Хе-хе-хе!.. — масляные глаза Маргелы быстро забегали в орбитах. Григорий побагровел. На висках вздулись жилы.

— Л плакать не придется?

— Но-но! — Писарчук ударил кулаком по столу. — Говори, чего явился?

— Не стучите! Фельдфебелей видели… Отца зачем потащили в Сосницу?

— По закону!.. Платона Антоновича побил. Палку его поломал. Бунтовал против власти.

— Это не отец хотел бить пана, а пан — моего отца.

— Ты знаешь, или мы знаем?

— Я!

— Ну и знай! — нагло выкрикнул Писарчук.

— Знаю… Это вам не Николкин режим, не забывайте!

Писарчук выпрямился под иконами, провел рукой по недавно подстриженному ежику и еще наглее крикнул:

— Наш режим!

— Чей это «наш»?

— Народный.

— На-родный?.. Платона Соболевского и ваш?

— Против власти агитируешь? За отцом в Сосницу хочешь?

— Поскользнетесь! — Григорий изо всех сил хлопнул дверью и вышел на улицу.

«Зачем я пришел сюда? — неожиданно спросил себя Григорий. — Правды искать? Разве я заранее не знал, кто сидит в этих комитетах? И фронтовик Варивода с ними заодно… Верховодят в селе… Подождите, подождите! — он сжал кулаки и посмотрел на них. — Не тут ли, не в них ли правды искать, в своих кулаках?».

Ему захотелось рассказать близкому товарищу о своей обиде и своих мыслях. Дмитро — фронтовик, он поймет его и посоветует. Третий день Григорий дома, а все еще не виделись. Друзьями ведь были они до войны. Григорий поспешно направился к Надводнюкам.

У калитки дымил самосадом старый Тихон.

— Дмитро дома?

— Да, дома, — недовольно буркнул старик, идя вслед за Григорием. Бояр, не бывший здесь года три, заметил, что хатка Надводнюков еще больше покосилась, прямо по окна осела в землю. Не успел Григорий повернуть щеколду, как дверь потащила его за собой и он очутился в сенях. Тихон и Бояр вошли в хату. Григорий понял, почему старик недоволен. Дмитро сидел на колоде возле скамьи и чинил сапоги, а сегодня ведь было воскресенье.

— Здорово, друг!

Дмитро поднялся, высокий, как отец, и протянул Григорию большую, перепачканную варом руку.

— Здорово, Григорий!.. Рад встретиться на этом свете.

Он снова уселся и потянул в обе стороны концы дратвы. Григорий заметил перемены в Дмитре. В его когда-то буйные, непослушные волосы начала закрадываться седина. Большой, с горбинкой нос заострился. В серых глазах уже не было прежнего юношеского задора, который так любили товарищи. Вместо него, где-то в глубине поблескивали огоньки неудовлетворенности. В углах губ залегла новая морщина, свидетельствовавшая об упорстве и внутренней силе.

— Изменился ты, Дмитро, — сказал Григорий, довольный своими наблюдениями, и подумал: «Этот себе в тарелку не даст наплевать!»

— Да-а… Изменился. Жизнь, брат, наша такая. Да и ты постарел, — сказал Надводнюк, посмотрев в открытое лицо Григория с маленькими клинушками лысины, которые с годами ползли на темя. — На западном был? Я тоже был там… Вот сапоги чиню соседу. Хлеба нет, денег нет! Зарабатываю. Не забыл за три года своего ремесла… Ты сам ушел?

— Дали на три дня отпуск, вот я и смылся.

— А у нас взвод отвели с позиций в тыл на отдых, мы и разбежались. Взводный пример подал!.. — засмеялся Дмитро, показав два ряда крепких, пожелтевших от табака зубов. — Георгия не привез? — снова Дмитро засмеялся. Григорий тоже усмехнулся.

— Георгия у меня нет, но лычку одну имею.

— A-а… За что?

— Пулемет немецкий притащил во время боя. А ты?

— Я тоже имел лычку. Аэроплан сбили. Потом сняли ее, еще и на «губе» сидел.

Дмитро отбросил сапог, взял из деревянной коробки клочок бумаги и скрутил козьюыо ножку.

— Повели нас в церковь в одном селе. Ну, стоим. Длинноволосый курит фимиам за благословенное воинство… — Тихон при слове «длинноволосый» сплюнул и вышел из хаты. — Был у нас такой чудак — Цветков. Я стоял первым, правофланговым, а он позади меня. Накупил этот Цветков копеечных свечек и решил поставить перед каждым угодником. Выйти из строя нельзя, так он положит мне свечу на левое плечо и похлопает: «Божьей матери»… «Тройце единосущной»… «Георгию победоносцу»… Я передавал свечи и его наказ дальше, передним. Нам уже надоело, а он все передает и передает… Вот снова по плечу хлопает. Я поворачиваю к нему голову и говорю:

— Слушай, Цветков, квартиры святых не только в правом углу!

Солдаты покатились со смеху. Полковник тоже услышал, побелел весь. Дернул себя за крашеный ус и давай греть ротного… Девять дней просидел я на «губе»!

Фронтовики несколько минут хохотали.

— Знаешь, Дмитро, моего старика Писарчук с Соболевским в Сосницу угнали.

— Что ты?

Григорий рассказал о стычке Кирея с Соболевским на плотине.

— Я был в их комитете.

— Ну и что? — лукаво поднял брови Дмитро.

— Писарчук угрожал мне. Вслед за отцом в Сосницу не прочь был отправить.

— Что же ты теперь будешь делать? — Надводнюк долго не сводил с Григория испытующего взгляда.

— Как подумаю, сколько пришлось выстрадать в окопах…

— А они здесь и горя не знали, — добавил в тон ему Дмитро.

— …то хочется пойти к Соболевскому и Писарчуку, шею им свернуть!

Довольный этим ответом, Надводнюк отбросил сапог и хлопнул Григория ладонью по плечу.

— Идем искупаемся в Лоши!

За огородами, над Лошью, был котлован, откуда водонапорная башня брала воду и гнала ее по трубам на станцию. Берег здесь песчаный, чистый и крутой. Это было излюбленным местом купания семьи Соболевских. Сюда вот и пришли фронтовики. На песке лежали двое: мужчина и женщина. Ода подняла крик:

— Не для вас, не для вас!

— Куда лезут? — возмущался мужчина.

Дмитро отошел за вербу и стал раздеваться. Берег зарос крапивой. Дмитро разбежался и прыгнул в воду. Вынырнул он сажени за четыре от берега на открытом месте, расправил плечи и крепко ударил сильными руками по воде.

Бояр быстро его догнал. Они вышли на противоположный, покрытый травой берег. Здесь начинался луг. Роскошный и яркий полесский луг, весь в ромашке, шалфее, синих колокольчиках и диком клевере. Фронтовики легли в траву. Им видна была их одежда, развешанная на кустах, котлован, женщина и мужчина, греющиеся на песке.

— Зять Соболевского, говорят, кадровый кавалерийский офицер, — кивнул Дмитро в сторону котлована и добавил: — Из тех, кто считал зубы нашему брату. — Дмитро перекусил травинку, пожевал и сплюнул. — Позвал я тебя сюда, по душам поговорить. Может быть, об одном думаем. Ты был в их комитете, видел, кто там засел. Да и я уже поинтересовался. Писарчук — первый богач в селе, с Соболевским соперничать начинает, Орищенко — на Писарчука равняется, поп Маркиан, Маргела да Варивода. Варивода в эсеры записался. Меня вчера приглашал в свою партию. Да разве я не знаю, кто они? Это — пособники Писарчука. Вот кто этот комитет, Григорий. От таких Керенскому подмога и Центральной раде. А все они вместе против нашего брата.

— Центральная рада в своих универсалах что-то о земле писала?

— Слушай, Григорий! Вот сюда, — и Дмитро показал на свою шею, — пока мы воевали в окопах, нам эту раду помещики с Писарчуком и фабрикантами посадили. Мы ее не выбирали, значит, она и не наша власть! Народ повсюду недоволен, голоден, войной измучен. Вот рада и вертится, как вьюн в проруби. Универсалы написала, а ничего не дала. Как же пойдет она против своих хозяев, сидящих в комитетах и вон там греющих бедра на песке? Разве Кирея забрали бы в Сосницу, если бы эта власть была за нас, а не за панов? Так, дружище?

Григорий и сам много думал об этом. Теперь Дмитро те же мысли высказал. Не сказал только, как быть в дальнейшем. Невтерпеж больше.