— А отпрыски имеют авантюрные наклонности, жаждут приключений и отправляются повидать мир. Как вы, например.

— Или как вы. А то идут обучаться на врача, как Сеси. А что должна сделать юная Утрата, чтобы возмутить старших?

Аликс вздохнула.

— Она любит музыку. Мечтает поступить в консерваторию.

— А! Значит, и в этом случае не скучная стезя замужества. Только я не представляю леди Ричардсон благословляющей музыкальную карьеру внучки. А какую музыку предпочитает Утрата? Только не говорите мне, что она увлекается песнями и танцами. Не с ее ростом и сложением.

— Фортепьяно. Бетховен. Она играет очень хорошо, но ей приходится быть двуличной, чтобы ухватывать необходимые возможности и время на музыку.

— Двуличной… Мне нравится, как это словечко звучит в ваших устах, его не услышишь каждый день.

— Если бы вы родились и выросли в «Уинкрэге», вам пришлось бы научиться его употреблять. Мы все так живем.

— То же самое можно сказать и о «Гриндли-Холле».

— А когда вам приходилось прибегать к жульничеству, чтобы получить желаемое?

— Моя дорогая девочка, да с тех самых пор, как я научился ходить и говорить. С моими-то братьями — как вы думаете?

— Вы знаете их лучше, чем я.

— Родственники имеют одно хорошее качество: человек может от них сбежать.

Так ли это? — спросил он себя. Нет. Убегаешь физически, но психически весь набор отношений детства и отрочества остается настолько вплетен в твою систему, что является ее частью. Вроде бы неосязаемой, но неотъемлемой частью организма, как зубы, кости, мышцы. Люди, рядом с которыми ты вырос, — именно по ним познаешь, что представляют собой человеческие существа. Никого и никогда не будешь знать лучше, чем членов семьи. Остальных, с кем живешь потом, воспринимаешь уже сквозь призму своих взрослых ощущений, сознания, эмоций. И защитных реакций.

Хэл пнул ногой деревянную подпорку. Мысль показалась ему угнетающей, и Хэл надеялся, что не прав.

— Но нельзя переделать свое детство, — промолвила Аликс. — Говорят, что с помощью психоанализа можно снять груз, но это не всегда так. Можно избавиться от каких-то крупных наслоений. Например, тебя бил отец или мать любила тебя слишком сильно либо мало. Но нельзя убрать те минуты, часы, дни и недели, когда ты рос в окружении родни. Даже Фрейд не сумеет удалить бабушку из моего подсознания.

— Абсолютно уверен, что леди Ричардсон окажется достойным противником Фрейду, Адлеру, Юнгу или любому другому мастеру нашего скрытого «я».

— У меня есть подруга, которая ходила к психоаналитику. Мне это представляется ужасно тоскливым — вот так, неделя за неделей, бесконечно рассказывать о себе и о своих снах, вытесненных в подсознание. И занимает, по ее словам, семь лет. И пока идет анализ, не положено ничего менять в жизни. Пусть психоаналитик не докопается до первоосновы характера бабушки, однако на какие комплексы он наткнется!

— На ум приходит царь Эдип, — произнес Хэл.

— Эдип? Что вы имеете в виду? У нее может быть эдипов комплекс, но он же бывает только у мужчин, разве нет?

— Пожалуй, я не очень четко выразился.

— Вы что-то подразумевали. Выкладывайте. Бабушка была влюблена в своих сыновей?

— Бабушка, как вам известно, была глубоко привязана к вашему дяде Джеку.

— О, к нему — да. Судя по рассказам, это был негодяй и мерзавец. Неужели она его избаловала? Не представляю, чтобы она испытывала к кому-нибудь из своих детей сильную привязанность. А как вы считаете? Вы знали Джека — он ведь был примерно одного с вами возраста?

— У Джека не водилось друзей. Он был чуть старше меня, и я усердно заботился о том, чтобы его избегать. Заметьте, он умер молодым, — кто определит, каким бы он стал впоследствии? Война меняла многих людей, а Джек имел большой потенциал: умный и восприимчивый, прекрасный спортсмен. Вдали от матери, в большом мире, имея профессию и жизненную цель, он мог бы вырасти в полезного члена общества.

Аликс сняла перчатки и подула на занемевшие пальцы.

— Вы сами не верите в то, что говорите. На самом деле вы думаете: каким он был злым и порочным, таким бы и остался. По-моему, так считают все, кроме бабушки и дедушки. Видимо, она ухитрилась скрыть от дедушки множество неприятных фактов о Джеке.

— Пожалуй, — сказал Хэл. — Хотя сэр Генри — хитрый стреляный воробей. Осмелюсь предположить, ему известно больше, чем хотелось бы вашей бабушке.

Аликс повернула голову и посмотрела на него. Ее лицо замерзло, щеки и нос побелели от холода, в глазах мелькало беспокойство.

— Видите, вот поэтому я хочу знать больше о своей матери. Я понимаю, какие качества получила в наследство со стороны Ричардсонов, но не знаю, что представляю собой с другой стороны.

— И вы нарисовали себе мать в образе прекрасной феи: добрую и любящую. Такой, кстати, она и была. А еще: всепрощающую, терпимую, с широкими взглядами — а вот этого уже не было. Еще вы хотели бы видеть в ней человека уравновешенного, уверенного и надежного, без намеков на невроз. На самом же деле она была умной, сложной, неординарной женщиной, с чувством юмора и множеством верований и идей, которым вы мало симпатизируете. Но какое это имеет значение? Вы ходите в горы?

— В горы? С больной ногой?

— Нет, когда здоровы и полны сил. Любите альпинизм?

— У меня начинается головокружение, если я поднимаюсь на три ступени стремянки.

— Итак, ваш отец был альпинистом, вы — нет. Ваша мать была натурой религиозной, вы — нет. Очевидно, вы взяли свои качества от более отдаленных предков, не похожих ни на кого из известной вам родни. Взгляните на Труди: разве она похожа на своих родителей?

Аликс рассмеялась.

— Труди — особый случай.

— Ну вот видите. — Хэл заслонил глаза ладонью от косых лучей заходящего солнца и вгляделся в даль. — Не Сеси ли там? — Он энергично замахал рукой.

— Вообще-то эти разговоры не имеют отношения к делу, — неожиданно произнесла Аликс. — Я задала вопрос, желая понять, почему моя мать была пьяна, разбилась на машине и что она делала в Америке. Что произошло пятнадцать лет назад?

Хэл присвистнул.

— Проблема в том, что те, кто знает, не скажут, а тем, кто стал бы говорить, сообщить нечего. Аликс, а не создаете ли вы проблему на ровном месте? Болезнь, несчастный случай — кроется ли здесь нечто большее?

— Не должно, но я уверена, что кроется.

Сеси подъехала к пристани и эффектно затормозила, вздымая лезвиями коньков фонтанчик ледяных брызг.

— Здравствуйте, дядя Хэл! У вас много силы, помогите мне вытащить Аликс. Санки с другой стороны причала.

Он спустился на лед и заглянул под деревянную конструкцию.

— Вот как вы сюда добрались, — сказал он Аликс и протянул ей руки. — Сползайте, а я вас поймаю, чтобы вы не ударились о лед.

— Чтобы мы оба свалились и прибавили к списку потерь еще несколько поломанных костей? Нет, благодарю, будет безопаснее, если я сидя доерзаю до конца мостков.

— Вы мне не доверяете! — посетовал Хэл.

— Я не доверяю никому! — резко бросила она. — Уроки, полученные в детстве. Помните, о чем мы говорили?

— Глупости! — Сеси энергичным взмахом подтащила санки из-под мостков к берегу. — Ты доверяешь Эдвину.

— Уже нет! — отрезала Аликс.

Урсула и Утрата катились по льду медленно, потому что Урсуле хотелось оттянуть момент прибытия к месту назначения.

— Она сказала: только одну записку, и тогда она обещает ничего не сообщать Еве и папе. Как ты думаешь, ей можно верить?

Утрата остановилась, поддернула свои непомерные бриджи и снова припустилась за подругой.

— Нет. Шантажисты никогда не останавливаются, их невозможно ублажить.

— Ты права. В книгах шантажисты всегда гнусны и порочны, абсолютные злодеи. Ни один писатель еще не говорил о шантажистах доброго слова.

Утрата поразмыслила над этим соображением.

— Хотя нельзя принимать на веру все, что читаешь в книгах. Книги — одно, а жизнь — другое.