Именно эта удивительная внутренняя связь между ней и братом помогла Аликс осознать, что Лидия — нечто иное, чем прежние подружки Эдвина. Да, у него случались любовные увлечения и дружеские связи с девушками, и даже один серьезный роман, но ничто так не затрагивало его ум и сердце, как эта новая женщина. И без сомнения, эта любовь будет означать гигантские изменения в жизни Эдвина, а значит, и в ее, Аликс, жизни.

Беженка. Какая беженка? Аликс вспомнились пустые лица, смотревшие с газетных фотографий. Лица неухоженных, всклокоченных людей, составлявших живой груз пароходов и поездов. Лица, ничего не выражающие, принадлежавшие людям, находившимся уже за пределами отчаяния, во власти безысходности. Что пережила Лидия, что произошло с ее семьей, с друзьями? Скорбит ли она о жизни в своей стране? Не в том ли причина ее равнодушия к Эдвину, что она утратила способность к новым чувствам?

И почему Эдвин так сильно влюбился в нее, а она его отвергла? Нечестный трюк — сначала отказаться выйти за него замуж, а потом писать письма, от которых у него начинают блестеть глаза и он сломя голову мчится отправлять телеграммы. Видимо, Лидия все же решила приехать к Эдвину на север. И не отравит ли ее появление и Рождество, и радость от замерзшего озера? Прежде всего ей, Аликс, — ведь она мечтала побыть с братом, ни с кем его не деля. Да и всем домочадцам — в том случае, если Лидия окажется неподходящей парой, что похоже на правду. Никто не может быть более свирепым и непримиримым в своей нетерпимости, чем бабушка, никто не может быть меньше бабушки готов принять чужака в семью.

По коридору, стуча подошвами по плиткам, промчался Эдвин.

— Мне нужно на почту.

— Мы тоже поедем! — откликнулась Утрата. — Правда, Аликс? Я хочу посмотреть, хорошо ли схватилось озеро на той стороне.

— Тогда давайте быстрее, — велел Эдвин. — Дорога каждая минута.

Аликс уселась рядом с ним, а Утрата втиснулась в крохотное пространство за сиденьями.

— Страшно неудобно тут сзади, тебе надо купить машину побольше.

Внимание Эдвина было поглощено тем, чтобы через обледенелую площадку перед входом благополучно вывести автомобиль на подъездную аллею, а далее — на узкую деревенскую дорогу, вьющуюся к парому.

— Я как раз собирался спросить, не хотели бы вы обе съездить завтра в Манчестер. У меня там кое-какие дела, а вам надо пройтись по магазинам. Но если ты станешь непочтительно отзываться о моей машине, Утрата, тогда приглашение отменяется.

— Я ужасно хочу в Манчестер! В пятницу приезжает на каникулы Урсула, так что завтра будет просто идеально! — воскликнула Утрата. — Но не могли бы мы отправиться на какой-нибудь более удобной машине? Если я вот так, скрючившись, проделаю весь путь до Манчестера, то навсегда останусь сложенной пополам и буду годна лишь на то, чтобы изображать уродца в цирке.

Ехавший навстречу возчик остановил лошадь и сообщил Эдвину, что паром не ходит.

— Замерзло крепко, нельзя сломать лед и заставить паром двигаться. Вам придется отправиться в объезд, чтобы добраться на ту сторону озера, мистер Эдвин.

Эдвин поблагодарил его, чертыхнулся и стал осторожно подавать автомобиль назад, чтобы направить затем в проезд под воротами, густо изрытый бороздами из замерзшей грязи.

Через полчаса они миновали горбатый мостик и подкатили к почте. Старшие брат и сестра извлекли втиснутую за сиденьем Утрату, и она стояла возле машины, встряхиваясь, как лошадь.

Эдвин исчез за дверью, Аликс и Утрата двинулись к берегу озера. Несколько отважных фигуристов уже кружили по льду, не осмеливаясь, впрочем, заезжать за веревочные ограждения с надписью «Осторожно, тонкий лед». По замерзшей глади восторженно скользила стайка детей под присмотром бдительного полисмена Огилви. Утрата помахала ему, и он с важным, исполненным достоинства видом заскользил в их направлении.

— Здравствуй, Джимми. Как лед?

— Отлично схватывается, мисс Утрата.

— Сможем мы кататься по всему озеру?

— Да, надо только не забывать про слабые участки, где из него вытекает Уин, — там даже и не замерзает хорошенько. Завтра утром сниму эти таблички. Я думаю, теперь, когда полностью застынет, лед продержится до самой весны, на ближайшее будущее оттепели никто не предсказывает.

С почты вышел сияющий Эдвин.

— Порядок! — радостно сообщил он и, заметив лицо Аликс, добавил: — Ты что? Замерзла, старушка? Совсем там изнежилась в Лондоне.

Хэл не узнал шофера.

Он, конечно, не ожидал, что автомобиль будет тот же, но кто этот человек, стоящий возле блестящего «делажа»? Что с Уилбуром? Их прежний шофер был еще молодым, ровесником Хэла, его товарищем по первым мальчишеским, а затем и юношеским вылазкам в горы, в заброшенные свинцовые рудники, на озеро. А форма? Ни один из работавших у Гриндли шоферов никогда не носил форму — разве что по каким-то особым случаям. Являлся ли таким случаем приезд блудного брата? Хэл решил, что нет. И однако же перед ним приветственно приподнимал форменную фуражку этот человек с простодушными карими глазами, на смуглом подбородке которого угадывалась темная щетина. На ломаном языке, не имеющем ничего общего с североанглийским выговором, он спрашивал Хэла, не он ли мистер Генри Гриндли.

И обращение в первый момент тоже явилось для него шоком. Никто не называл его Генри свыше пятнадцати лет, да и прежде-то не часто: лишь директора школ и посторонние. С самого младенчества он был для всех Хэлом.

Шофер помог носильщику погрузить вещи гостя в багажник машины, распахнул перед Хэлом заднюю дверцу, поклонился и занял свое место за рулем.

Странное ощущение: находиться вроде бы в знакомой обстановке, но восседать на заднем сиденье автомобиля, видя перед собой прямые, обтянутые серой формой плечи незнакомого человека, а не сидеть рядом с Джерри Уилбуром или даже отпихнуть его прочь, чтобы самому устроиться за руль.

— Как вас зовут? — спросил он, наклоняясь к водителю.

— Парсонс, сэр.

Такое имя плохо соответствовало внешности нового шофера, но Хэл не стал заострять на этом внимание.

— А где Уилбур?

— Не знаю, сэр.

— А вы знаете, кто такой Уилбур?

Вдруг с ним что-нибудь случилось? Тогда почему никто не позаботился сообщить ему об этом? Няня могла бы написать, она регулярно отсылала Хэлу, пускай и не очень разборчивые, написанные старческой рукой послания. Впрочем, теперь, задумавшись, он стал припоминать, что в последних письмах упоминались некие большие перемены в «Гриндли-Холле». Они, как Хэл догадывался, были отнюдь не к лучшему, по мнению няни. Она была очень консервативна — от накрахмаленного чепчика до носков простых, практичных туфель, — и он не придал большого значения ее сетованиям. Новая жена Питера неизбежно должна завести какие-нибудь свои порядки — жены всегда так делают. Хэл наблюдал немало новых жен в Америке, где его друзья вступали в брак и разводились с ошеломляющей быстротой.

— Я слышал о Уилбуре. Он водил до меня.

Значит, Уилбур уволился. Хэл ощутил смятение: вправе ли он надеяться, что многие другие его старые друзья по-прежнему остались на месте? Раньше это не приходило ему в голову, но пятнадцать лет — долгий срок, чтобы потом спокойно ожидать, что все осталось по-старому. Он сам изменился до неузнаваемости, и не может всерьез рассчитывать, что в «Гриндли-Холле» все сохранится в прежнем виде. Как это по-детски и каким детским выглядит его разочарование, что его встречает не Уилбур.

— Откуда вы? — спросил он шофера.

— Из Испании.

Дальше лучше не спрашивать. Этот парень мог быть республиканцем или сторонником генерала Франко, а Хэл не желал допытываться или даже ненароком обидеть человека. Странно, что шофер не предпочел остаться на родине и сражаться за тех, чью сторону поддерживает.

— Я в Испании ни на чьей стороне, — проговорил водитель, словно прочитав мысли Хэла. — У меня есть родственники, дяди, братья, которые воюют с обеих сторон: этот ненавидит попов, тот всей душой за Франко. Поэтому я уехал. Это лучше — так у моей матери хоть один сын будет живой, чтобы похоронить ее, когда она состарится и умрет. Один, который не сошел с ума и не воюет за сумасшедших.