А граф молодец хоть куда! Рука картинно лежит на эфесе шпаги. Вот только шея слишком уж худа. Она смешно торчит из жабо. И от этого в облике графа есть что-то гусиное. Кажется, что сейчас он громко скажет: «Га-га-га!» — и замашет крыльями. Кроме того — и мы с вами уже знаем, — граф слегка прихрамывает. И это его тоже не красит.
Придержите шпагу, чтобы она ненароком не звякнула. Видите на полу слабую полоску света? В соседней комнате слышны голоса. Горит свеча в шандале. Там беседуют графиня Регина Челуховская и отец Торквани.
Челуховская. Хорошо, пусть он даже поселился здесь навсегда. Нам-то чем он опасен?
Торквани. Как можно так говорить, дочь моя? Подумайте о том, в какие времена мы живем. Со дня на день можно ожидать приглашения русского царя на польский престол.
Челуховская. В конце концов изберут все же Генриха Валуа. Говорят, он красив и умен.
Торквани. Относительно красоты не знаю. Ходят слухи, что кончик носа у него раздвоен. Потому его дразнят Двуносым. А в уме французского принца сомневаюсь. И на то у меня есть основания. Что же касается московского великого князя Ивана, то дело, кажется, зашло слишком далеко. Князь ставит невероятные условия: коронация должна состояться в Кракове, но короновать царя должен московский митрополит. Ума не приложу, как он мыслит приезд в Краков московского митрополита? Как отнесутся к его появлению там сыны истинной веры? Кроме того, по требованию Ивана краковский престол должны будут наследовать только Рюриковичи. И не выйдет ли в результате, что не мы поставим Москву на колени, а она нас? Это было бы трагично, а для нас с вами — гибельно.
Челуховская. Бог милостив: этого не будет.
Торквани. Надеюсь. Но царь поставил еще одно условие: титул польского короля должен стать наследственным в его роду. Если сейм примет подобные условия, наше дело проиграно. Езус-Мария!
Слушайте внимательно. Это очень важный разговор. Постарайтесь запомнить то, о чем говорил отец Торквани. Да, действительно, польский престол в 1572 году, после смерти короля Сигизмунда II Августа, оказался вакантным. И на него претендовали четверо: французский принц Генрих Валуа, австрийский эрцгерцог Эрнст, шведский король Юхан II и, наконец, наш Иван Грозный. Причем у Грозного были хорошие шансы на успех. Но, умный и хитрый политик, он понимал, что Россия еще слаба.
Стоит занять польский трон, не выговорив особых условий, и начнется проникновение в Россию литовских и польских феодалов, а еще страшнее — иезуитов.
Челуховская. Царь Иван, конечно, опасен. Но, думаю, не следует придавать такое уж значение беглому печатнику. Мало ли по каким причинам он здесь объявился.
Торквани. А кто вам сказал, что он беглый? Что вообще мы о нем знаем? То, что он сам о себе рассказывает, не больше. Но поверить его рассказам трудно. Если он всегда жил в Москве, был там дьяконом церкви Николы Льняного, а затем по приказу царя основал Печатный двор, то почему же он тогда и по сей день не печатает там книги? Обидели завистники? Не могу себе представить, кто решился бы действовать через голову московского великого князя. С ним шутки плохи. С врагами не очень церемонится. Говорят, кровь льется рекой.
Челуховская. Но печатник мог поссориться с царем Иваном.
Торквани. В таком случае кто бы его выпустил из Москвы? А выехал он спокойно — с подручным и с сыном. Как мы можем судить, вывез и оборудование для русской типографии. Разве это похоже на тайный отъезд? Кстати, почему печатника Ивана сразу же по прибытии в Вильно принял покойный король Сигизмунд, да еще представил сейму, выдал охранную грамоту?
Разве дьяконов и беглых печатников короли представляют сейму?
Челуховская. Вы считаете, что у печатника было рекомендательное письмо от царя Ивана к нашему покойному королю?
Торквани. Не знаю. Но должны ли мы, дочь моя, слепо верить королям? Короли бывают разные. Может быть, на словах ратуя за католицизм, они вместе с тем укрепляют в своих пределах православие? Не так давно по указам из Кракова строили не только костелы, но и православные церкви. И все это делалось при благочестивом короле Казимире Ягеллончике. К сожалению, короли тоже люди. Казимир был литовцем. А литовцы всегда немного русские. Их внешне и не различить. Так или иначе, Казимир не забывал, что он, кроме всего прочего, еще и великий князь русский. Это при нем в Кракове появился Каллимах. А кто такой Каллимах? Преступник, бежавший из Рима от гнева папы. Если он писал хорошие стихи, то тем хуже. Плохо, когда талант достается еретику.
Челуховская. Поэты? Бог с ними! Мы живем в мире, где все решают мечи и пушки.
Торквани. О нет, дочь моя, это опасное заблуждение. С помощью мечей и пушек можно выиграть одну, две или даже тысячу битв. Но с помощью оружия не завоевать души людей. О чем толковал в Кракове Каллимах? О величии человека, о бессмертии его души. Но это странное бессмертие. Его, утверждал Каллимах, можно достичь не столько усердными молитвами, сколько просвещенностью, чтением хороших книг, следованием античному, то есть языческому, не христианскому искусству. Кроме того, подумайте, дочь моя, о том, что призыв к возвеличиванию смертного человека есть не что иное, как покушение на величие самого господа. Пусть это вслух не произносится, но всегда подразумевается. Если же человеку день и ночь вбивать в голову, что он венец мироздания, то в один прекрасный день он дерзновенно отважится искать собственных объяснений бытия. Так случилось с Миколаем Коперником.
Челуховская. Мне кажется, сейчас положение иное.
Торквани. Да, сторонники истинной веры укрепили свое положение. Особенно после заключения Люблинской унии. Но все же многого уже не возвратить. И тут я вновь вынужден вспомнить о беглом поэте Каллимахе. О, беглые поэты и легкомысленные государи! Разве можно пригревать беглых поэтов? Их надо гнать дальше, в иные пределы! Они несут с собой дух беспокойства и безверия. И вот пример: Каллимах собрал вокруг себя несколько доверчивых молодых людей, заразил их своими сомнительными идеями. Его скандальная слава росла. Король, не разобравшись в сути дела, поручил ему воспитывать наследников… Подождите, ясная пани, не перебивайте меня. Я подхожу к очень важному моменту нашей беседы. Каллимах создал в Кракове атмосферу праздности, суетной болтовни, когда каждый стремился к действиям не столько правильным и умеренным, сколько неожиданным. Как, например, ваш достойный супруг сиятельный граф. Пусть это не покажется вам обидным, ведь это правда. Граф, как балованный ребенок, готов даже божий храм взорвать, чтобы обратить на себя внимание.
Графиня поднялась с кресел и подошла к камину. Может быть, для того, чтобы погреть зябнущие руки, а может быть, с целью прервать монолог Торквани. Речь коснулась графа. И как бы пани Регина ни относилась к своему супругу — любила или ненавидела, — внешне она должна была вести себя по отношению к графу корректно. И Торквани понял, что совершил ошибку. К этой теме надо было подойти осторожнее, исподволь. Торквани собрался было как-то загладить неловкость, но пани Регина заговорила первой.
Челуховская. Вы правы. И я сама хорошо знаю легкомыслие моего супруга. Оно достойно сожаления.
Торквани. Графа можно понять и простить. Я считаю, что он большой ребенок. А Каллимах и его друзья были не детьми. Ратуя за терпимость, за свободу духа, они расшатывали основы нашей веры. Дело дошло до того, что сначала Каллимах подал мысль основать в Кракове латинскую типографию. Это еще куда ни шло. Затем он и его ученик Цельтис помогли русским агентам создать там же, под носом у короля, славянскую типографию. Они нашли некоего Швайпольта Фиоля; позднее ему пришлось просидеть некоторое время в епископской тюрьме, и поделом! Этот Фиоль, как доподлинно выяснено, не преуспел ни как ювелир, ни как механик. Придуманный им насос для откачки воды из шахт денег не принес. Эти люди убедили неудачника открыть славянскую типографию. Нашли ему помощника — Рудольфа Борсдорфа, человека молодого, но уже с гнилинкой в душе. Многие вокруг Фиоля вертелись. Их имена нам известны… Вы понимаете, светлая пани, что такое книга? Еретику можно заткнуть рот. Его можно отправить на костер. Это страшно, но иной раз не бывает выхода. С вредной рукописью можно поступить так же, как и с ее автором. Но типографии меняют дело. Ересь становится стоголовой, тысячеголовой гидрой. Книги расползаются по миру. Их не отловить.
