Действительно, младший путешественник смотрел на хозяина с тревогой и удивлением. Вероятно, все, что говорил граф, было истиной или весьма близким к ней. Но старший сидел спокойно, положив жилистые руки на колени. В бороде пряталась улыбка. И глаза были так же насмешливы, как и у графа.

— Нет, я не удивлен, что ты многое отгадал, — сказал наконец старший. — У меня на лице несколько шрамов, которые могли появиться только от ударов шпаги. В настоящей сечи если уж пропустил удар в лицо, то, считай, сделался калекой. Раз я имел дело со шпагой, значит, шляхтич. И молодость должен был провести в Лондоне, Париже, Италии, Германии или Польше. Впрочем, шпаги носят еще и в Испании и Новых Индиях. Но это далековато. Сейчас одежда на мне поизносилась. Езжу я вдвоем с сыном, без челяди. Потому ты и решил, что я промотал поместье. К тому же на моих руках мелкие синие шрамы. Такие бывают у мастеровых.

В дверь постучали. В комнату почтительно вдвинулся толстый справца. Он что-то сказал графу на итальянском языке. Граф кивнул. Затем по-польски распорядился:

— Ужин сюда.

Управляющий, пятясь, удалился, не сгоняя со своего лица сладкую улыбку.

— Все верно, — сказал граф. — Ты разгадал мои маленькие хитрости. Тем интереснее. Передо мной равный собеседник. Придется и мне говорить с тобой откровеннее.

Двое слуг внесли огромный поднос. Через минуту на столе стоял отлично зажаренный на вертеле гусь, шесть оплетенных паутиной бутылок, свежий хлеб, окорок, хорошо прокопченная колбаса. Подали и три приставки[3] с соусами. Затем появился и сыр, три белых кубка и блюдо с тонкими длинными ломтями вяленой рыбы. Наконец принесли масло, свежую зелень, оливки. Это походило на сказку. Откуда все это зимой в заброшенном, отрезанном от дорог замке? Когда же слуги в четвертый раз вошли в комнату, впервые удивился и старший путешественник. На этот раз стол украсили две вазы со свежими яблоками и виноградом. Не забыли принести и зуб морского единорога. Лакей поскреб зуб, а затем ссыпал в каждый из трех кубков немного стружки. Теперь можно было пить вино, не опасаясь яда или заразы.

— Пусть же весело будет сегодня у нас за столом, — поднял граф свой кубок, — хоть вокруг печаль и чума. Но мы еще успеем погоревать. За твои успехи, печатник! Уж на этот раз ты похвалишь мою проницательность?

— Похвалю! — улыбнулся старший гость. — Ты действительно верно назвал род моих занятий. Но я немного понимаю итальянский язык и знаю, что сказал тебе справца: лошадей распрягли, в санях, кроме оружия, нашли непонятные инструменты, буквы, отлитые в металле, и русские книги. То, что я московский печатник Иван Федоров, ты, граф, отлично знаешь. Кроме того, твой справца читал королевскую грамоту. Там обо мне все сказано.

Граф рассмеялся, выпил кубок до дна, поставил его на стол. Лакей схватился за бутыль, чтобы наполнить кубок снова.

— Все правда. Мне многое ведомо о тебе. И не только из грамоты, содержание которой мне, конечно, известно. К тому же ни для кого не секрет, что покойный гетман Ходкевич завел у себя типографию и выписал из Москвы печатника. Он ведь тебя и поместьем пожаловал.

— Земледелец из меня плохой, — сказал печатник. — От поместья я отказался. Многое ты знаешь лучше меня…

— От праздности, дорогой печатник. Сижу в замке, попиваю вино, расспрашиваю гостей, если они ко мне забредают.

— А ведь гостей сиятельный пан не очень-то любит! — впервые проронил слово младший путешественник. — Им приходится брать замок приступом.

Граф покачал головой, потом протянул руку и потрепал сына печатника по плечу.

— В отца. Без особого почтения взирает на мир. Я тебе, дружок, подарю кинжал индийской работы. На память. И вот тебе перстень… Не отказывайся. Это невежливо. Если хозяин дарит от чистого сердца, гость обязан принять подарок.

После ужина гостям показали их комнаты. Младший Иван лег спать. А хозяин и печатник возвратились к камину.

— Это ты молодец, что взял сегодня штурмом мой замок, — говорил граф. — Вижу, что устал, едва на ногах держишься. Как великодушный хозяин, я должен был бы отпустить тебя спать. Но, право, я так истосковался по равным себе людям, что готов прослыть варваром и истязать разговорами усталого гостя. Впрочем, сейчас нам подадут аравийский нектар — сон как рукой снимет.

На этот раз лакея с подносом сопровождал сам управляющий. Когда две чашки, медный сосуд с ручкой и сушеные фрукты были поставлены перед графом и лакей бесшумно растворился в полумраке, справца доложил, что все распоряжения выполнены, кони приезжих кормлены, стекло в окне вставлено.

— Можете отдыхать, — сказал граф. — Сегодня мне больше ничего не понадобится.

Он сам разлил в чашки черный дымящийся напиток.

— Это дар богов. Он лет двести назад стал известен монахам одного из монастырей в Африке. Вернее, не монахам, а монастырским козам. Козы поедали плоды неизвестного кустарника, росшего у стен монастыря. И через два-три часа начинали проявлять необычайную резвость. Блеяли, прыгали, брыкались и бодались. Монахи позавидовали козам. Им такой резвости не хватало. А молиться надо было часами. Как выдержать? Стали и они жевать зеленые горошины. Затем решили их поджарить, толочь и делать настой. Помогло. Монахи обрели бодрость и резвость. Им теперь долгие молитвы стали нипочем.

— Я пил кофе, — сказал печатник. — Он мне по вкусу.

— Как? Но ведь в Европе этот напиток еще мало известен.

— Тем не менее я пил кофе.

Граф поднялся и подошел к ларцу на ножках, стоявшему у окна, открыл его и извлек на свет длинную черную трубку.

— Угостить и тебя?

— Я не курю. А кофе выпью еще.

— Ты много путешествовал?

— Достаточно. И часто не по своей воле.

— По своей воле путешествуют в юности. Да еще одержимые. Как Колон.[4] Седина в бороду, бес в ребро. Поплыл старик искать Индию. И не нашел. Зато открыл другую страну. И золото теперь оттуда возят мешками. Кстати, о Колоне. Мне довелось держать в руках любопытные документы — «Письма, привилегии и другие бумаги Дон Христофора Колона, великого Адмирала океана, Вицероя и Правителя островов и твердой земли». Колон прислал эту рукопись в Геную, своему искреннему другу Николаю Одериго, прося спрятать оную в безопасном месте и уведомить о сем Дон Диего Колона, старшего Адмиралова сына. Документы эти мало кто видел. Их держат в секрете. Но мне довелось их в Генуе листать. Я нашел там множество любопытного. Седьмой лист этого архива — приказ послать в Индию несколько десятков священников, врачей, аптекарей и музыкантов. Бедные музыканты! А листы двенадцатый, тринадцатый и четырнадцатый — акты испанского правительства, в коих дается прощение преступникам, которые согласятся служить на острове Гиспаньоле,[5] севильскому же губернатору предписывалось сдавать адмиралу всех заключенных в тюрьму. Можно представить себе, что за народ собрался в этой колонии — священники, аптекари, музыканты и преступники. Веселая компания! Кажется, только нас с тобой не хватало — оба скучающие, оба лишние.

— Я не скучающий, — сказал печатник. — Пожалуй, не стал бы называть себя и лишним. У меня достаточно дел на земле.

Граф посмотрел в лицо печатнику. И тут же отвел глаза.

— Ну, может быть. Чужая душа — потемки. Я действительно объездил полмира. И ничего любопытного не нашел. Видел и стоколесные индийские священные колесницы, и многоруких богов. Грешным делом, и на открытые Колоном и Америго Веспуччи острова не поленился посмотреть. Та половина земли, которую я прощупал подошвами собственных сапог и копытами моих коней, не показалась мне интересной. Полагаю, и вторая, мною еще не виданная, не лучше. Везде царят жажда успеха, любовь к золоту, зависть и алчность. Простодушие карается. Искренность не в почете. И вообще, как выяснил наш Коперник, Земля кругла и уныло вертится вокруг Солнца. Для возвышенной души такое открытие не в радость. Куда приятнее сознавать, что Землю поддерживают в океане милые дрессированные киты… Но в этом случае… Тебе не приходило это в голову, печатник, что никто не объяснил, смертны эти киты или бессмертны. Если смертны, то кто их заменяет и как? Может, в моменты, когда происходит смена китового караула, на Земле случаются землетрясения?