— Не надо мне дома о шести окнах и жены за деньги, — отвечал Тимошка. — Не имею на то права. Иное мне назначено.

Если бы не странный, больной блеск черных глаз, быть бы Тимошке самым красивым парнем в городе. Статью удался. Лоб белый и высокий. Рука тонкая, жилистая, сильная. Такая рука и лошадь удержит, и женщину приласкает. Но все же гореть бы давным-давно Тимошке на костре, как и подобает всем разбойникам, да, говорят, отвалил он много золота на новый костел. А потом и сам что-то строить за городом начал. Нанял сорок плотников и каменщиков. Платит вдвойне. Все в секрете держит.

Туда, к Тимошкиному строительству, и пошли однажды Геворк с Иваном по пыльному Волынскому тракту. Что-то тихое и грустное пел сам для себя Иван. Шел он легко, на горках с дыхания не сбивался. А в бороде уже седой клок, и в глазах что-то печальное.

Уже после полудня добрались они до Кривчицкого леса, по колее отыскали направление, а затем пошли просто на звук топоров. Вскоре добрались до опушки, на которой высилось пугающее глаз нелепое сооружение — огромная башня из дерева и камней. Башня стояла сама по себе, как перст. И она была даже страшна в своем одиночестве — неестественна, небывала. По всей опушке суетились работники. А у подножия сидел Тимошка Турок и играл на лютне что-то нежное, тающее в воздухе. Глаза Тимошки были пустыми, без блеска. За что же его любит Роксоляна Богушовичева? Что нашла она в нем?

— Эй, Тимошка!

Он отложил лютню, утер подбородок и наконец увидел Ивана с Геворком. И тут произошло странное: на секунду взгляд Тимошки стал осмысленным и даже веселым, а лицо красивым и ясным. Он будто очнулся от сна. Или случайный лучик выглянул из-за тучи? Снова погасло Тимошкино лицо.

— Что строите?

— Башню.

— Для чего?

— Известно: чтоб до неба доставала.

Хихикнул обтесывающий неподалеку бревно плотник.

— Ты чего? — спросил Тимошка. — Тебе права смеяться над моими словами не дадено. Деньги тебе плачены? Работай да благодари бога и меня. А то гляди — что было дадено, назад будет взядено. Сообразил?

Иван с интересом глядел на Тимошку.

— Слушай, парень, может, оставишь пока башню? Мы с тобой вместе кое-что поинтереснее построим.

— Чего интереснее? — спросил Тимошка. — Интереснее башни вещей на свете не бывает.

— Бывает, — сказал печатник. — Книги читать любишь?

— Нет, — отвечал Тимошка. — Не люблю. Грамоте учен, а книг не читаю. В словах правды нет. В душе человеческой правда живет, а словами ее сказать нельзя. Даже в песне нельзя.

— А если я тебе прочитаю книгу, которая и тебе покажется интересной, и твоим детям, и внукам? Что тогда? Согласишься дать денег на ее напечатание?

— Ладно, — сказал Тимошка и хитро поглядел на печатника. — Приходи в другой раз. Поговорим. Очень красиво рассказываешь.

— Так я ведь рассказывать еще и не начинал, просто я твои мысли прочитал и ответил на них. Вот и получилось, что мы вроде бы в уме поговорили…

Тимошка покачал головой:

— Мысли читать никто не умеет и никогда не научится, потому что, если б такое случилось, все просто перестали бы думать… Совсем… Я, к примеру, так и поступил бы. Мне мои мысли потому и нужны, что они мои. Я ими владею. И больше никто. А зачем мне такие мысли, которые знает еще кто-то? Тогда они и вовсе не мои, а как бы всехние… Не согласен?

— Нет, не согласен, — ответил гость. — Я ведь то, о чем думаю, на бумаге пишу, а чтобы каждый о том узнал, друкарню построил. Пусть мои мысли ко всем идут добрыми гостями. А чужие… Порою кажется, что они мне тоже ведомы.

— Да? — Тимошка скосил в сторону собеседника пугливый черный глаз. — Раз так, не хочу с тобой больше говорить. Лихой ты человек. Да не просто лихой, а еще сам себе на уме. Я таких боюсь. О твоей просьбе подумаю. Понимаю: денег тебе надо на друкарню.

…За спиной, все уменьшаясь и уменьшаясь, горела упавшая на землю звездочка. Но была это не звездочка, а костер — как раз на повороте с тракта к Кривчицкому лесу, где строили башню. На костре Тимошкины работники варили себе кашу.

— До чего договорились?

— Обещал зайти ко мне.

— Думаешь, поможет? Ведь он безумен.

— Не знаю, безумен ли. Иной раз мудрецу спокойнее прикинуться безумцем.

— Не станет же здравый человек сооружать такую башню!

— Это почему же? — удивился печатник. — С башни удобнее наблюдать за звездами. И за полетом птиц. Может, Тимошка о небе толкует, чтобы до поры до времени никто его подлинных мыслей не проведал. Кто дружит с ним?

— Кроме пьяницы Корытки, никто. Да вот еще Роксоляна, жена купца Богушовича… Видели их вместе. Корытке Тимошка иной раз деньгу кинет, а с Роксоляной совсем непонятно. Странная дружба…

— Нам с тобой она может казаться странной, а они без нее — как без воздуха… Ты любил когда-нибудь?

— Любил, — тихо сказал Геворк. — И жалею тех, кому не довелось испытать этого чувства.

— Я тоже им сочувствую, — ответил печатник. — Такие люди на дела не способны. Даже если возьмутся за что-то, обязательно погубят.

— Никогда не думал над этим.

— А ты подумай.

Еще через пять дней ему назначили наконец второе свидание.

— Когда же вы назовете свое имя и откроете лицо? — спрашивал Геворк.

— Не спешите. Придет время. Я прочитала ваши заметки о том, как вы с печатником ходили к Тимошке Турку. Это удивительный человек.

— Кто удивительный? Тимошка?

— Какой Тимошка? — брезгливо спросила незнакомка. — Он обыкновенный юродивый. Не понимаю, что Роксоляна нашла в нем. Такая видная женщина, хоть и невысокого происхождения…

— Вы считаете?

— Ах, ничего я не считаю! Даже не желаю говорить об этой развратной Роксоляне. Что же касается печатника, то мы с вами должны помочь ему.

Это «мы» удивило и обрадовало Геворка. Но в глубине души шевельнулось и ревнивое чувство: почему ее так заинтересовал печатник Иван? А вдруг в конце концов случится так, что она станет ходить на ночные свидания не к нему, а к печатнику? Печатник стар, но еще красив. И походка легкая, летящая. Движения точные, быстрые. Кого он напоминает? Ведь каждый человек похож на какое-нибудь животное, насекомое или птицу. Отец Торквани — на кузнечика, граф Челуховский — на хитрую рыжую лису, а печатник, пожалуй, на пантеру. Правда, брат Геворк видывал пантер лишь на гравюрах. Но знал, что зверь этот силен, быстр, смел. Литое тело. Стальные мышцы.

Бывалые люди утверждают, что грозная пантера любит, если ее гладят по шерсти, и даже мурлычет, как кошка. Но упаси боже погладить ее против шерсти! Оглянуться не успеешь, как большая мурлычащая кошка смахнет тебе лапой голову…

— Твоему другу печатнику. — Геворк ощутил в руке тяжесть туго набитого кошелька. — Меня интересует этот человек.

Геворк отступил к аркаде, собрался с духом и спросил напрямик:

— Я ли вам нужен? Может быть, вам следует назначить свидание не мне, а печатнику?

— Мужчины всегда были глупы, — ответила дама. — Но в последнее время они стали еще глупее. Ты ведь сам так интересно пишешь об этом человеке, что мне захотелось узнать о нем подробнее и помочь ему. Он ведь твой друг. Все твои друзья мне не безразличны.

В пятницу у Геворка не было занятий. Он поднимался раньше, зажигал свечу и писал до первых петухов. Ему доставляло удовольствие в эти тихие часы помечтать о разных разностях, о вещах странных и необязательных. Например, о том, как к нему внезапно в виде птицы, пусть старого ворона, который живет на башне Кафедрального костела, является дьявол. Он не спеша садится на подоконник. Перебирая лапами, он выбирает место поудобнее, складывает крылья и говорит: «Кхар! Приветствую тебя, Геворк! Решился ли ты?.. Еще нет? Кхар! О, жалости достойный род Эдипа! Свершаются отцовские проклятья! Вы все немощны, хилы и трусливы. Вы мните себя мудрецами. Вы уже не способны рисковать собой во имя нового знания». И Геворк отвечает, что грустный пример доктора Фауста не испугал его. Фауст напрасно спрашивал тайну вечной молодости у дьявола. Только в себе самом можно отыскать секрет вечной свежести ощущений. Ведь старость, наверное, наступает в момент, когда перестаешь радоваться весенним лепесткам, чистому воздуху после грозы, кличу журавлей в поднебесье. Но все же: «Я принимаю твои условия, вещий ворон! Бери мою душу и возврати мне молодость. Я сумею ею распорядиться».