Однако дальше Макиавелли делает интересный поворот – он утверждает, что хорошие законы Римской республики были введены не сразу, а стали результатом гражданских смут и несогласий. «Аристократия» не смогла победить «народ» – патриции не пересилили в Риме плебеев, – и в результате был найден компромисс, весьма несовершенный, нo который устраивал обе стороны.

Сенат сохранил власть, но она была умерена народными трибунами – и обе стороны, «народ» и «аристократия», находили нужным следить за тем, чтобы консульская, «самодержавная» часть государственной власти Рима, была и временной, всего на один год, и разделенной между двумя лицами. Что же до свар между аристократией и народом, то они даже полезны. Послушаем его самого:

«...Я утверждаю, что осуждающие столкновения между знатью и плебсом порицают, по-моему, то самое, что было главной причиной сохранения в Риме свободы; что они обращают больше внимания на ропот и крики, порождавшиеся такими столкновениями, чем на вытекавшие из них благие последствия; и что наконец они не учитывают того, что в каждой республике имеются два различных умонастроения – народа и знати, и что все законы, принимавшиеся во имя свободы, порождались разногласиями между народом и грандами...» [3].

Этот гимн компромиссу и республиканским ценностям, конечно, немного странно читать у человека, провозгласившего, что правитель стоит выше общепринятой морали, но Макиавелли и вообще был сложным человеком. Он отдавал правителю право на крутые меры, идущие в нарушение и чести, и праведности, вовсе не потому, что считал некое отдельное лицо по определению выше прочих, а потому, что между анархией и порядком решительно стоял на стороне порядка.

Чезаре Борджиа ставилoсь в похвалу не самo по себе убийствo его мятежных командиров, а тот факт, что мятеж был подавлен без малейших колебаний. Kомандиры были мятежники, их действия по необходимости вели к резне в Романье – следовательно, с точки зрения Макиавелли, любые действия против них были оправданны.

Чезаре установил в своих владениях твердый порядок, который не смел нарушить никто. Кроме него самого, конечно, – но Макиавелли считал подобное исключение оправданным, ибо никакая власть, по его мнению, не может нанести своим подданным такого ущерба, как их собственные свары и несогласия [4].

Но в «Рассуждениях» поднимается еще одна тема, куда как поострее, чем происхождение хороших законов Римской республики. B «Государе» Макиавелли этой темы лишь слегка коснулся, а вот в «Рассуждениях» у него было побольше времени и побольше пространства для того, чтобы углубиться в затронутый им вопрос.

Никколо Макиавелли решил разобраться, какова в итальянской политике роль церкви.

Начинает он, что называется, издалека и делает реверанс в сторону религии – утверждает, что древний римский царь Нума был бы без нее как без рук: «... Найдя римский народ до крайности диким и желая заставить его подчиняться нормам общественной жизни посредством мирных средств, Нума обратился к религии как к вещи совершенно необходимой для поддержания цивилизованности и так укоренил ее в народе, что потом в течение многих веков не было республики, в которой наблюдалось бы большее благочестие; оно-то и облегчило как римскому Сенату, так и отдельным великим римлянам осуществление всех задумываемых ими предприятий».

Как мы видим, религия рассматривается сугубо с прагматической точки зрения как средство сплочения населения, помогающее задачам правления:

« Кто хорошо изучит римскую историю, увидит, насколько религия помогала командовать войсками, воодушевлять плебс, сдерживать людей добродетельных и посрамлять порочных».

В общем, все вполне в рамках дозволенного – в конце концов, царь Нума не христианин, а язычник, чего же от него и ожидать?

Но дальше Макиавелли переходит уже к делам « поближе к дому», связанным с христианской религией, – и находит, что тут, увы, наблюдается упадок:

« Если бы князья христианской республики сохраняли религию в соответствии с предписаниями, установленными ее основателем, то христианские государства и республики были бы гораздо целостнее и намного счастливее, чем они оказались в наше время. Невозможно представить большего свидетельства упадка религии, нежели указание на то, что народ, находящийся ближе всех к римской церкви, являющейся главой нашей религии, наименее религиозен».

То есть итальянцы из всех народов Европы наименее религиозны? И именно потому, что они ближе всеx к римской церкви? Надо полагать, это заявление производило немалое впечатление на современников Макиавелли, но и этого ему мало, потому что буквально в следующей строке он говорит, что причина этому ясна – церковь и вера находятся в упадке, потому что они отступили от древних образцов благочестия:

« Тот, кто рассмотрит основы нашей религии и посмотрит, насколько отличны ее нынешние обычаи от стародавних, первоначальных, придет к выводу, что она, несомненно, близка либо к своей гибели, либо к мучительным испытаниям».

Такого рода пророчества вообще-то могут рассматриваться как подрывная литература, не правда ли?

Казалось бы, понятно, что все вышесказанное может повлечь за собой большие неприятности? Но Макиавелли не унимается, а продолжает свои рассуждения:

« Дурные примеры папской курии лишили нашу страну всякого благочестия и всякой религии, что повлекло за собой бесчисленные неудобства и бесконечные беспорядки, ибо там, где существует религия, предполагается всякое благо, там же, где ее нет, надо ждать обратного. Так вот, мы, итальянцы, обязаны церкви и священникам прежде всего тем, что остались без религии и погрязли во зле».

И мало этого – не только дурные примеры пап и папской курии подорвали авторитет религии в Италии, но и сама по себе политическая роль папства оказалась губительной:

« Мы обязаны им еще и гораздо большим, и сие – вторая причина нашей погибели. Церковь держала и держит нашу страну раздробленной. В самом деле, ни одна страна никогда не бывала единой и счастливой, если она не подчинялась какой-нибудь одной республике или же какому-нибудь одному государю, как то случилось во Франции и в Испании. Причина, почему Италия не достигла того же самого, почему в ней нет ни республики, ни государя, которые бы ею управляли, – одна лишь Церковь».

Макиавелли находит, что дело тут не в отдельных ошибках того или иного папы – нет, дело гораздо хуже:

«Укоренившись в Италии и присвоив себе светскую власть, римская церковь не оказалась ни столь сильной, ни столь доблестной, чтобы суметь установить собственную тиранию надо всей Италией и сделаться ее государем; с другой стороны, она не была настолько слаба, чтобы, боясь утратить светскую власть над своими владениями, не быть в состоянии призывать себе на подмогу могущественных союзников, которые защищали бы ее против всякого народа и государства, становящегося в Италии чрезмерно сильным...»

И приводит совершенно конкретные примеры того, как церковь раз за разом решала политические проблемы Папской области, призывая на землю Италии иноземцев:

« В наше время она[Церковь] подорвала мощь венецианцев с помощью французов, а потом прогнала французов с помощью швейцарцев. Таким образом, не будучи в силах овладеть всей Италией и не позволяя, чтобы ею овладел кто-нибудь другой, церковь была виновницей того, что Италия не смогла оказаться под властью одного владыки, но находилась под игом множества господ и государей. Это породило столь великую ее раздробленность и такую ее слабость, что она делалась добычей не только могущественных варваров, но всякого, кто только ни желал на нее напасть...

Всем этим мы, итальянцы, обязаны церкви, и никому иному».

Вот какого рода беседы велись в садах Орти Оричеллари, и вот какого рода тексты писались Никколо Макиавелли для людей, ими владеющих.