Но она зашла слишком далеко.

— Поверить вам и стать таким же, как вы? Вы же признаете, что о вас никто не знает. Вы — ничто. Поверить Таре и спрятаться, закрыть глаза на мир так, как сделала она? Или надеть мантию этого вот скульптора и делать вид, что я живу в его, а не в свое время? Нет! Это невозможно! Я не позволю вам разрушить мою карьеру, как вы пытаетесь разрушить карьеру Ники. Нет. Нет. Нет!

Дорина осторожно села на каменную скамью и закрыла лицо руками: где найти слова, чтобы убедительно, без эмоций, возразить ему? Тем временем Леон ушел.

Она сидела на поляне одна и смотрела на контур его тела на снегу, почему-то напоминающий ей тот контур фигуры, что оставляют полицейские на месте преступления. На том месте, где он уткнулся головой в снег, виднелись пожухлые листья.

Ники боролся с пробкой. Бутылку вина легко можно заменить, но как быть с осколками бокала в мусорной корзине, как он объяснит это Дорине? Нужно было все продумать заранее и принести вино и бокалы из ресторана. Но ему и в голову не пришло, что Леон может предложить мистер Вэну Варену выпить, пока тот разглядывает картины. Ники встал и передал бутылку Леону. У него сегодня слишком дрожали руки. Еще бы, уважаемый критик пришел взглянуть на его работы.

Вэн взял бокал и одобрительно принюхался к вину. Сегодня он чувствовал себя на пятнадцать лет моложе. Все как в старые времена. Он посещает студию по приглашению художника, а не по приглашению дилера.

И Леон был прав. Это место, каким бы анахронизмом оно ни казалось, настоящее, работающее atelier. Кто бы мог догадаться о существовании этого неказистого маленького здания на шумном Бродвее?

— Ты здесь единственный ученик? — спросил он Ники.

Ники отпил глоток вина.

— Точно. С того времени как я здесь, мой преподаватель, Дорина, пробовала еще троих, — ответил он, с трудом подбирая слова, — но что-то не сошлось, они не подошли.

— А как твой преподаватель объяснила, почему они не подошли? — Вэн улыбнулся Ники. Как давно он не разговаривал с молодым художником, начисто лишенным зазнайства?

— Ну, Дорина, вместе с несколькими другими художниками, пытается возобновить систему atelier в преподавании. Это, вы знаете, когда мастер выбирает студентов, а студенты выбирают мастера, у которого они хотели бы учиться. Дорина, разумеется, не употребляет термин «мастер», но она настаивает, чтобы ее ученики демонстрировали… большую выдержку. Она говорит, что художественные академии девятнадцатого века практически уничтожили изобразительное искусство, потому что всякие «официальные» школы — это неизбежное снижение качества и стагнация творческого процесса. Плюс к этому, с ее точки зрения, модернизм почти уничтожил искусство создания картин, потому что современные художники практически не умеют рисовать. Дорина принимает только тех учеников, у кого хватает терпения научиться традиционным приемам рисования, то есть им требуется очень продолжительный период ученичества. В свой первый год здесь я по три часа в день рисовал углем гипсовые модели античных статуй. Только после этого Дорина разрешила мне взять в руки кисть, и потом, еще пару лет, я рисовал только в черном и белом цвете, все с тех же гипсовых моделей. Я начал у нее учиться, когда мне было десять лет, и только в четырнадцать впервые стал рисовать простые предметы из реальной жизни в цвете. Это было нелегко. — Ники пожал плечами. — Дорина в своих методах очень упорна.

Леон рассмеялся.

— Это, старик, еще очень мягко сказано, — обратился он к Вэну. — Его преподаватель настоящий динозавр.

Вэн протянул бокал за добавкой. Прекрасное «Мерло». Очень удачного года. Парнишка еще так молод, по-видимому, понятия не имеет, какую ценную бутылку взял. Это великолепное красное вино, без сомнения, выбрано Дориной, наверняка она купила его заранее, со знанием дела и аккуратно хранила. Удивительно.

— Не называй меня стариком, — рассердился он. — То обстоятельство, что ты привел меня сюда посмотреть работы Ники, должно напомнить тебе: ты и сам не так уж и молод и многообещающ. Ты уже истеблишмент. Кроме того, во многом Ники прав. Ранние модернисты обладали таким большим изобразительным мастерством только потому, что они все получили традиционное образование.

— Эй, Вэн, — прервал его Леон, — кончай болтовню и взгляни на работы.

— Я могу и говорить, и смотреть одновременно. — Вэн успел уже рассмотреть картины и увидел достаточно, чтобы сделать выводы. Честно говоря, свежесть работ Ники да и всей этой студии заинтересовала его. Какой художник в наше грубое время станет украшать свой буфет кружевными салфетками? Тем не менее или вы плывете по течению, или идете ко дну. Единственный способ выручить этого парня — поговорить с ним честно. То, что этот мальчишка может продать, никто из влиятельных людей не купит. Плохо, но ничего не попишешь. Сто лет назад его бы принимали восторженно как новое явление. Его картины выполнены блестяще, пожалуй, чересчур блестяще. Все доведено до совершенства. Вэну редко доводилось видеть такую зрелость, искренность и жизнерадостность в картине, и уж конечно не у современных художников. Никаких острых углов, чтобы обозначить беды современного мира, никакого ощущения времени. Но это не назовешь и шагом назад, здесь не чувствовалось ностальгического желания возвести в культ чистоту прошлого. Словом, писать здесь было не о чем.

— Ты действительно поставил и осуществил очень сложные задачи, Ники, — мягко начал он. — Но твои работы очень личные, у тебя антиобщественное видение мира. А в мире главным является безличное, но явно общественное отношение, и потому мне не о чем написать, чтобы привлечь рассеянное внимание публики. Если бы ты был членом группы или целого движения, я мог бы поговорить о новом направлении, но ведь речь идет только о тебе и твоей наставнице? Мне кажется, для сегодняшнего рынка это не годится.

Леон нетерпеливо перебил его.

— А как насчет абстрактных вещей, Вэн?

— О, они очень милы, очень декоративны. Послушай, все, что здесь есть, только для ограниченной аудитории. У меня нет ничего, о чем можно было бы рассказать в новостях или даже упомянуть в общей статье по культуре.

Ники старался не обращать внимание на жжение в глазах.

— Почему мои абстрактные работы декоративны, а те, что делает Леон, нет?

— Хороший вопрос, и на него легко ответить. Почему ты не сказал мне, что на этот тайный предварительный осмотр приглашен Вэн? — Фло Холлдон ворвалась в студию без стука. Вэн выглядел раздосадованным.

— Эти абстрактные скульптуры слишком маленькие. Если их увеличить, скажем, в двадцать раз, я бы, возможно, смогла их продать. — Она остановилась и внимательно вгляделась в Ники. — Ты тоже очень мил. И молод. Это способствует. — Затем она пробежалась по студии, бегло разглядывая картины и рисунки. — Достаточно смелые цвета и свет. Мощные визуальные эффекты. Драматично. И динамично. Если бы только выбросить тему. Рисунки слишком классические.

Как мало они знают, вздохнул Вэн.

— Работы Леона популярны не только по этой причине, дорогая Фло. Леон не продержался бы так долго, если бы его работы были всего лишь большими. Работы Леона — мощная и точная метафора современного общества. Они уверенно отвергают все ценности, причем не только традиционные — все. Это антикрасота. Это анти-все, что оживляет жизнь. Они большие, потому что предназначены для того, чтобы противостоять нам, а добившись своего, эти работы просто стоят на месте и таращатся на нас. «Вот и все, — говорят они. — И не мечтайте ни о чем другом. Потому что это — вы».

Леон промолчал.

— И не называй меня «дорогой», Вэн. Ладно, ты критик. Ну и что? Я никогда не притворялась, что хорошо разбираюсь в искусстве. Но я хорошо умею продать. Имя Леона — это деньги в банке. Его работы продаются раньше, чем он их сделает, покупатели потом дерутся друг с другом. — Она повернулась к Ники. — Вот таков реальный сегодняшний мир. Твои картины прекрасны, да и абстрактные вещи очень милы, но там, в мире, идет война. Кстати, если не считать корпоративных клиентов, я не думаю, что смогу сегодня пристраивать твои вещи. — Она поцеловала воздух у щек Вэна и Леона. — Слушайте, мне пора бежать. Спасибо, Леон. Успеха тебе, молодой человек. — Она внезапно остановилась в дверях.