Она уже видела дно судна, с которого они ныряли, но ничего не слышала. Кто-нибудь на борту видел акул? И видят ли они сейчас пузырьки воздуха, которые говорят о том, что она поднимается? Она взглянула на индикатор давления: практически на нуле. Когда закончится воздух, ей придется всплыть. Она напомнила себе, что пятнадцать футов не нанесут ей большого вреда, если время декомпрессии было достаточным, и… Она взглянула вниз, в темную зеленую глубину, моля Бога о том, чтобы за ней никто не гнался. И вдруг вспомнила о Димитриосе. О Господи! Куда же он подевался?

Что-то задело ее ноги, послав новые волны страха. Затем она ощутила, как сильная рука схватила ее за запястье, а другая рука осторожно вынула у нее изо рта загубник и заменила его другим. Только почувствовав струю свежего воздуха, она поняла, с каким трудом ее легкие втягивали воздух из ее собственного баллона. Ее затрясло от смеха, маска залилась слезами, но пальцы, вцепившиеся в веревку, разжались, и она позволила себе откинуться в объятия своего спасителя. Она не видела его лица, но знала, что это Димитриос. Видимо, он тоже заметил акул и последовал за ней на поверхность. Она узнала небольшой загубник от резервного баллона и вернула его ему. Только во время учебы они дышали из одного баллона. Большинство тренеров, занимающихся с аквалангистами, даже не учат их этой процедуре, надеясь на усовершенствованное оборудование, но консервативный Димитриос настоял, чтобы она научилась всему. Мысленно поблагодарив его, Тара почувствовала, как его спокойная уверенность и сила передаются ей, и, все еще продолжая оглядываться, она тем не менее быстро вписалась в спокойный ритм дыхания своего товарища, пока они по очереди передавали друг другу загубник, дожидаясь окончания декомпрессии. Милый Димитриос!

Когда она передала наверх свою великолепную находку и они выбрались на палубу, она сообразила, что вся команда кричит во весь голос, да не просто кричит — ругается последними словами. Затем она увидела: их гнев был направлен на роскошную яхту, длинную, стройную и белую, которую окружили десятки обезумевших акул, потому что женщина на борту швыряла в воду куски мяса, а двое мужчин стреляли в рыб из ружей. В ярости она тоже принялась кричать. На какое-то мгновение ее охватила такая ярость, что ей захотелось расстрелять их так же, как они стреляли в акул, но она тут же поняла, что желание посмотреть, что же такое она принесла со дна, было куда сильнее.

Она увидела, что Думас, приехавший с Крита коллега, уже снял с фигурки последние куски осадочной породы и обрабатывает ее химикатами, чтобы убрать остальное. Димитриос, с улыбкой взглянув на ее сокровище, поднял вверх большой палец и принялся стягивать с себя костюм. Затем быстро направился нос судна и подал сигнал ревуном, требуя, чтобы яхта подошла к ним ближе.

Она быстро сняла свой костюм и встала на колени рядом с Думасом. Он был в таком же восторге от ее находки, как и она сама, и постепенно из-под их рук начала возникать великолепная мужская фигура. Это был атлет. Даже темно-коричневый налет — результат воздействия морской воды — не мог полностью скрыть мощных, выпуклых мускулов на бедрах. Когда один из нарушителей поднялся на их судно, за их спинами началась суета, но они с Думасом ничего не замечали и продолжали молча работать. Уже можно было видеть голову, гордо поднятую над мощным торсом и повернутую в сторону, чтобы оценить расстояние или рассмотреть соперника. Черно-зеленые водоросли покрывали его лицо, к телу прилипли частицы со дна моря, но ничто уже не могло скрыть уверенность его позы и квадратную линию его челюсти. Выражение лица было спокойным, но целеустремленным…

От разглядывания скульптуры ее оторвал мужской голос:

— Пожалуйста, позвольте мне принести свои извинения. Мы понятия не имели, что в этих водах кто-то работает…

— Да что вы говорите? Вы умудрились не заметить ни одного из знаков дайвинга, расставленных в этом районе? — Она гневно откинула голову, чтобы встретиться со своим врагом лицом к лицу и… остановилась не в состоянии продолжать.

Подошел Димитриос, чтобы успокоить ее. Опасность миновала, и он уже сказал этим людям все, что о них думал.

— Тара, дорогая, они американцы. Это Леон Скиллмен, скульптор из Нью-Йорка. Мистер Скиллмен, позвольте представить вам Тару Нифороус, мою помощницу.

Тара все еще стояла на коленях, глядя на худое загорелое лицо и яркие зеленые глаза. Затем взглянула на фигуру древнего греческого атлета, которую держала в руках: они были так похожи, как будто их высекла одна и та же твердая рука.

Словно огромный мощный прожектор, луна ровным светом освещала яхту Готардов. Яхта казалась такой же нереальной, как и луна, — все напоминало голливудские декорации. Легко было представить себе невидимые камеры, спрятанные за темным пологом неба, за прожектором луны, запечатлевающие в своем неторопливом повороте открывавшуюся перед ними сцену: легкую, ни о чем, болтовню Блэр и Перри Готардов с их гостями. И, как почти в каждом театре, здесь тоже чувствовались различные подтексты и подводные течения.

Леон Скиллмен не обращал на луну никакого внимания, но лунная магия действовала и на него. Он развалился в шезлонге, перекинув ноги через подлокотник и вращая в одной руке бокал с шампанским. Но его глаза не отрывались от Тары, намекая, что ум его далеко не так расслаблен, как тело. Осознание того, что эта женщина могла пострадать, даже погибнуть из-за их с Перри стрельбы по акулам, было довольно отрезвляющим, хотя вряд ли он мог рассуждать трезво после такого количества шампанского. Он и его хозяева постоянно пили шампанское, причем в изрядном количестве: скука, которая все больше одолевала их после шестинедельного круиза, способствовала увеличению их дневной дозы. Сегодня Леон так скучал, что решил развлечься любым способом, и расстрел акул показался ему подходящим занятием. Теперь его внимание было направлено на Тару. Он смотрел на нее, не слыша ни слова из того, что говорила Блэр.

— Скажите, Димитрий, почему вы, археологи, собираете все эти кувшины и вазы, вместо того чтобы выставить их на продажу, дабы мы, бедные крестьяне, могли их купить? — Уверенная, что в своей белой шелковой тунике она даже отдаленно не напоминает крестьянку, Блэр Готард рассмеялась своей шутке и подлила Димитриосу еще «Мадам Клико».

Димитриос выдавил улыбку. Ему не доставило удовольствия приглашение людей, настолько беспечных, что они, не задумываясь, открыли эту стрельбу в водах, предназначенных для дайвинга. Он вежливо принял их извинения и решил, что этого вполне хватит. Но Тара согласилась поехать на яхту, чтобы выпить. И Димитриос, увы, хорошо понимал почему. Он заметил, какое изумление и какой восторг появился на ее лице, когда она в первый раз увидела Леона Скиллмена. Неужели она забыла, какой опасности он ее подверг?

Пытаясь скрыть свое неприязненное отношение ко всей этой затее, он не стал возражать против того, чтобы Блэр наполнила его бокал. Что делать? Придется мужественно пережить этот час, отведенный для выпивки. Но он не мог позволить этой женщине изменять его имя. Он не позволял этого никому, даже Таре.

— Благодарю вас. — Он вежливо кивнул Блэр. — Но если вы не возражаете, я предпочитаю, чтобы даже родственники и друзья называли меня моим полным именем. Мне как-то некомфортно, когда его сокращают.

Блэр мило сморщила носик:

— Надо же, вы ни на кого не похожи! Мы уже годами плаваем вокруг греческих островов и каждого «Димитриоса», с которым нам приходилось сталкиваться, называли «Димитрием». Кстати, я никогда раньше не встречалась с вашей фамилией — Коконас, верно?

— Я тоже! — Димитриосу наконец удалось справиться со своим раздражением, и он рассмеялся со свойственным ему добродушием. Его глубокая, внутренняя застенчивость, заставлявшая его чувствовать себя некомфортно, когда его называли сокращенным именем, прекрасно спряталась за музыкальностью его смеха.