— Ну и что? Может, между делом мы найдем несколько богов, чтобы порадовать тебя, — пошутил он.

Тара взглянула на него и с нежностью покачала головой. Он любил свою работу, и ему было безразлично, сколько времени потребуется на осуществление проекта, хоть вся жизнь.

— Думаю, что ты прав, — задумчиво проговорила она. — Именно это движет и мною. Мне кажется, я выбрала археологию своей профессией потому, что Древняя Греция так же увлекательна, как и время героических богов и богоподобных героев. Мне недавно сказали, что я восхваляю героев. Это правда. Я обожаю героев. А их уже не осталось.

Димитриос поднял глаза, но тут же снова уткнулся в бумаги. Значит, в Нью-Йорке что-то все же произошло. Теперь он в этом уверен. Она вообще не упоминала о Нью-Йорке, кроме как в связи с работой. Он и раньше прекрасно понимал, почему она любит Древнюю Грецию. Удивляло его то, что она сама начала понимать корни своей привязанности. «Помоги мне не опоздать, — взмолился он, обращаясь неизвестно к кому. — Помоги мне не потерять ее, прежде чем я успею все ей сказать».

— Что же, — осторожно заметил Димитриос, — герои — это уже шаг в нужном направлении. Как ты думаешь, мне хватит жизни, чтобы увидеть, как ты полюбишь обыкновенного человека?

— Любой человек, которого я полюблю, не будет обыкновенным.

— Хорошо сказано. Ведь ни один обыкновенный человек не станет требовать, чтобы ты стала хранительницей его любви. — Он достал еще стопку бумаг из портфеля. Разговор слишком приблизился к тому, о чем ему хотелось бы говорить, и он ощущал беспокойство. Он сам хотел выбрать время и место, но не борт же самолета.

Тара отвернулась и посмотрела в иллюминатор. И наконец позволила себе подумать о Леоне. Кем бы Леон ни был, термин «обыкновенный» к нему никак не подходит. Нужно набраться смелости и четко разобраться, что же в самом деле происходит.

Леон бежит от настоящей любви. Это ясно. Почему он отказался от своих идеалов? И более того — потратил всю свою взрослую жизнь, чтобы бороться с этими идеалами, как будто хотел их уничтожить. Он сказал, что изменился благодаря ей, и она ему поверила. Но если это правда, тогда на самом деле он просто вернулся к себе, стал таким, каким был когда-то. Может ли такая же метаморфоза произойти и с его искусством? Тара вздрогнула. Эти огромные, застывшие монстры, которые он делает… Застывшие.

Застывшие.

Тара постепенно начала понимать — и это принесло ей огромное облегчение — то, что Леон сделал подростком, захватило все его эмоции, все чувства… всю жизнь. Он был настолько романтичен, что только полное грубое разрушение всех его детских идеалов позволило ему выжить. Только так он мог выдержать шок и боль, когда выяснилось, что мечты далеко не всегда сбываются. Он был зол не на весь мир, как он сказал, а на себя за то, что оказался таким глупым.

А она от него сбежала!

Сбежала как раз в тот момент, когда он начал всплывать на поверхность, рискнул протянуть руку за помощью. Там, в студии, он так нежно взял в руки ее лицо и признался, что впервые с юности поверил: счастье возможно… с ней. Он снова начал верить, потому что полюбил ее.

Ей стало плохо. Тара плотно сжала веки, чтобы не расплакаться. Она думала только о себе: о своем собственном смятении, своем собственном страдании. А в каком аду живет сейчас он?

Димитриос укладывал бумаги в свой портфель. Пассажиры вставали и проталкивались к проходу. Самолет приземлился, а она и не заметила.

— Поторопись, — Димитриос хитро ей улыбнулся. — У нас мало времени на пересадку.

— Почему мы должны пересаживаться? — Тара пыталась взять себя в руки. — Разве мы не в Афинах?

— В Афинах, но мы летим дальше. — Он широко ей улыбнулся.

— Ты о чем?

— Я везу тебя на долгий уик-энд в Стамбул. Мы оба заслужили отдых. Я хотел сделать тебе сюрприз. Места в гостинице уже забронированы. — Он присмотрелся к ней и рассмеялся. — Я хотел сделать тебе сюрприз, но не собирался удивлять тебя настолько сильно. У тебя совершенно потрясенный вид.

У Тары кружилась голова.

— Димитриос, я не могу, — заикаясь, произнесла она. — Я должна закончить эти отчеты и вернуться в Нью-Йорк…

Он шел впереди, прокладывая ей путь.

— Ничего ты не должна. Говорю же, ты вполне заслужила небольшие каникулы. Работа может подождать. Мы проделали огромную работу во время этой поездки. К тому же ты никогда не была в Стамбуле. — Он оглянулся через плечо и улыбнулся. Вид у него был очень довольный.

Тара надела солнцезащитные очки. Почему он не мог подумать об отдыхе в другое время, в любое другое время? Но ей не хотелось его разочаровывать.

Димитриос взял у нее сумку и перекинул через плечо. Затем взял под руку и повел на посадку.

— Итак, Стамбул, — улыбнулся он ей, — мы уже в пути.

Зазвонил телефон. Эйдриа была вне себя от волнения.

— Леон! Кто-то скупает все твои работы! Повсюду! Я только что разговаривала с приятельницей, членом Художественного совета. Она позвонила, чтобы сказать, что город собирается продать твою скульптуру из Центрального парка. Фло предлагает откупить ее у какого-то мужика, который, как она говорит, систематически скупает все твои работы, до каких только может добраться. Ты об этом знаешь?

— Да, знаю. Фло позвонила мне почти две недели назад, до первой сделки. Судя по всему, этот мужик покупает в спешке. Говорит, что хочет собрать все мои работы в одном месте.

— Где? Хочет музей твоих работ? Или что?

— Не знаю. Фло тоже не знает. Она с этим типом никогда не встречалась, все дела обсуждаются по телефону, но она его обожает, потому что он платит наличными и вперед.

— Что значит — ты не знаешь? Кто-то скупает твои работы, а ты не знаешь, кто и зачем?

Леон рассмеялся.

— Не знаю, и мне наплевать.

— Ну, если тебе наплевать, что случится с твоими работами, то мне нет! Черт побери, Леон, ты должен подумать о своем месте в истории! Именно поэтому мы сейчас выступаем за принятие федеральных законов о защите прав художника на свои работы после их продажи. И Фло зарабатывает целое состояние! Ты что-нибудь получаешь?

— Ни хрена, Эйдриа. И мне не нужны права на мои работы после их продажи. Они становятся частной собственностью того, кто их купил. Если бы я спроектировал и построил дом, разве меня интересовало бы, кому его владелец его перепродаст? Наплевать и забыть.

— Забыть? — изумленно переспросила Эйдриа. — Ты рехнулся? Это же не здания, придурок. Это искусство!

Леон поморщился, когда она швырнула трубку.

На третьем этаже, в помещении, предназначенном для публичных слушаний, телевизионщики с трудом пробивались сквозь толпу протестующих, дабы осветить то, что стало центральным событием в вечерних местных новостях Нью-Йорка. Возмущенных было примерно втрое больше, чем рассчитывала Парковая комиссия. К группам активистов, которые вечно путались под ногами, нарушали порядок слушаний и мешали делам городских парков, защищая одно или протестую против другого, уже привыкли. Но данное сборище явно свидетельствовало о тщательной предварительной подготовке. Джина Лопез занимала пост председателя Парковой комиссии всего год с небольшим и сегодня чувствовала себя очень неуверенно.

К микрофону снова направилась рыжая женщина. Джина не могла определить, к какому из двух лагерей, собравшихся в комнате, принадлежит эта молодая женщина. Один лагерь — это группа людей из мира искусства: одеты они были обыденно, но продуманно. Вторая — люди в дорогих костюмах и женщины в меховых шубах. Но и та и другая решительно требовали, чтобы «Солидарность» осталась на своем месте.

— Художник не виноват, что ваш департамент никак не может помешать людям садиться на его произведение, как на скамейку, — говорила тем временем Дениз Соммерс. — Вы должны были защитить эту скульптуру от публики с самого начала. Ведь это же произведение искусства, а искусство — это история! И ваша работа, а также задача музеев сохранить эту историю для потомков. Если ваш департамент покупает произведение искусства для народа, тогда ваша обязанность защитить его от народа, а не просто продать и таким образом избавиться от проблемы.