Тара с недоумением оглядела восьмиугольную комнату. Темные полотна, церковные скамьи… Хоть она и чувствовала себя идиоткой, но вынуждена была спросить, заикаясь:

— Где же эта работа?

Блэр удивленно посмотрела на нее.

— Тара, радость моя, вы что, ослепли? — Она прошла в центр комнаты и пнула железный брус красным сапогом. — Господи, да тут никуда не пройдешь, не переступив через нее. — Она прошла вдоль бруса до конца. — Видите, тут его инициалы: Л.С. Обязательно расскажу Леону, что вы сидели рядом с его скульптурой и не узнали ее! Хотя вы с Кронаном так глубоко погрузились в медитацию… — Блэр добродушно рассмеялась, обняла Тару за талию и повела по комнате, чтобы показать ей скульптуру с разных сторон.

Тара послушно шла рядом. Наверное, я и вправду иду, думала она, мои ноги переступают одна за другой, и глаза мои видят, потому что я не спотыкаюсь ни обо что. Она шла в ногу с Блэр и смотрела на то, что вполне могло быть какой-то частью руин, частью когда-то великолепного здания, осколком скелета, некогда поднимавшегося к небу города, а теперь упавшего, мертвого и валяющегося посреди комнаты, подобно дереву, сраженному молнией.

Ее душу разрывал безмолвный крик. Так вот, что представляют собой героические работы Леона!

Она потуже завязала пояс пальто и начала натягивать перчатки, наблюдая за своими действиями как бы со стороны. Ты справляешься, похвалила она себя, ты даже улыбаешься. Теперь следует сказать несколько прощальных слов. Взгляни на часы, покажи Блэр, что опаздываешь. Что ты с удовольствием пообедала бы с ней, но даже не представляла, как уже поздно. Поблагодари за уделенное тебе время, показанные картины и скульптуры. Пожалуйста, попроси поблагодарить за тебя Кронана. Он был так добр. Тара как бы издалека видела свою руку, протянутую Блэр, приблизившееся к ее лицу лицо Блэр и ее губы, поцеловавшие воздух. «Наверное, я продолжаю что-то говорить», — подумала Тара, потому что Блэр кивает светлой головой. Теперь, вероятно, она снова идет, потому что слышит звук своих шагов по полу в холле.

Она уже осторожно спустила свое тело по лестнице, когда услышала за спиной шаги Блэр.

— Тара! — крикнула та с верхней ступеньки лестницы. — Когда приедете в Палм-Бич, пожалуйста, наденьте то потрясающее манто, которое подарил вам Леон. Я хочу, чтобы вы сфотографировались с нами в санях. Посмотрите! Вот еще одна работа Леона. Прямо перед вами. «Коврик с манией величия», я так это называю. Вы можете найти его инициалы вон в том конце.

Тара спускалась по гранитным ступеням с такой осторожностью, будто они были сделаны изо льда. Внизу она, как парализованная, остановилась около «коврика». Плитки были сложены произвольно, как детские кубики, из которых решили ничего не строить. Можно идти прямо по ним, можно обойти кругом. Она могла выбирать, но раздражало одно: эта «штука» лежала на ее пути. Сама идея почему-то казалась злобной. И она принадлежала Леону! Выкрашенные в яркий цвет металлические проволочки как будто указывали на нее обвиняющим пальцем: «Какой дурой можно быть?» — и блямкали в дружном согласии. Ей стало нечем дышать. Она пробежала по металлическим плиткам Леона и выскочила через вращающиеся двери на улицу. Порыв холодного ветра ударил ей в лицо. Она свернула на улицу, ведущую к парку.

Скульптура, которая заменила старую скамейку, на этот раз была пуста. Тара опустилась на огромный квадратный монолит и в изумлении уставилась на новое крыло музея в конце улицы. Она просидела так очень долго, не двигаясь, схватившись одной рукой в перчатке за конец «скамьи», как будто боялась, что если не будет держаться, то упадет. Сквозь тонкую кожу перчаток она ощущала инициалы, выгравленные на бронзовом монстре: Л.С. Когда наконец ей удалось встать, она их увидела.

Когда раздался звук поворачивающегося в замке ключа, Костас даже не взглянул на часы. После того как ресторан опустел и все прибрали, он почти на час задержал семейный ужин, но Тара не появилась, и они молча и быстро поели на кухне. Теперь вся семья спала на втором этаже. Один Костас сидел у большой печи на кухне, смотрел на часы, следил за огнем и методично вырезал круглый браслет, который он собирался подарить Кэлли на Рождество. Он слышал шаги по лестнице, ровные и неторопливые. Значит, ничего не случилось. Но он даже не вздохнул с облегчением — на это уже не осталось сил: ожидание опустошило его. Сначала пришел гнев — могла бы позвонить и предупредить, а затем навалился страх — что-то случилось и помешало ей позвонить. Теперь он только наслаждался звуком ее неторопливых шагов. Его первенец, его девочка, пришла поздно, но с ней все в порядке.

Но с ней далеко не все было в порядке. Костас понял это сразу, едва увидел ее. Он встал с кресла и подошел к печке.

— Я хотел сделать себе попкорн, — сообщил он. — Ты не присоединишься ко мне? — Он видел, как она медленно кивнула головой, осторожно, будто чужая, села за кухонный стол.

— Помнишь, ты любила есть попкорн в кино, когда была маленькая? — Голова Тары снова качнулась. — И тратила на попкорн все свои карманные деньги?

Никакой реакции.

Костас высыпал кукурузные зерна из мешочка на уже видавшее виды специальное приспособление и поставил его на маленький огонь. Через несколько минут зерна стали лопаться и появились первые белые цветы. Он весь сосредоточился на своем занятии.

— Знаешь, — сказал Костас, — многие спорят, из каких зерен лучше делать попкорн — из белых или желтых. Но все, у кого есть вкус, знают, что белые зерна лучше всего.

Тара подошла к его креслу и молча взяла в руки браслет.

— Это рождественский подарок для Кэлли. — Костас высыпал попкорн в миску и положил на сковороду масло, чтобы разогреть. — Когда я закончу черновую работу, я буду вырезать букву «К» по всей окружности и выделять ее бронзовыми гвоздиками. — Он вылил масло в попкорн и разделил его по двум посудинам. — Это хорошая комбинация, ореховое дерево и бронза, как ты думаешь?

И снова увидел, как качнулась голова Тары вниз и вверх.

— Ты же археолог, так вот я читал где-то, что твои коллеги нашли в Мексике окаменевший попкорн, они думают, он из каменного века. Ты об этом слышала?

Тара отрицательно качнула головой.

Костас протянул ей миску с попкорном.

— В моем попкорне ты не найдешь «старых дев». Эти электрические машинки оставляют нелопнувшие зерна на дне сковороды. — Он сел в свое кресло и снова принялся вырезать. — Где ты была, Тара?

— Гуляла.

— Где?

— Повсюду.

— Ты знаешь, сколько сейчас времени?

Еще одно качание головой.

— Ты ела?

Никакой реакции.

Нож Костаса срезал тонкую деревянную стружку. К попкорну никто не прикоснулся.

— Тара? Где ты? Девочка моя?

И она оказалась там, где и была с самого первого момента своей жизни, — у него на коленях, уткнувшись головой ему в грудь и поливая слезами его рубашку. Ее хрупкое тело сотрясалось от рыданий.

Костас долго держал свое любимое дитя в объятиях — пока она не успокоилась, надеясь всем сердцем, что ему никогда больше не придется держать ее вот так, в горести и печали — пусть они минуют его дитя.

— Я заблудилась, папа. Я заблудилась, — услышал он ее шепот.

— Знаешь, я вовсе не рвусь колотить по тебе что есть мочи, но ты должна стать кожей вон того парня, так что хочешь не хочешь, а придется.

Леон поднял молоток, потешаясь над своей неохотой колотить по прекрасному листу меди. Он застыл, подняв молоток, изучая лежащий перед ним материал. Медь. Она пульсирует цветом и светом. Но она подает и более мягкие сигналы: можно добиться чувственных поверхностей, изящных изгибов, тонких рисунков. Ему так не хотелось выколачивать эту красоту к чертям собачьим. В эти дни он чувствовал себя слишком счастливым, чтобы выколачивать что-либо к чертям собачьим.

Леон всегда чувствовал себя ожившим после физических усилий, которых требовало его искусство, как будто какая-то движущая сила, заложенная в нем и использованная до конца, приносила ему облегчение. Но за последние несколько недель он опустошил свой внутренний резервуар энергии. Леон не знал, да и не хотел знать: то, что он потерял, был его гнев. Он только понимал, что в последнее время не может собраться с силами для тех физических усилий, которые требуются для выполнения заказа, и что каждую ночь он внутренне сопротивляется этим усилиям. Металл и железо — не глина, они требуют специальных инструментов и агрессивности: молотков, огня и мускульной силы, чтобы придать им форму. Некоторые из его современников просто собирают свои творения, но Леон придавал форму, резал, сваривал и травил металл кислотой; он сражался со своими материалами, менял их форму против их воли. И всегда побеждал. Когда он заканчивал работу, они оказывались абсолютно преображенными, потому что полностью поддавались его воле. Уже больше десяти лет он наслаждался этой битвой. Самые престижные учреждения в стране и самые выдающиеся люди платили миллионы за результаты этих битв с неодушевленным материалом. Решив, что стоит выпить пива, Леон пошел к холодильнику, так и не нанеся первого удара.